– Значит, на праздники ты уезжаешь в Ч***?

Поджав губы, я вздохнула. И как можно быть такой дурой? Произнести что-то вслух и не заметить.

– Да, до восьмого января. Мне, наверное, надо отдать ключи?

– Оставь, а то потом, как в дом попадёшь?

Промолчав, я опять уткнулась в свой кофе. Биг Мак доедать не хотелось, и я отчаянно искала возможность незаметно выбросить его остатки в урну.

– Колесо обозрения видела?

– Нет, схожу после праздников. Вряд ли с него снимут гирлянды сразу после Рождества.

Роман откинулся на спинку стула и, широко зевнув, прикрыл рот ладонью.

– А что твой город? Его украшают к Новому году?

– Украшают, но, конечно, не так, как здесь. Ставят ледяные фигуры, наряжают ёлку возле заводских проходных, а в парке развешивают гирлянды. Но у нас город маленький, а после того, как большая часть цехов закрылась, стал ещё меньше. От силы тысяч тридцать, достойную работу найти трудно. Я и училась всегда хорошо только затем, чтобы поступить в университет и уехать. Не хотела продолжать видеть вечное пьянство из-за нехватки рабочих мест, не хотела жить, как…

«Как мама, – чуть было не произнесла я, но вовремя прикусила язык и закончила вполне демократичным: – Как другие люди».

Собрав мусор в пакет, Роман пристально посмотрел мне в глаза:

– И куда можно пойти работать после окончания мехмата?

– Да много куда, – развела руками я. – Например, учителем математики.

– В школу после мехмата – это серьёзно. – В глазах Романа заплясали ироничные искорки.

– Можно в банк, можно в IT-технологии, можно инженером на завод.

– И куда собираешься ты?

Я сгорбилась и уронила руки на колени. Так далеко о своей жизни я никогда не думала, потому что с детства была приучена ставить себе небольшие цели и добивалась их по очереди. Сначала высокий балл на ЕГЭ, потом успешное поступление в ВУЗ, потом сдача сессий без троек, диплом и наконец, как следствие, работа…

‒ Ясно. – Роман подпёр рукой подбородок совсем как Николай Андреевич и посмотрел куда-то мимо меня. Выражение его лица сделалось странным, и, хотя нас разделяло максимум сантиметров пятьдесят, мыслями, казалось, он был за сотни километров отсюда. – Прости, что не послушал тебя тогда, когда ты говорила о Николае Андреевиче. Его действительно следовало показать психиатру.

Деревянная лопаточка, которой я помешивала латте, выскользнула из рук и упала на пол. Не зная, как реагировать, я запинала её ногой под стол и поспешила сменить тему разговора. Говорить о странном поведении Николая Андреевича сейчас, на мой взгляд, было уже бессмысленно.

– Я вот всё думаю, как Пёс нашёл его могилу?

– Николай Андреевич часто брал его на кладбище к Наташе. Наверное, Пёс решил поискать его там.

Кивнув, я допила остатки кофе и, чтобы прервать затянувшуюся паузу, спросила:

– А Ваша жена где училась?

– У нас с ней всё было просто. Я в меде, она в педе. Собиралась преподавать английский язык.

– Nobody knows who I am, maybe you would understand…*

Прищурив глаза, Роман нервно дёрнул подбородком.

– Я закончила школу с французским уклоном, а это строчка из какой-то песни. Слышала несколько раз по радио вот и запомнила. Красиво звучит. – И мои губы отчего-то растянулись в улыбке.

Когда мы наконец покинули «Макдоналдс», на улице действительно похолодало. Буквально за час столбик термометра опустился градусов на десять, однако мороз странным образом взбодрил меня, и я заспешила к остановке, не позволяя себе подвергнуться искушению сесть в серебристый «Volkswagen Polo» снова. Роман дождался автобус вместе со мной, и когда тот наконец приехал, я помахала своему провожатому рукой и прошептала одними губами: «Спасибо».

В Ч*** я вернулась тридцатого декабря вечером. Бабушка встретила меня на пороге в цветастом переднике. Её нос был испачкан в муке, а на правом запястье застыла капелька малинового варенья. Скинув сапоги и пуховик, я тут же почувствовала себя лучше. Мама улетела ещё вчера, а потому в доме никто не кричал и не жаловался на жизнь.

Всё утро тридцать первого декабря я наводила в квартире порядок. Смахивала вековую пыль с антресолей, пылесосила ковры и до блеска натирала пол со специально купленным для этой цели средством. Закончив с уборкой, я взялась за украшения. Мне с детства нравилось наряжать ёлку и развешивать по дому старые советские гирлянды в виде шишек, мишек и фонариков. Бабушка вовсю хлопотала на кухне, а я, высунув кончик языка от нетерпения, трепетно вытаскивала из небольшой коробки многочисленные шарики, домики, свечи и хлопушки.

– Светуль, что готовить-то будем? – спросила бабушка, когда я, забравшись на табуретку, нанизывала на верхушку ёлки большую красную звёздочку со встроенной лампочкой.

– Как обычно, – произнесла я. Ёлка у нас была высокая, под самый потолок, и мне пришлось попотеть, чтобы равномерно распределить игрушки, гирлянду, мишуру и дождь. – Зимний, «Шубу», горшочки и тарталетки.

И тут моя рука дрогнула и задела один из ярко-жёлтых шариков, который висел ближе всего к звезде. Крепление не выдержало, и шарик полетел вниз, а, ударившись об пол, разлетелся на восемь золотистых осколков.

– На счастье, – махнула рукой бабушка. – Восемь – хорошее число. Восемь означает богатство, благополучие и плодородие. Вот увидишь, две тысячи тридцатый станет для тебя успешным годом.

Я улыбнулась. Рядом с бабушкой и в отсутствие мамы прежний оптимизм и привычное спокойствие возвращались ко мне с утроенной силой. Я любила Новый год и мечтала только об одном, чтобы череда невезений последних шести месяцев в конце концов прекратилась.

Оставшуюся часть дня мы резали салаты. По телевизору крутили старые новогодние фильмы, и краем глаза я сумела посмотреть «Гусарскую балладу».

– Наверное, последний год так, – вздохнула бабушка, отправляя в духовку четыре горшка мяса в сметане.

– Почему? – обернувшись к ней, я саданула ножом по пальцу и, поспешив спрятать кровь, зажала его другой рукой.

– Ну, кто знает, что будет дальше. Вдруг следующий Новый год ты будешь встречать в компании друзей или с молодым человеком.

– Это вряд ли, – засмеялась я и поспешила к аптечке за перекисью и ваткой.

– Твоя мать в конце две тысячи десятого также смеялась, а летом тобой забеременела, поэтому не зарекайся.

Мы сели за стол в восемь. Бабушка каким-то чудом успела приготовить лимонный кекс, и я наслаждалась его вкусом весь вечер.

Во время боя курантов я не стала писать своё желание на листочке, не стала жечь его и растворять в бокале с шампанским, а, закрыв глаза, мысленно произнесла: «Пусть в Новом году ко мне вернётся всё, что я потеряла в этом».

Чокнувшись с бабушкой, я схватилась за телефон. Шла третья минута первого, и мне захотелось поздравить Веру, но, прежде чем я успела открыть её профиль, на экране загорелось первое новогоднее сообщение:

«С Новым годом, горе луковое! Желаю тебе в 2030 больше не влипать ни в какие истории».

Рассмеявшись, я на секунду прижала смартфон к сердцу, а затем поскорее набрала ответ:

«С Новым годом! Желаю Вам в 2030 большого-пребольшого счастья».

____________________

*Никто не знает, кто я такая, может быть, ты сумеешь понять.

Я вернулась на Проспект Декабристов восьмого января, во вторник. За ночь подморозило, и на асфальте опять образовалась толстая ледяная корка, но снег с начала года не выпал ни разу, и все дорожки в округе были тщательно расчищены, а особо опасные места присыпаны специального вида солью.

В этот раз сессия прошла для меня более, чем успешно. За два экзамена из пяти я получила «автомат», а ещё три также сдала на «отлично». После семи дней общения с бабушкой мне заметно полегчало, и по возвращению в жёлтую девятиэтажку я старалась максимально сосредоточиться на подготовке к экзаменам не столько ради хороших отметок, а сколько для того, чтобы уберечь себя от тоски по Николаю Андреевичу и Псу.