– Света!

Кто-то окликнул меня, и я оглянулась. В метрах десяти стоял Роман. В настежь расстёгнутой куртке и без головного убора. По тяжёлому дыханию и раскрасневшимся щекам чувствовалось, что он бежал.

– Ты зачем ушла?

Не зная, что ответить, я развела руками и просто пошла к нему навстречу.

– Мне нужно вещи собирать.

– Какие ещё вещи? – удивился он.

– Мои вещи. Не волнуйтесь, я соберусь и завтра-послезавтра съеду из квартиры.

– Зачем? – Застегнув куртку, он в упор посмотрел на меня. – У Николя Андреевича живых родственников больше нет. Он завещал квартиру мне, но в наследство я смогу вступить только через полгода, поэтому я тебя не гоню. Живи, сколько хочешь.

– Вы могли бы её всю сдавать. Двушка в центре города стоит куда дороже трёх с половиной тысяч в месяц.

– До лета живи, – сказал он упрямо, – если продолжишь приглядывать за собакой, плату оставлю прежней, а дальше решай сама.

– Ладно, – пожав плечами, я вспомнила Веру. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы сейчас она была рядом. – А можно я подружку позову хотя бы на несколько дней? Страшно спать одной в квартире, где умер человек.

– Можно, – Роман кивнул, а затем поднял указательный палец вверх, словно давал мне самый главный урок в жизни. – Если когда-нибудь встретишь на улице Антона Демидова, беги! Зови на помощь, вызывай полицию, делай, что хочешь, но с ним не заговаривай! Это плохой человек, поняла?

– Поняла.

И до ближайшего светофора мы пошли вместе.

После похорон Николая Андреевича моя жизнь покатилась кубарем. И, хотя, на первый взгляд, всё было по-прежнему: я также училась на мехмате, также делала контрольные за деньги, также жила на Проспекте Декабристов и также заботилась о Псе, но… Во мне как будто что-то сломалось. Внутри образовалась такая пустота, что я вообще перестала что-либо чувствовать и понимать, да и жила я, словно на автомате. На автомате вставала по утрам, на автомате завтракала, на автомате ехала на занятия.

Порой мне хотелось заплакать и побить подушку, но я не могла. В горле появился какой-то ком, и именно он не позволял слезам пролиться. Я тёрла глаза, но те, будто из вредности, оставались сухими, и от этого мне становилось ещё хуже.

После поминок, как ни странно, Вера ко мне потеплела и даже согласилась перебраться в жёлтую девятиэтажку, где прожила со мной бок о бок целых четыре дня, впрочем, легче нам обеим от этого не стало. Теперь уже я не хотела с ней разговаривать и не потому, что мстила или таила обиду, а потому что вообще не хотела ни с кем разговаривать. И Вера поняла меня и тихо ретировалась в общагу, позволив пережить своё горе в одиночестве.

Пёс больше не смотрел на дверь. Мне даже не потребовалось что-либо объяснять ему. Каким-то образом он понял сам, что его хозяин больше не вернётся, и теперь большую часть дня проводил в комнате Николая Андреевича, всё чаще и чаще отказываясь выходить на улицу по утрам. Иногда ему не удавалось дотерпеть до моего прихода, и тогда в прихожей или на кухне появлялись жёлтые лужи или коричневые неприятно пахнущие кучки. Я молча убирала их и также молча давала ему поесть, но ел Пёс плохо, и теперь день считался удачным, если он съедал хотя бы половину своей старой обычной нормы.

Теперь даже в разговорах с бабушкой я ограничивалась только односложными «да-да» и «нет-нет» и всегда говорила, что у меня всё хорошо. Я не хотела её волновать и, если честно, сама не понимала: отчего мне так плохо, ведь Николай Андреевич, по сути, был мне никем, абсолютно чужим человеком, просто хозяином квартиры, где я снимала комнату. Но я горевала о нём так, словно он был моим ближайшим родственником, и не знала, как унять боль, образовавшуюся после его утраты.

– Что на Новый год, а, Светуля? – как-то раз не выдержала бабушка, разговаривая со мной по телефону.

– Ничего, останусь в городе, – безразличным тоном произнесла я, прекрасно понимая, что этот Новый год мне придётся справлять либо одной, либо в компании Пса.

– А может, домой?

– А мама?

– Мама уезжает на неделю с Эдиком в Эмираты. Вернётся только восьмого. Вы с ней не увидитесь.

– С Эдиком? – удивилась я, вспоминая мужчину с морковно-оранжевыми герберами. Почему-то память отчётливо вырисовывала имя с окончанием на «слав». Ярослав, Владислав, Святослав…

Бабушка вздохнула.

– Это какой-то новый. Вроде богатенький и вроде женатый.

– Ясно, – только и могла из себя выдавить я. – Ну пускай хоть в этот раз сложится.

– Так ты приедешь?

Впервые за десять дней после смерти Николая Андреевича я позволила себе улыбнуться.

– Приеду!

На душе не стало легче, но я надеялась, что после приезда домой станет. Моя бабушка умела заговаривать боль. Когда я сдирала в детстве колени, лазая по деревьям, ей достаточно было подуть, и кожу больше не саднило. Сейчас я надеялась на что-то подобное. Казалось, что, как только я обниму её и положу на грудь голову, все мои душевные раны затянутся, и я опять смогу дышать ровно и спокойно.

И в этом всём оставалась только одна проблема: я не знала, куда девать на праздники Пса. Позвонить Роману было стыдно. Новогодние каникулы на врачей, работающих в обычной больнице, не распространялись – его смена могла прийтись как на первое, так и на седьмое января, а могла и вовсе встать между ними. Оставить Пса с Андрюшкой не позволяла совесть. Его родители тоже планировали куда-то уехать. Таким образом, я видела только два выхода: собачья гостиница и бабушкина квартира. Отдавать Пса в собачью гостиницу было страшно, однако пугали не бешеные две тысячи рублей в день, а состояние собаки. Пёс буквально дышал на ладан, ел плохо, передвигался медленно. Он нуждался в особом внимании, на которое в отношении гостиницы для животных у меня надежды не было. Как ни крути, а впереди маячил главный праздник года, а там работали точно такие же люди, как и везде.

Поэтому я решила забрать его с собой. В конце концов, Пёс тихий, мебель не портит, и бабушке, если она хочет провести время со мной, придётся потерпеть его неделю. Но он почему-то выбрал для себя другой путь…

Случилось это двадцать пятого декабря. В тот день у меня страшно разболелась голова, и на вечернюю прогулку с Псом отправился Андрюшка. Вернулся он только через пару часов, весь заплаканный и замёрзший.

– Пёс убежал, – произнёс полушёпотом мальчик, вытирая шерстяной варежкой слёзы с глаз.

– Как убежал? – опешила я. – Он же еле ходит.

– Еле, – согласился Андрюшка, – но ко мне Витька из восьмого дома подошёл и давай дразниться, я в него снегом бросил, а он в меня. В общем, когда всё закончилось, я оглянулся, а Пёс пропал. Звал, искал, а его нигде нет.

Накинув пуховик на плечи, я выбежала на улицу. Холод и темнота ударили по нервам. Я звала Пса, пока не сорвала голос, но в ответ всё равно ничего не услышала. Ни малейшего лая, ни воя ‒ ничего. Пёс исчез… Исчез как иголка в стоге сена.

Чувство вины раздирало меня на части. Я не ругала Андрюшку: Пёс никогда раньше так не делал, но не могла не ругать себя. Я должна была идти с ним сама, а не посылать одиннадцатилетнего мальчишку.

Не зная, что делать дальше, я позвонила Роману. Он выслушал меня спокойно и попросил не паниковать, а на завтра приехал с пачкой объявлений, в которых была напечатана фотография Пса, а под ней огромными буквами красовалась надпись: «Пропала собака…»

Как выяснилось позже, он уже разместил во всех имеющихся социальных сетях похожее объявление. Фотография не была новой и, приглядевшись, я заметила на загривке Пса наполовину срезанную руку Николая Андреевича.

– Повесь в магазине, в подъезде и на всех столбах. Пса многие в округе знают – должны откликнуться, – посоветовал Роман, но, как только я оделась, пошёл на расклейку вместе со мной.

Мы провозились около часа, и, чтобы хоть немного согреться, я позвала его выпить чаю. Мои руки больше не дрожали, и я не боялась разбить чашку, когда наливала кипяток и передавала ему сахарницу. Мысленно я молила Романа только об одном: «Не уходи, останься сегодня со мной. Пожалуйста, будь рядом». Но он, как и всякий обычный человек, не умел читать чужих мыслей, а потому в начале двенадцатого, коротко попрощавшись, покинул квартиру. Как я тогда думала, навсегда.