«Таким образом, перед русским военным ведомством все время стояла дилемма, либо сократить численность армии, либо гнаться за дешевизной содержания, — справедливо подчеркивал генерал-лейтенант Николай Головин. — Военное ведомство выбрало второй путь и в этом отношении… перешло предел допустимого»[331]. Состояние вооруженных сил стало расцениваться как критическое. Генерал Алексей Поливанов опишет в Думе, как оно выглядело в 1908 году, когда он был помощником военного министра: «Не хватало почти половины комплекта обмундирования и снаряжения, потребных для выхода в поле армии военного состава, не хватало винтовок, патронов, снарядов, обозов, шанцевого инструмента, госпитальных запасов; совсем почти не было некоторых средств борьбы, на необходимость которых указывает как опыт войны, так и пример соседних государств: не было гаубиц, пулеметов, горной артиллерии, полевой тяжелой артиллерии, искровых телеграфов, автомобилей… Скажу коротко: в 1908 г. наша армия была небоеспособной»[332].
Политическая стабилизация, за которой последовала и финансовая, позволила наконец приступить к назревшим преобразованиям. Они были связаны, главным образом, с именем генерала от кавалерии Владимира Сухомлинова. Еще во времена русско-турецкой войны 1877–1878 годов он командовал кавалерийской дивизией, с 1908 года возглавил Генштаб, а через год был назначен военным министром. Последовали шаги по увеличению оборонных расходов, совершенствованию стратегии и тактики, качества подготовки войск, повышению престижа армии и военной службы. Военные расходы выросли с 556 млн рублей в 1908 году до 826 млн в 1913-м, хотя все равно это было на четверть меньше того, что тратила Германия[333]. Началось перевооружение артиллерии современными типами орудий (так, в составе корпусной артиллерии появились орудия навесного огня), были впервые созданы управление военно-воздушного флота, автомобильная служба, реформированы службы «ремонтирования» кавалерии, связи, санитарный и ветеринарный отделы армии, мобилизационная часть, программы обучения в военных учебных заведениях, введена практика сверхсрочной службы для нижних чинов.
Началось возрождение российского флота. Морское министерство поставило целью создать такой флот, «который дал бы нам возможность достигнуть господства на Балтийском море и угрожать берегам Германии». В 1909 году на деньги, полученные в обход Думы, были заложены первые после русско-японской войны линкоры. Тогда же начались закладка и заказ за рубежом несколько десятков новых судов всех классов, включая 7 дредноутов, первый из которых — линкор «Севастополь» — поступит на вооружение лишь в сентябре 1914 года[334]. Программу развития Черноморского флота Дума примет за месяц до войны.
В 1910 году была одобрена военная программа, рассчитанная на 10 лет, общим объемом 715 млн рублей. Как не без оснований замечал советский историк экономики А. Сидоров, «это была программа штопанья небольших прорех в оснащении армии»[335]. К такому же выводу пришло и руководство страны, особенно после подготовленной тогда же в управлении генерала-квартирмейстера Юрия Данилова записки «Силы средства и вероятные планы наших западных противников». В ней указывалось, что Германия и Австро-Венгрия превосходят Россию в численности войск первой линии, и в их руках находится стратегическая инициатива, которая делала реальной реализацию той части плана Шлиффена, которая предусматривала стремительный охват русских сил в Привисленском крае. На основе этого анализа и консультаций с союзниками верховная власть утвердила директивы, в которых вероятными противниками назывались Германия, Австро-Венгрия и Румыния. по оценкам, превосходившие русскую армию в быстроте мобилизации и сосредоточения. Предлагалась в целом оборонительная концепция ведения боевых действий, хотя говорилось о возможности перехода в наступление «в зависимости от обстановки»[336].
Однако наращивание военной мощи было делом не простым, существовали немалые ограничители — финансовые и общественно-политические. Министерство финансов заметно урезало запросы военных, справедливо заявляя, что страна с подорванными финансами не способна обеспечить собственную обороноспособность. И у политики усиления боевой мощи не было сильной общественной поддержки. Армию в начале века прогрессивная общественность не уважала. «Военная служба считалась уделом недостойным: по господствовавшим в то время в интеллигенции понятиям, в «офицеришки» могли идти лишь фаты, тупицы либо неудачники — культурный же человек не мог приобщаться к «дикой военщине» — пережитку отсталых времен»[337]. Директор гимназии считал для себя позором, если кто-то из его выпускников выбирал военную карьеру.
Рассмотрение правительственных планов в Государственной думе неизменно наталкивалось на сопротивление по двум линиям. Одна напирала на вред милитаризации. «Мы ежегодно тратим до миллиарда на армию и флот и все-таки не имеем пока ни флота, ни готовой к войне армии. Но тот же миллиард, вложенный в какое хотите культурное дело, мог бы сдвинуть нас с мели… Под страхом нашествия тех самых врагов, которые трепещут нашего нашествия, мы обираем, что называется, у нищего суму, выколачиваем подати»[338], — возмущался в 1912 году популярный публицист «Нового времени» Михаил Меньшиков. Другая подчеркивала бездарность всех конкретных планов правительства. Лейтмотивом выступлений крупнейшего думского знатока по военным вопросам Александра Гучкова неизменно была мысль о том, что в военном ведомстве «все непригодное, все слабое и ничтожное» всплывает наверх, а «все талантливое, сильное, смелое» отбрасывается в сторону[339].
Тем не менее, началась разработка новой военной программы, форсировавшей подготовку страны к войне, которая по инициативе Сухомлинова разбивалась на две части — Малую, которую планировалось принять в первоочередном порядке, и Большую, требовавшую более детальной проработки и нацеленную на более длительную перспективу. Малая программа, предусматривавшая дополнительные ассигнования в сумме 122 млн рублей, в основном на артиллерию, была одобрена в июле 1913 года. Но даже в случае ее полной реализации отставание от германской армии оставалось бы значительным: русский корпус был бы обеспечен артиллерией вдвое хуже, чем немецкий. Улучшить это соотношения могла Большая программа, выделявшая на оборону сверх Малой еще 292 млн рублей. Но она завязла в межведомственных согласованиях и парламентских комитетах. Государственная дума ее приняла и император подписал лишь за четыре дня до выстрелов Гаврилы Принципа. Завершить Большую программу планировалось к осени 1917 года[340]. Вскоре ее придется значительно перевыполнять в условиях военного времени.
Как оценивались предвоенные реформы Сухомлинова профессионалами? Не однозначно. Известный военный историк Антон Керсновский видел наиболее существенные недостатки в пренебрежении к вопросам управления высшими тактическими соединениями — дивизиями, корпусами, армиями, — а также в слабости разработок стратегического характера. «Главным пороком русской стратегической мысли было какое-то болезненное стремление действовать «по обращению неприятельскому». Задачи ставились не так, как того требовали наши интересы, а так, как, полагали, вероятнее всего будет действовать противник»[341]. Знаменитый Алексей Брусилов ставил в вину министру «уничтожение крепостных и резервных войск», а также неудовлетворительное решение вопроса об артиллерийских боеприпасах[342]. Снаряды в российской армии действительно быстро кончатся, но не раньше, чем у других — здесь все страны допустили просчет. Другое дело, что у нас не окажется возможности быстро увеличить их производство. Военно-промышленный комплекс, базировавшийся на крупных государственных предприятиях, и так функционировал на пределе возможностей.
