Что-то на моей футболке привлекло его внимание, и прежде, чем я сумела понять, что конкретно, он шагнул ко мне и, прошептав: «Хорошо, возьму», впился в мои губы своими.

А потом мои ноги оторвались от пола, а спина коснулась дивана. Жарко. Жарко, жарко, жарко… Жарко было от поцелуев Романа. Его губы скользили вдоль моих щёк, подбородка, шеи и… отчаянно стремились к груди. Руки задрали футболку и, оголив живот, потянули к коленям шорты. Пальцы его были везде: сжимали, гладили, надавливали и... И тут в моей голове что-то щёлкнуло, и я распахнула глаза. Ощущение неправильности происходящего ввергло меня в ужас. В мозгу, воспалённом и испуганном, раненной птицей забилась одна-единственная мысль: «Не хочу. Так я не хочу! Мы же не животные, в конце концов!»

Шумно выдохнув, я озвучила свою мысль вслух:

– Я не хочу так.

На секунду он поднял на меня свои чёрные, как уголь, глаза, и я испугалась ещё сильнее. Затуманенные, с поволокой, они казались такими же пьяными, как вчера вечером.

– Хорошо, как ты хочешь?

Его голос звучал хрипло, но в то же время в нём чувствовались странные бархатистые нотки. Раньше их не было. Либо они появлялись только по особым случаям.

– Никак не хочу! – взвизгнула я.

– Не говори глупостей!

Сжав мои запястья правой рукой, он закинул их мне за голову. Хватка не была сильной: Роман не пытался причинить боль, и, дёрнувшись, я освободила левую ладонь и рывком натянула шорты.

– Я не хочу, – как можно чётче произнесла я, отползая к краю дивана. – Это же комната Николая Андреевича!

Он посмотрел на меня в упор и не мигая. Что-то в его взгляде как будто начало проясняться. Выражение лица изменилось, но он, словно не доверяя самому себе, решил предпринять ещё одну попытку.

– Можем пойти в твою комнату.

Я покачала головой.

Отпустив мои ноги, он отвернулся и откинул волосы со лба. Чёлка его была густой и сильно спадающей на глаза. «Наверное, не ходил к парикмахеру с похорон Николая Андреевича», – почему-то подумала я, одёргивая на животе футболку.

– У меня никогда не было, поэтому... Поэтому…

Я никак не могла подобрать нужного слова и, пожалев о сказанном, просто скрестила на груди руки. Он повернулся вполоборота и посмотрел так, словно я была пещерным человеком, минуту назад покинувшим своё укрытие.

– Ты вроде говорила, что тебе восемнадцать.

– Мне уже девятнадцать, – обиженно произнесла я, глядя на большие часы с маятником, которые ни разу на моей памяти не били, но и не останавливались. – И у меня действительно никого и никогда не было.

– Ну, тогда прости, − посмотрев на шкаф с книгами, он усмехнулся. − Мне следовало догадаться. Ты ведь хорошая девочка. Не пьёшь, не куришь, по клубам не шатаешься, да и с парнями я тебя не видел. А вчера так перепил, что принял это твоё «хочу, чтобы Вы остались со мной» за намёк. ‒ Почесав заросшую щетиной щёку, он снова выдавил смешок, а потом повернул голову ко мне. ‒ Ты, как хороший коньяк. Попробовав каплю, уже не можешь остановиться… Не поверишь, наверное, но я не целовал брюнеток уже двадцать два года.

Ответа на его реплику у меня не было. Что-то придумывать тоже не хотелось. Лицо горело, губы и шею кололо словно иголками, но страх и идиотское ощущение непонимания происходящего прошли. Я не чувствовала себя ни грязной, ни использованной. По сути ничего плохого не произошло, но всё равно было как-то неловко.

– За этот месяц можешь не платить. Да и за следующий тоже. – Махнув рукой, Роман встал с дивана и, по-прежнему слегка шатаясь, зашагал к входной двери. Полка для шапок всё так же валялась на полу возле порога. – Ты её не трогай, я вечером мастера вызову. Он приедет и всё починит.

– А перфоратор?

– Шуруповёрт. Да к чёрту его! И не только его. – Роман ещё раз махнул рукой и, переступив порог, вышел на площадку.

Сердце моё упало и, звякнув о ламинат Николая Андреевича, едва не рассыпалось вдребезги. Роман ушёл, и его уход подействовал на меня, как своеобразный катализатор.

Что бы не случилось: поцелуи, возможные синяки от них завтра, запрокинутая футболка, почти стянутые шорты, комната Николая Андреевича, полка, шуруповёрт, мастер и тому подобное ‒ всё до последнего слова меркло по сравнению с тем, что я вдруг почувствовала. А чувствовала я только одно: я хотела, хотела всей душой, чтобы Роман остался. Здесь. Со мной. Пусть и вкладывала в свои слова не тот смысл, который почудился ему.

И, встав с дивана, я выбежала на площадку в чём была. В пижаме и босиком. Холодные плитки лестничной клетки кусали неприкрытую кожу, но я заставила себя пройти дальше и, замерев за его спиной, пока он вызывал лифт, произнесла чуть слышно:

– Я люблю Вас.

Он не оглянулся.

Тогда я придала голосу громкость и, сжав ладони в кулаки, позволила себе смелость, которую ещё вчера, не позволяла даже в мыслях.

– Я люблю тебя!

Медленно развернувшись, он посмотрел на меня с жалостью. Так люди обычно смотрели на женщину в сиреневом берете, когда та рылась в мусоре.

– Тебе следует найти кого-то помоложе, получше и не с таким количеством проблем, как у меня.

– Но мне нужен ты. Весь. Без остатка. Не ради быстрого секса на диване, а по-настоящему.

Протянув руку, я хотела коснуться его щеки, но он не позволил. Ладонь повисла в воздухе, и я не знала, что делать с ней дальше.

– Иди в квартиру. Пол холодный. Не хочу, чтобы ты простудилась.

Повернувшись ко мне вполоборота, он снова нажал на кнопку вызова лифта.

– Иди, Света. Правда, не стой так. Тебе ещё встретится нормальный парень, а я для серьёзных отношений уже давно не гожусь. Только ради быстрого секса на диване. Или на полу. Или в ванной. Но тебе ведь не это нужно?

Закусив губу, я молча смотрела, как он уезжает в лифте. К счастью, было ещё слишком рано, и никто из соседей на площадку не вышел. Так я и стояла, пока не приехал новый лифт и не привёз какую-то женщину с чёрным шпицем. Мои ноги уже не чувствовали холод. Слёз не было, потому что я не позволяла себе плакать. Знала, что если дам слабину хотя бы на минуту, то уже не смогу остановиться.

– Девушка, у Вас всё в порядке? – женщина со шпицем, склонив голову набок, смотрела на мои голые ступни слегка ошарашенно.

Для верности я кивнула два раза и, не прощаясь, зашла в квартиру. Приняла душ, оделась в новогодний, ещё в Ч*** купленный свитер, припудрила нос, нанесла на ресницы тушь и пожалела о том, что так и не приобрела румяна. Глаза у меня были стеклянными, а щёки бледными, как у покойницы. Хотелось остаться дома. Хотелось свернуться калачиком и выть волком, пока не охрипну. Хотелось устроить в доме погром, хотелось разбить все зеркала и порвать все фотографии. Хотелось много чего, но я пошла в университет.

Вера обратила на меня внимание после второй пары. Подошла и просто незаметно села рядом.

– У тебя что, снова кто-то умер?

Выдавив улыбку, я прикрыла глаза.

– У меня всё нормально.

– Так нормально, что ты за две пары исписала всего полстраницы. И у кого я потом списывать буду?

Вера в последнее время изо всех сил пыталась казаться остроумной, но мне сейчас было совсем не до её желаний.

– Просто нездоровится.

Мне действительно нездоровилось. В горле ощущалась тошнота, а правый бок отдавал тупой болью. Впрочем, боль в боку в какой-то степени даже причиняла мне радость, потому что отвлекала от зияющей дыры в сердце.

– У тебя же вроде как сегодня днюха, а ты молчишь. Куда вечером пойдём: в кино или в клуб?

Я посмотрела на занимающего своё место лектора.

– Сегодня никуда. Давай в выходные.

– Может, в больницу сходишь?

– Нет. Я просто полежу немного, и мне станет лучше. Вот увидишь: завтра я буду огурцом.

Однако лучше мне не стало. Придя домой, я выключила телефон, с трудом сняла пуховик и упала на кровать в том, в чём ходила в университет. К вечеру боль в боку усилилась, аппетит пропал напрочь, и мне с трудом удалось доковылять до туалета, где тошнота тут же превратилась в рвоту, а к ней несколькими минутами позже добавилась диарея. К утру сил совсем не осталось, температура поднялась до тридцати восьми градусов, и, погрешив на жуткое отравление и наглотавшись раствора полисорба, я вызвала «скорую».