Я так и осталось стоять с открытым ртом. “Юленок” меня называл только Гриша и я терпеть не могла это прозвище. Но у всех же есть друг, который придумал вам прозвище, которое вы терпеть не можете, а он упорно продолжает так называть? Вот такой у меня друг Гриша с этим дурацким прозвищем.

— Для близких значит, да, Юль, — наклонил набок голову Саша, заглядывая за плечо Гриши, на меня.

Уже тысячу раз пожалела о сложившейся ситуации. Знать бы заранее, что заявятся эти “гости”…

Вдох — выдох…

Хватит. Пора расставить все точки над "i".

Не хочу сейчас думать и разбираться, почему все сейчас ведут себя так. Не понимаю поведения Саши, понимаю, благодарна, но все же не одобряю поведения Гриши и больше всего хочу остаться одна, потому что меня пугает собственная реакция на Сашу.

Три года прошло, а внутри все замерло, словно в сладком ожидании, стоило ему появиться и только сердце отбивает чечетку о ребра.

Но пора расставить все по местам, чтобы меня оставили уже в покое. Да и хватит уже соседям по лестничной площадке подкидывать темы для сплетение.

— Александр Игоревич, я уже сказала, разговаривать буду только через адвоката, — вышла из-за спины Гриши, становясь рядом. — У меня еще неделя отпуска, но я уже сегодня передам заявление на увольнение, надеюсь после отпуска мне не придется возвращаться в фирму. Можете передать Марку, что проблем я создавать не буду, но и навесить на меня обвинения не позволю.

— Снова сбежать решила? — с горечью усмехнулся Саша.

И этот вопрос… между нами будто стена. Три года, не три часа — передо мной абсолютно чужой человек. Вот только от этого стало горько.

Захотелось психануть. Наорать. Узнать почему все так. Вытрясти из него ответы на все вопросы, которые мучают меня вот уже три года.

Я, черт возьми, хочу спокойно жить дальше, но будто застыла, застряла в какой-то липкой жиже и не могу выбраться и двигаться вперед.

Я вдруг осознала, что все три года занималась тем, что бежала сама от себя. Отворачивалась, погружалась в работу, племянников, во что угодно, лишь бы не думать.

Это же самое сложное, вот так, когда не поставлена точка, когда не объяснили "почему", ты раз за разом возвращаешься в тот момент, пытаясь найти ответ и не находишь — сама не замечаешь, как увязла в этом, кажется, что живешь дальше, и вот такие стычки с прошлым "открывают глаза" — ничего ты не пережила и ничего не в прошлом.

— Это никого не касается, — качнула головой, отгоняя дурные мысли. — Это только мое дело. — Почему-то казалось, что я уговаривала саму себя.

— Юль, — теперь уже Гриша повернулся и прищурившись, осуждающе смотрел на меня.

Обвинения, встреча с прошлым, четыре пары сверлящих глаз, тарахтящий моторчик в груди, сюда же добавить недосып, разваливающееся настоящее и снова не понятно будущее.

Нервы сдали. Я психанула.

Ну в самом деле, сколько можно то, ну?

— Да, что вы все от меня хотите? Что вам всем надо? Ты, — тыкнула в грудь Гриши, — езжай домой. Я не готова сегодня ни с кем разговаривать, а ты, — это уже в сторону бывшего шефа, — надеюсь это была последняя встреча и мы больше никогда не увидимся. Это будет второй раз, когда после твоего появления мне придется собирать свою жизнь по кускам. Больше не хочу.

Зашла в квартиру и захлопнула дверь, оставляя мужчин за ней. Все. Точка.

Прислонилась спиной к двери и прикрыла глаза.

Вот теперь можно пореветь, уповать на судьбу, напиться и орать какие все мужики сволочи.

— Люля, Люля, — выскочили из комнаты племянники. Это прозвище прочно закрепилось за мной. — Смотри, красиво, — в коридор у меня проникает мало света, поэтому пришлось приглядеться, чтобы понять, что показывают Мишка с Машей.

Лица моих племянников были раскрашены хлеще, чем их любимый мандалы. И черт побери МАРКЕРАМИ!

Вот она правда жизни. Нет времени сидеть и жалеть себя. Есть обязанности и хлопоты, которые всегда были и всегда будут, какие бы передряги не происходили в жизни и чтобы не творилось в душе.

А самое главное, что делать ты все будешь сам. Свои проблемы будешь решать сам, этого никто не сделает за тебя. Кто-то появляется, но с бедами ты остаешься один на один, а если и поможет, то свою жизнь тебе все равно выстраивать самой. И это правильно, у каждого своя жизнь. Так может ну оно все — стоит ли тогда рвать сердце на части? Надо брать свою жизнь в свои руки.

Истерически хохотнула и у меня оставался только один вопрос…

— А Алиска тоже такая красивая?

**********

Юля спряталась в квартире, не желая никого слушать, а у двоих из четырех мужчин, оставшихся за дверью, была тема для разговора.

Оттерла лица племянников от маркера, сходила с ними погулять, отмыла их от грязи, приготовила ужин, отмыла всех троих от гуаши, которой они рисовали, пока я готовила, отмыла стол и пол в комнате от этой же краски, а потом и ванную, отправила Мишку и Машу читать сказки Алиске, а сама без сил упала на диван.

— Я готова поставить тебе памятник, — простонала в трубку сестре, вытягивая ноги.

Еще надо будет позвонить Грише и извиниться. Чего спрашивается на него сорвалась? Да и вообще за что? Чувствую себя сейчас эгоисткой неблагодарной.

— Что они опять натворили? — устало вздохнула сестра, — они обещали вести себя прилично.

— Ну…, - протянула, — если так разобраться, то ничего неприличного они не делали. Да ладно, — отмахнулась, — не обращай внимания. Просто следить за тремя детьми совсем не просто, не представляю, как ты справляешься с четырьмя.

— Если б не Петя, то я бы сошла с ума, — призналась Леська и я по голосу слышу, что она сейчас улыбается.

— Да, да. Я вкурсе, что он у тебя потрясающий, — сестра не устает мне об этом говорить.

У нее интересная логика, мне все уши прожужжала, какой офигенный, но его самого она хвалит крайне редко и каждый раз будто дразнит этим. Говорит, что много хвалить нельзя. У них будто снова медовый месяц. После стольких то лет и стольких проблем… разве такое бывает? Завидую белой завистью.

— У тебя тоже будет тот, кем будешь восхищаться, от взгляда на которого сердце будет пускаться вскачь и я с удовольствием буду слушать, как ты его нахваливаешь, — задорно проговорила Леська, на что я могла лишь горько хмыкнуть.

Был уже такой, кем я восхищалась, который поразил меня — собранный, сильный, за которым, как за каменной стеной, рядом с которым можно было наконец расслабиться, не быть постоянно сильной, а просто быть собой. У меня был человек, который показал, что я не одна — ненавязчиво, но настойчиво, который сделал из “я” — “мы”. А итог? Где “мы” сейчас?

— Или такой уже есть? — спокойнее спросила сестра, — слушай, я хотела оставить этот вопрос до беседы не по телефону, но… Вот он вернулся и что ты чувствуешь?

— Без понятия, — ответила честно, — у меня нет времени копаться в себе.

Но в груди было тяжело, будто положили гирей придавили. Не вдохнуть, не выдохнуть.

— Юль, я уже говорила, но повторюсь, мне не нравится, что ты все три года давишь в себе любые эмоции. Переживать это нормально, злиться, плакать, тоже нормально. Ты должна была пережить, то что произошло.

— Я и пережила.

— Нет. — сказала, как отрезала, Леська, — Пережить, это приехать к родной сестренке, набухаться с ней, по пьяной лавочке забуриться в клуб и оттанцевать себе все ноги, а потом убегать от пристающих к тебе придурков, вернуться уставшей домой, а потом проплакать до утра и уже утром, болея с похмелья и содрагаясь от воспоминаний ночного кутежа, сказать “а пошло оно все”. Практически жить на работе и закидываться снотворным, чтобы спастись от бессонницы это не пережить, это полная хрень.

— Как только вернетесь, сразу сделаем все, как ты и сказала, — пообещала наигранно торжественно и не удержалась от улыбки. Леська, это Леська.

— Это надо было делать три года назад. Сейчас, когда он приехал, тебе надо пойти к нему и расставить все по местам. Задать, наконец, мучающие вопросы, высказать в лицо, какой он сволочь и гад, и отпустить.