‒ А теперь давай-ка тебя осмотрим, ‒ проговорил он, усаживая меня на стул. ‒ Тошноты точно нет?
Помотав головой, я наконец-то улучила возможность рассмотреть его лицо. Красивый. Черты правильные. Нос прямой, греческий. Глаза угольно-чёрные, ресницы густые, тёмные и длинные, как у женщины. На щеках и подбородке щетина. Рот чувственный, а в уголках губ и между бровей уже появились заломы.
‒ Следи за колпачком. ‒ Он поднёс к моим глазам ручку и повёл её влево. ‒ Хорошо. Теперь вправо смотрим. Мугу. Косоглазие небольшое есть, да?
‒ Было у маленькой.
‒ Но ты мастерски научилось его скрывать, так ведь? ‒ Покачав головой, он потёр складку между бровями. ‒ Ладно, теперь закрой глаза и дотронься указательным пальцем до носа. Хорошо. Повтори то же самое левой рукой.
Я выполнила и эту просьбу. Судя по голосу, он остался доволен и принялся ощупывать мою ногу. Пальцы у него были горячие и длинные, верхняя часть голени припухла, и я сжала зубы, пытаясь не ойкнуть от боли.
‒ Ушиб, но сильный. Дня три поболит. Сейчас приложим лёд, отёк немного спадёт и боль утихнет. Если дождь всё-таки закончится, вечером съездим и сделаем снимок для успокоения твоей души и моей совести.
«А ведь он, наверное, боится меня даже больше, чем я его, поэтому и заботится, чтобы в суд не подала», ‒ поморщившись, решила я, посмотрев ему в глаза.
‒ Не беспокойтесь, я не буду писать заявление. И денег просить тоже не стану. Знаю, что сама виновата, и спасибо, что не бросили.
Вздохнув, я опустила голову и начала разглядывать ссадины на своих ладонях. Разбираясь с «сотрясением» и «переломом» он естественно забыл о них, а я постеснялась напомнить.
Снова поднять голову я решилась только минуты через две. Он смотрел в окно невидящим взглядом и, казалось, был за сотни километров отсюда. Что творилось в тот момент в его мыслях, я и подумать не смела, а потому снова принялась рассматривать комнату, пока не заметила на столе возле компьютера небольшую рамку для фотографий.
На ней, конечно же, был он. Но не сегодняшний. Моложе и, скорее всего, наивнее. Лет двадцати, не больше. Смешной, с длинной, вихрастой чёлкой и в свадебном костюме, а рядом стояла девушка. Не сказать, что писаная красавица, но довольно милая. Глаза ярко-синие, прямо как у моей мамы. Светлые локоны вьются почти до талии. Пышная юбка от свадебного платья заслоняет собой большую часть фотографии.
«Вот значит, кому он цветы вёз. Жене своей…»
‒ В следующий раз переходи дорогу по светофору, ‒ проследив за моим взглядом, медленно проговорил он. ‒ Люди на пешеходных переходах умирают, а ты решила так проскочить. Надеюсь, сейчас надолго запомнишь, как пытаясь сэкономить минуту, чуть с жизнью не рассталась.
Я вздохнула и потёрла правое запястье. Находиться рядом с ним мне снова стало как-то неуютно.
‒ Ладно, ложись на диван. Под ногу маленькую подушку подложишь. Я тебе сейчас достану и с холодной водой бутылку принесу.
‒ Да как же я на диван лягу? От меня и на стуле грязи полно. Я лучше тут посижу.
Цокнув, он закатил глаза и открыл шкаф с зеркалом.
‒ Ну и горе же ты луковое! Лет-то тебе хоть сколько? Школу закончила?
‒ Закончила. И первый курс мехмата. Почти…
‒ Почти – это как? ‒ Посмотрев на меня, он приподнял брови так, что левая улетела выше правой почти на полсантиметра, а потом снова вернулся к перебиранию женской одежды, которая висела в шкафу аккуратными рядами.
‒ Экзамен по программированию завалила. Не выучила всего два вопроса. Они-то мне и попались. Программирование мне тяжело даётся, не понимаю его совсем. Не знаю, как пересдавать буду. ‒ Обхватив себя руками за плечи, я покачала головой. ‒ Экзамен не сдала, под дождь попала, да ещё и машина сбила. Видимо, сегодня совсем неблагоприятный день для рыб…
‒ Аа, ‒ протянул он, ‒ так ты ещё и рыба? Теперь понятно, почему горе луковое. Ладно, держи. Наденешь вот это. Не очень новое, но зато сухое и тёплое.
Одеждой, которую он мне дал, оказался хлопковый халат. Серый, на пуговицах, с большими чёрными карманами.
‒ Это моей жены. Ты её поплотнее будешь, но в него влезть должна. Переодеться можно в ванной. Она справа. Можешь и душ принять, если хочешь. ‒ И он положил на диван большое оранжевое полотенце с кистями, которое достал из второго ящика комода.
‒ А Ваша жена не будет против, что я ношу её одежду?
‒ Не будет. ‒ Отчего-то его голос опять стал жёстким.
Подобрав полотенце и халат, я медленно похромала в ванну. Что-то в его ответах казалось подозрительным. И я думала над ними, пока скидывала мокрую одежду и забиралась под душ. Ни женского шампуня, ни геля для мытья на полочках не оказалось. Только пена для бритья, бритва да «Head Shoulders» для мужчин с жирными волосами. Ни ватных палочек, ни прокладок ‒ вообще ничего женского. Да и в спальне нигде косметики не наблюдалось.
«Может, конечно, все её банки с кремами стоят в шкафу, надёжно спрятанные от чужих глаз, ‒ мысленно рассуждала я, выдавливая на ладонь порцию жидкого мыла, от которого ссадины на коже тут же защипало. ‒ А может, она ушла от него, и он просто не успел избавиться от одежды. Но для кого тогда такая охапка роз? ‒ Вспомнив о цветах, я печально вздохнула: они так и остались лежать в машине. ‒ Жалко такую красоту… Впрочем, его жена могла уехать в командировку и забрать все свои «штучки» с собой, чтобы не бегать по магазинам и не искать там новые...»
Смыв с себя пену и просушив волосы полотенцем, я начала одеваться. Выданный халат оказался изнутри очень мягким и приятно прилегал к телу. Мокрое платье пришлось отжать и бросить на батарею. Повезло, что нижнее бельё было почти сухим, и я с радостью натянула его на чистое тело.
За то время пока я мылась, он тоже успел переодеться. Сменил официальный костюм на синие джинсы и светло-жёлтую футболку-поло, которая выгодно обтягивала его живот и плечи. На вид ему было больше тридцати пяти, но меньше сорока, и лишний жир ещё не успел коснуться ни лица, ни тела.
‒ Как нога?
‒ Ничего, ‒ соврала я, хотя с трудом доковыляла до стула.
‒ Советую всё-таки прилечь. Ливень вроде как хотел закончиться, но передумал. ‒ Теперь вот гроза обещает начаться.
И небо действительно как по команде разрезала молния, напоминающая трезубец.
Я помотала головой. Ложиться на его диван мне казалось верхом неприличия:
‒ Я на стуле посижу – ничего страшного. Полежу дома, лишь бы погода поскорее направилась.
Не сказав ни слова, он ушёл на кухню, а вернулся с табуретом и пластиковой бутылкой воды.
‒ Не хочешь ложиться, тогда хоть ноги вытяни. Лёд потихоньку начнёт снимать боль.
На это предложение я решила согласиться и, закинув повреждённую конечность на выделенную «подставку», опять залюбовалась его музыкальными пальцами, прикладывающими бутылку к моей голени.
Боль и правда вскоре начала стихать, но лежать в таком положении было стыдно. Так стыдно, что я старательно прятала глаза в пол, делая вид, что считаю ромбики в узоре на ковре. Хозяин квартиры внимания на меня обращал мало,. Вспомнив про ссадины, обработал их раствором перекиси водорода, а потом и вовсе ушёл на кухню готовить чай.
«Похоже, действительно врач, ‒ решила я и ещё раз поглядела на девушку в свадебном платье с фотографии, которая будто магнитом притягивала мой взгляд к себе. ‒ И, похоже, действительно не тронет».
‒ Эй, горе луковое, ты какой чай любишь? Зелёный или чёрный?
‒ Чёрный, ‒ отозвалась я. ‒ Можно без сахара. Только я Света.
‒ Света, значит. ‒ Неожиданно он засмеялся. Засмеялся так громко и выразительно, что я даже растерялась. Выходит, он не только хмуриться умеет? ‒ Светикова?
‒ Нет, Никитина.
‒ Хорошая фамилия.
‒ Да, хорошая, ‒ согласилась я и тут же вспомнила, что Никитиной я стала только восемь лет назад, когда мой биологический, умирающий от рака отец соизволил-таки меня узаконить, дав свои фамилию и отчество.
«Хоть напоследок сделаю что-нибудь доброе, ‒ сказал он тогда бабушке, ‒ будет пенсию получать по потере кормильца. Льготы при поступлении в институт тоже никто не отменял. Может, это мне там зачтётся»
