Галлея послали на мыс Доброй Надежды с заданием определить его долготу. Он неверно определил градус. Он придал благородному римскому носу Африки форму, какой мог бы гордиться любой кафр.
Мы без конца слышим о комете Галлея. Она вернулась — может быть. Но если не заглядывать в современные ему сообщения, мы ничего не узнаем — например, о Леонидах. Но тем же методом, каким Галлей предсказал свою комету, были предсказаны Леониды. Ноябрь 1898 года — нет Леонид. Объяснили. Пертурбация. Они появятся в ноябре 1899-го. Ноябрь 1899-го — нет Леонид. Ноябрь 1900-го — нет Леонид.
Мое мнение о точности астрономии.
Кто бы не получил приза за стрельбу, если бы учитывались только попадания?
Что касается кометы Галлея в 1910 году — теперь всякий поклянется, что ее видел. Ему приходится идти на лжесвидетельство — или он будет обвинен в том, что не интересуется великим, воодушевляющим предметом, на который он не обратил внимания.
Примите во внимание:
Что в любое время в небе находится та или иная комета. Комет так много, что каждый год открывают несколько новых. Светящиеся блохи на огромной черной собаке — попросту выражаясь, и не понять, насколько заблошивела наша Солнечная система.
Если комета движется не по предсказанной астрономами орбите — пертурбация. Если — как комета Галлея — она опаздывает, даже на год, — пертурбация. Если поезд опаздывает на час — мы невысокого мнения о пророческих способностях расписания. Когда комета опаздывает на год, мы просим одного — объяснения. Мы слышали о тщеславии и высокомерии астрономов. Сам я считаю, что они нас не надувают — они нам платят мерой за меру. Для многих из нас жрецы уже непригодны, чтобы обеспечить нам видимость гармонии с Совершенством, с Непогрешимостью — с Позитивным Абсолютом. Астрономы заняли освободившуюся вакансию — но, по нашему допущению, с большим приближением к вещественности, чем их предшественники. Сам бы я сказал, что все, что мы называем «прогрессом», является не столько ответом на побудительное стремление, сколько на пустоту — или, если вы хотите что-то вырастить в каком-то месте, выкорчуйте то, что росло там прежде. Так мне приходится допустить, что позитивная уверенность астрономов необходима нам, иначе мы не были бы столь терпимы к их промахам и заблуждениям: что, называя ту долготу, какую сумели определить, они не слишком рискуют.
Предположим, комета, называемая кометой Галлея, так и не появилась бы…
В 1910 году появилась гораздо более значительная комета, чем вялое свечение, названное кометой Галлея. Она была настолько яркой, что ее можно было видеть при дневном свете. Астрономы в любом случае были бы спасены. Если та, другая комета, следовала не по предсказанной орбите — пертурбация. Если вы отправляетесь на Кони-Айленд и предсказываете, что на пляже найдется определенная галька, уверен, что вы не опозоритесь, учитывая, что любая галька будет не хуже другой — поскольку тусклая точка, якобы виденная в небе в 1910 году, не более согласуется с описаниями, заранее представленными астрономами, чем бледная галька с кирпично-красным валуном.
Я предсказываю, что в следующую среду высокий китаец в вечернем костюме перейдет через Бродвей у 42-й улицы около девяти часов пополудни. Он не появляется, зато полный японец в матросском костюме переходит Бродвей у 35-й улицы в полдень пятницы. Ну что же, японец — это пертурбация китайца, а костюм есть костюм.
Мне помнятся ужасающие предсказания, сделанные честными и достойными доверия астрономами, которые, верно, сами были под гипнозом, коль скоро сумели загипнотизировать нас в 1909 году. Составлялись завещания. С планеты могло полностью смести человеческую цивилизацию. В квазисуществовании, по сути своей, ирландском, нет причин, почему бы не составить завещание. Самые хладнокровные из нас ожидали по меньшей мере хорошего фейерверка.
Должен признать, что в Нью-Йорке, говорят, в небе был виден свет.
Это было примерно настолько же ужасающе, как если бы кто-то чиркнул спичкой в полумиле от вас.
И не в то время.
Хотя я слышал, что слабая туманность, которой сам я не видел, хоть и смотрел, куда было сказано, появилась в небе, но она запоздала на несколько дней против предсказанного времени.
Нас много, безмозглых и загипнотизированных: нам велят смотреть в небо — мы смотрим, как стая пойнтеров, загипнотизированных видом куропатки.
Результат:
Почти каждый теперь клянется, что видел комету Галлея и что это было потрясающее зрелище.
Интересное обстоятельство состоит в том, что мы, казалось бы, стремимся дискредитировать астрономов, потому что астрономы против нас, но моя мысль не такова. Мы окажемся в брахманской касте баптистского рая. Почти все наши данные в некой части нашей процессии наблюдались астрономами, и чаще всего не просто любителями. Против нас — система. Эта система подавляет астрономов. Мне кажется, мы сожалеем об их рабской участи. Мы не питаем ненависти — в позитивном смысле. Это рыцарство — отчасти. Несчастные астрономы смотрят вдаль с высоких башен, где их заперли, и мы появляемся на горизонте.
Но, как я уже говорил, наши данные не относятся к одному конкретному миру. Я очень напоминаю дикаря на далеком острове в океане, который в своих умозрениях предугадывает не конкретную страну, но лишь существование континентов со всеми их феноменами: городами, фабриками в городах, средствами сообщения…
Все, что дано знать такому дикарю, — это несколько судов, проходящих мимо острова обычными маршрутами с некоторой периодичностью. Тенденция его мысли будет обычной тенденцией к позитивизму — или полноте — или убеждение, что эти несколько постоянных судов представляют собой все. Теперь я воображаю некоего особенного дикаря, который заподозрит иное, потому что он весьма отсталый, у него бедное воображение и он нечувствителен к красоте общепринятых идеалов: он в отличие от других не поклоняется благочестиво почтенного вида деревянным столбам, а бессовестно тратит время на размышления, пока остальные патриотично охотятся на ведьм. Те, более возвышенные и благородные дикари, знают о существовании постоянных судов: знают, когда их ожидать; вычислили период их обращения; знают, когда можно наблюдать определенный корабль и затмение одного другим — и объяснили, что все отклонения происходят от атмосферных условий.
Умение объяснять — их сильная сторона.
Если вы читали что-нибудь о дикарях, то наверняка заметили, как они решительны в объяснениях.
Они скажут, что механизм движения основан на взаимном притяжении судов — выведя его из падения с пальмы некой мартышки — или, возможно, что судами движет воля дьявола — что-нибудь в этом роде.
Бури.
Обломки, не с этих судов, выброшенные волнами на остров. Пренебрегли.
Возможно ли думать что-то и одновременно думать что-то другое?
Я пребываю в том же состоянии ума, как дикарь, нашедший на берегу выброшенные штормом обломки пианино, и весло, сделанное менее искусно, чем сделал бы он сам: что-то легкое и летнее из Индии и шубу из России — или все науки, все расширяя область приближения, стремятся мыслить Индию в терминах острова в океане, а Россию интерпретировать в терминах Индии. Хотя я и стараюсь мыслить Россию и Индию в терминах широкого мира, я не могу считать, что это, то есть универсализация частного, есть мировая цель. Высший идеал принадлежит позитивисту, который стремится свести универсальное к частному, и находится в согласии с космической целью: дикарь супердогматик, твердо, без тени сомнения убежденный, что выброшенное на берег пианино — это ствол пальмы с отпечатками акульих зубов. Так, мы опасаемся за душу доктора Грэя, поскольку он не посвятил всю жизнь одному убеждению, что, будь то возможно или невероятно, тысячи рыб могут быть выплеснуты из одного ведра.
Так, к несчастью для себя, если спасение желательно, я смотрю широко, но не ищу оформленности, определенности или однородности. Если я говорю, что допускаю существование мира, состоящего в тайной связи с неким тайным обществом на этой земле, я говорю также, что допускаю и иные миры, пытающиеся установить связь со всеми обитателями этой земли. Я свожу свои допущения с имеющимися у меня данными. Предполагается, что это правильный, логичный и научный образ действий; но этот путь не ведет к форме, системе и организации. Затем я думаю, что допускаю иные миры и огромные сооружения, проходящие мимо нас на расстоянии несколько миль без малейшего желания вступить в общение, как грузовое судно минует множество островов, не отличая их друг от друга. Затем я, по-моему, имею данные об огромных сооружениях, которые часто являются на эту землю, опускаются в океане, погружаются в него на время и уходят — зачем? С уверенностью сказать не могу. Как объяснил бы эскимос, судно, выславшее команду на берег за углем, которого в достатке на берегах Арктики, хотя его применение неведомо туземцам, а затем уплывающее прочь, не обратив внимания на местных жителей?
