В городе во всякое время можно видеть негров носильщиков, идущих с своими ношами попарно и напевающих какую-либо монотонную песню, под звуки которой дружнее идет работа. По звукам подобной песни вы можете узнать их издалека. Монотонную их песню мне приходилось иногда слышать по целым дням под своими окнами. Для многих содержание и мелодия песни показались бы нелепыми, но на меня они производили чарующее влияние, и я их находил вполне соответствующими своей цели.

II. Занзибарские арабы.

Город Занзибар, расположенный на юго-западном берегу острова, заключает в себе до ста тысяч жителей; весь же остров имеет не более двухсот тысяч населения.

Самое значительное число иностранных судов, торгующих с этим портом, принадлежит Америке, преимущественно Нью-Йорку и Салему. За Америкой следует Германия, затем Франция и Англия. Суда приходят с грузом американского холста, водки, пороха, ружей, бус, английского хлопка, медной проволоки, фарфоровых изделий и других товаров, а отплывают с грузом слоновой кости, копайской камеди, гвоздики, кож, кунжута, кокосового масла. Ценность товаров, вывозимых из этого порта, определяется в 3.000,000 дол., а ввоз простирается до 3.500,000.

Европейцы и американцы, имеющие пребывание в городе Занзибаре, служат или официальными представителями своих правительств, или же являются независимыми купцами, или же, наконец, агентами немногих крупных торговых фирм в Европе и Америке.

Самое важное консульство в Занзибаре — британское. В то время как я готовился в Занзибаре к экспедиции во внутренность Африки, британским консулом и политическим резидентом был доктор Джон Кэрк. Мне очень интересно было познакомиться с этим господином, так как его имя очень часто приводилось рядом с предметом моих поисков — доктором Давидом Ливингстоном. Почти во всех газетах его называли «бывшим спутником Ливингстона». Я предполагал, что, судя как по тону читанных мною в газетах статей, так и по его собственным письмам к ост-индскому правительству, если кто может сообщить мне какие-либо положительные сведения о Ливингстоне, то это именно Кэрк. Поэтому я с нетерпением дожидался чести познакомиться с ним через капитана Вэбба. Случай этот представился на другой день после моего приезда в Занзибар.

Человек, которому меня представил американский консул, был довольно высокого роста, сухощавый, с бородой и впалыми щеками и одетый очень просто. Во время разговора, который вертелся на разных предметах, я внимательно наблюдал выражение лица Кэрка и заметил, что последнее одушевлялось лишь в то время, когда он рассказывал о некоторых своих охотничьих подвигах. Так как он не касался самого близкого моему сердцу предмета, то я решился в следующий раз сам заговорить о Ливингстоне.

По вторникам у г. и г-жи Кэрк собирались представители европейской колонии. На вечерах этих преобладал высший тон. Американцы на этот раз приехали раньше других, и потому я имел случай произвести кой какие наблюдения над прибывшими гостями. Я с удивлением заметил, что каждый, здороваясь с хозяевами, прежде всего с участием спрашивал их, были ли они в этот вечер в «Нази-Мойа», на что получал отрицательный ответ.

— Где и что такое Нази-Мойа? — спросил я капитана Вэбба.

— Нази-Мойа, — отвечал он, — «Нази-Мойа» значит по-английски «кокосовое дерево»; это rendez-vous за Рас-Шангани (песчаный мыс), куда мы отправляемся после обеда подышать свежим морским воздухом. Вопрос этот обычная форма вступления в разговор, за крайнею скудостью других предметов для беседы.

Капитан Вэбб был вполне прав, сославшись на крайнюю скудость в предметах для беседы, и последующий опыт меня убедил, что занзибарские европейцы, за отсутствием более серьезных вопросов, пользовались малейшим скандалом для придания жизни своим вечерам. Угощение, предложенное гостям британским консулом и его супругой, состояло из легкого вина и сигар, не потому, чтобы в их доме не было ничего другого, а просто по усвоенной занзибарскими европейцами привычке к подобному угощению, которое притом располагает к оживленной беседе.

Все шло как следует, но я испытывал невыносимую скуку, пока доктор Кэрк, сжалившись над моими страданиями, отвел меня в сторону, с целью показать мне великолепное охотничье ружье для охоты за слонами, которое, по его словам, ему подарил губернатор Бомбея. По поводу его мне пришлось выслушать целый ряд историй, после которых Кэрк сообщил мне несколько анекдотов о своих охотничьих подвигах, и в заключение упомянул о некоторых эпизодах из его путешествия с доктором Ливингстоном.

— Ах, кстати, доктор Кэрк, — спросил я его небрежным тоном, — о Ливингстоне: где он теперь находится, как вы думаете?

— Ну, на этот вопрос, — заметил он, — очень трудно отвечать; может быть, он и умер, во всяком случае мы не имеем о нем никаких положительных сведений, на которые могли бы положиться. Я в одном только уверен, что в течение более двух лет о нем не было никаких определенных слухов. Но я полагаю все-таки, что он должен быть жив. Мы постоянно стараемся напасть на его след. Вот и теперь готовится в Багамойо небольшая экспедиция, которая в непродолжительном времени двинется в путь. Я думаю, что старик скоро должен вернуться домой; он становится стар, и в случае его смерти для мира будут потеряны результаты его открытий. Он не ведет никакого дневника и ограничивается тем, что делает какую-либо заметку или знак на карте, понятные только для него одного. О, да, если он жив, то во всяком случае должен вернуться домой и уступить место более молодому человеку.

— Что за человек Ливингстон в частной жизни? — спросил я, живо заинтересованный этим разговором.

— Ну, с ним, по моему мнению, весьма трудно иметь дело. Я лично никогда с ним не ссорился, но имел случай убедиться на других, как трудно ужиться с ним. Я думаю, что это зависит главным образом от того, что он очень не любит общества.

— Я слышал, что он очень скромным человек, не правда ли? — спросил я.

— О, он знает цену своих открытий лучше чем кто-либо. Он не совсем ангел, — сказал Кэрк со смехом.

— Но если мне придется встретиться с ним во время путешествия, как он меня примет?

— Сказать правду, — отвечал Кэрк, я не думаю, чтобы он остался очень доволен встречей с вами. Если бы за ним отправились Буртон, Грант или Бэккер, и он узнал о их приближении, то Ливингстон удрал бы от них за сто миль в какое-либо болото честное слово, я так думаю.

Таково было содержание моего разговора с Кэрком — бывшим спутником Ливингстона — насколько мне не изменяет память и мой дневник.

Нужно ли говорить, что мое рвение к разысканию Ливингстона скорее охладилось, чем усилилось после приведенной выше беседы с человеком, который, по общим слухам, был хорошо знаком со знаменитым путешественником. Я пал духом, и охотно отказался бы от возложенного на меня поручения; но приказ гласил, «отправляйтесь и отыщите Ливингстона». Притом же, хотя я и охотно согласился на розыски Ливингстона, но не предполагал, что путь в центральную Африку усеян розами. Как мне ни неприятно было явиться непрошеным гостем в область его открытий и навлечь тем на себя его неудовольствие — но разве мне не было приказано найти его? Итак, если он еще жив, я его отыщу, а нет, так соберу все возможные сведения о нем и его открытиях.

Доктор Кэрк весьма любезно обещался оказать мне всевозможное с его стороны содействие и поделиться со мною результатами своей опытности. Но сколько я помню, он не оказал мне никакой услуги в моем предприятии. Остается предположить, что он не знал о возложенном на меня поручении относительно Ливингстона, в противном случае, я уверен, г. Кэрк сдержал бы свое слово. Он воображал, что я задался мыслию проследить течение реки Руфиджи до ее источника. Но какая газета станет посылать особого корреспондента для открытия источников столь незначительной реки как Руфиджи?