– Нисссколько не побеспокоила, – слегка заикаясь, произнёс Антон и тут же пересел на другой стул, освободив для меня самый широкий край стола. − Не каждый же день, в конце концов, земляков встречаешь.

От его слов я оторопела и, не зная, что делать, так и осталась стоять возле дверей.

– Садись-садись, Света! Ты не помешаешь. – Николай Андреевич тяжело поднялся со стула и подошёл к чисто вымытой плите. – Я днём уху сварил. Тебя ждал и Романа, Антон завтра должен был прийти. Вон трёхлитровая кастрюля стоит – мне одному столько не съесть. Помогать будете, иначе всё скиснет.

И в доказательство своих слов он достал из шкафа тарелку и зачерпнул полный половник ухи.

– Давайте я положу, – тихо сказала я, заметив, как дрожат его руки. – Может быть, кто-то ещё хочет?

Произнеся что-то нечленораздельное, Антон отказался. Николай Андреевич, сославшись на таблетки и тут же проглотив целую горсть, пообещал поесть через полчаса. Вздохнув, я поставила свою тарелку на стол и опустилась на рядом стоящую табуретку. Уха была вкусной, и я с удовольствием наполняла желудок наваристой жидкостью.

Один из фонарей за окном погас. Николай Андреевич подлил своему гостю новую порцию чая и достал из шкафа конфеты. Молчаливая пауза за столом затягивалась, и я, отодвинув в сторону стеснение, решилась заговорить первой:

– А Вы живёте в северной или южной части города?

Подняв на меня свои крысиные глазки, Антон схватился за кружку, сделал большой глоток, закашлялся, затем утёр кулаком подбородок и только после этого начал рассказывать. Речь у него была сбивчивая и местами неправильная. Иногда он тараторил как из пушки, а иногда растягивал слова, словно никак не мог подобрать нужное. По всей видимости, разговоры с малознакомыми людьми в число его сильных сторон не входили.

– Мы живём недалеко от Дома малютки. Пятнадцать минут ходьбы, если через сквер.

– Здорово. – Встав со стула, я тоже налила себе чай.

– А ты, то есть, Вы, «девятку» закончили?

– Нет, «семьдесят пятую». – Вернувшись, я убрала грязную тарелку и примостила на её место кружку, – ту, что ближе к железной дороге. И Вы можете обращаться ко мне на «ты», я нормально к этому отношусь.

Услышав последнюю фразу, Антон облегчённо выдохнул и приосанился. Похоже, такое разрешение его порадовало.

– А у меня в «семьдесят пятой» сын учится. Шалопай, конечно, но добрый парень. Уже в шестом классе. Быстро время летит…– И, похлопав себя по карманам, он достал телефон в чёрном чехле и протянул мне.

На заставке чётко прорисовывался мальчик двенадцати-тринадцати лет. Худой, нескладный и улыбчивый. Такой же рыжий и густоволосый, как отец, но с большими голубыми глазами навыкате. По всей вероятности, они достались мальчику от матери, так же как и любовь к музыке, которую он отчаянно демонстрировал, смешно растягивая громадных размеров баян. «Нет, это точно от матери», – мысленно улыбнулась я. Уж слишком несуразным казался мне огромный, как медведь, Антон с музыкальным инструментом на коленях.

– Мы назвали его Саввой.

– Саввой? – Телефон в моих руках задрожал, и я приложила максимум усилий, чтобы не уронить его. – Редкое имя…

– Да, редкое. – Антон так выпучил глаза, что мои щёки опять покрылись румянцем. – Сейчас модно давать старорусские имена. С ним в классе учатся Лучезар, Елисей, Наум, Лука и Захар, но мы с женой искали что-то попроще.

Савва… Имя сына Антона едва снова не соскользнуло с моих губ, но я вовремя успела удержать его на кончике языка. Савва… В голове как по сигналу фокусника замелькали картинки двенадцатилетнего голубоглазого мальчика с огненно-рыжими волосами и резкими чертами лица. Другого, не этого мальчика. Я словно знала его раньше, давным-давно, в другой жизни.

«В другой жизни?.. – дёрнув плечом, я чудом не опрокинула на себя кружку с чаем. – А вот это уже лишнее!»

Сердце в груди забилось быстрее, и, сделав пару глубоких вдохов, я постаралась нормализовать пульс. Вот ещё глупости какие – волноваться из-за редкого имени!

– Он очень похож на Вас, – собравшись с мыслями, я отдала телефон Антону и ухватилась за вазочку с конфетами, словно та была моей единственной точкой опоры.

За окнами снова повалил крупный снег, и мы все трое уставились на танцующие в воздухе снежинки, как на величайшее из чудес света.

Пёс, открыв дверь из комнаты Николая Андреевича и переваливаясь с боку на бок, точно пингвин, прошёл к плите, потянулся, зевнул и, облизав огромным языком большую часть миски, улёгся у ног Антона. Тот потрепал его рукой по косматой морде и сунул в рот печенюшку, которую Пёс тут же разгрыз, не оставив на полу ни крошки.

– Вот, Света, – по-доброму усмехнувшись, произнёс Николай Андреевич. – Антоша – твой главный конкурент за любовь Пса. Он ни к кому не идёт так, как к вам.

– Ну, не больше, чем к своему хозяину, – парировал Антон, продолжая гладить собаку, которая уже прикрыла глаза, во всю нежась в его руках. – Значит, твои родители работают на железной дороге? – обратился он уже ко мне, потянувшись за новой печенюшкой.

– Бабушка. Кассиром на вокзале, а раньше была проводницей.

– Нужная профессия,– произнёс кто-то, и я, честно говоря, даже не поняла, кто именно. Мысли мои опять улетели к маме и нашему последнему разговору. Вспоминались её крики и моё бегство на станцию с голой шеей и без продуктов.

– Спасибо за ужин. Уха была очень вкусной. ‒ Потянувшись к раковине, я уже собралась бросить в неё посуду, но Николай Андреевич остановил меня в полушаге.

– Оставь. Позже я сам помою.

На этот раз, добравшись до кровати, я уже не ворочалась с боку на бок, а уснула, едва коснувшись головой подушки. Тот странный сон приснился мне снова. Я бежала по лесу, и ветер раздувал во все стороны мои длинные, светлые, как лён, волосы. Мой смех спугнул какую-ту птицу. Солнце слепило глаза, и, обогнув толстое, ветвистое дерево я врезалась в грудь высокого темноволосого парня. Мне не удалось разглядеть его лицо, но утром я была уверена, что встретила в лесу Романа.

С трудом оторвав тело от кровати, я поплелась на кухню. Часы показывали одиннадцать, а за окном от вчерашнего снега остались только грязные сероватые лужи. Небо плакало проливным дождём, а лёгкий ветер качал из стороны в сторону абсолютно голые деревья. Все, кто утверждал, что этот снег продержится до весны, оказались неправы.

Достав из шкафа манку, я налила в литровую кастрюлю молока. Готовить не хотелось, есть – тем более, но за вчерашнюю уху я чувствовала себя обязанной.

Николай Андреевич, судя по молчавшему телевизору, ещё не вставал. Моя вчерашняя тарелка из-под супа преспокойно сушилась на полотенце возле стены, рядом дном вверх возвышались три кружки.

Во сколько вчера ушёл Антон и ушёл ли вообще, я не знала. Закрытие дверного замка меня не разбудило, но ни его куртки, ни ботинок в коридоре не было, а значит, ночевал он всё-таки в другом месте, а Николай Андреевич, вероятно, устав после вчерашнего, решил сегодня поваляться подольше.

Я заглянула к нему только в половине двенадцатого. Каша остывала на столе и густеть пока не собиралась. Сливочное масло уже растаяло и сделало её чуть-чуть желтее. От ароматного запаха засосало под ложечкой, и я с трудом удержалась от того, чтобы не сесть за стол одной.

– Николай Андреевич, – постучав, произнесла я, ‒ приходите завтракать. Я сварила кашу. Она ни капельки не подгорела, и, думаю, должна Вам понравиться.

Он не ответил. Я вернулась на кухню, положила себе каши и проглотила ровно одну ложку, но вкуса еды не ощутила. Сердце сковало как будто дурным предчувствием, и я, стремясь развеять его, вновь подошла к порогу комнаты Николая Андреевича и крутанула дверную ручку. Дверь оказалась не запертой, но на диване не было ни Пса, ни его хозяина. Куда подевался Пёс, я не представляла, а вот Николай Андреевич лежал на полу ничком.

_____________________________

* Маргарет Митчелл, "Унесенные ветром"