Преувеличенный рассказ о моей силе и страшная картина, нарисованная арабским шейхом, произвели хорошее действие: Кингару и Мабруки были немедленно освобождены, снабжены провизиею для нашего каравана, в количестве на четыре дня; им отдано было одно ружье со снарядами пули и порох, осел и пара очков, книга малабарской печати и старая шляпа того, которого мы все уже начинали считать умершим. Шейх вплоть до Зимбо принял на себя заботу о солдатах; Шау нашел их у него в лагере, поедающими в обильном количестве рис; такого же гостеприимного приема удостоился и он с своими товарищами.

Я слушал этот длинный рассказ с большим удивлением: он возбуждал во мне самые разнообразные и сложные душевные волнения, он вовсе не подходил к тому, чего я ожидал. Во-первых, я был уверен, что повар будет найден; я не допускал даже мысли, чтобы с ним могло случиться что-либо ужасное; я жестоко мучился тем, что наказал его, давая себе обещания, что ни за какую кражу, хотя бы даже ценную, ни одного из членов моего каравана я не доведу до того, чтобы они решились передать себя в руки жестоких убийц. Во-вторых, я был крайне удивлен поступком амазонки Зимбамуэни; несмотря на ее противное обычаю требование взять с одного хозяина две дани, во время моей четырехдневной стоянки в Унгеренгери, тем не менее, если я все-таки был несправедлив, отказывая ей, этот вопрос за это время мог бы вполне разъясниться; если бы она, во время моего пребывания вторично прислала с требованием дани, то, вероятно, я, ради безопасности моего каравана, не отказал бы ей в исполнении, теперь же я понял, что находись я в это время близ Зимбамуэни, то со мной было бы поступлено самым разбойническим образом. Кроме того, меня до такой степени раздражало четырехдневное замедление, по случаю поисков за поваром, что я начинал благодарить себя за то, что мое настроение не было еще отвратительнее. В третьих, меня немало забавляло преувеличение шейха Тани, с целью доброго намерения и плачевное повествование трех солдат. Не откладывая, в ту же ночь я написал американскому консулу о всем случившемся, и решил послать письмо с первым караваном, который пойдет на восток, Сеид-Бургашу; таким образом, ему известны будут обе стороны истории, созданной неизвестно куда исчезнувшим поваром.

XI. Караван Шау.

С радостным сердцем покинули мы наш лагерь, в котором вынесли столько неприятностей и душевных волнений. Несмотря на страшный дождь, ливший в продолжение всей ночи, мы, тем не менее, решили выступить в поход и не выжидать более благоприятных обстоятельств. Первую милю мы прошли по красному грунту, вода с которого стекала по ограничивающим его с запада и востока склонам но затем, пройдя леса, гостеприимно скрывавшие нас в продолжение этой долгой стоянки, мы пошли саванной по почве, которая вследствие дождя стала настолько рыхлой и вязкой, что нам всем угрожала судьба знаменитого путешественника по Арканзасу, который увяз в одной из многочисленных топей Арканзасского штата, оставив на поверхности только курительную трубку.

Шау был болен, и потому вся забота об управлении постоянно вязнувшего каравана лежала на мне. Ослы стояли в тине точно пригвожденные к ней. Как скоро один выходил из своего упрямого положения, ту же сизифову работу мне доставлял другой — работа, которая производилась под проливным дождем и при помощи таких людей как Бомбай и Уледи. В продолжение двух часов такой работы мне удалось пройти с караваном по саванне полторы мили; скоро, однако же, я перестал радоваться своему успеху, когда увидел перед собою глубокий ров, наполненный дождевою водой, которая, переполнив его края, затопив саванну, образовала глубокий поток, быстро катившийся по Маката. При переводе через поток ослов пришлось развьючивать, почему переправа отняла у нас целый час времени.

Пройдя небольшую чащу деревьев, мы встретили другой ручей, впадавший в реку. Моста на нем не было, и мы принуждены были вновь переправляться вброд, что задержало нас на два часа. Пройдя второй брод, положение наше не улучшилось: измученные, полуизмокшие, мы брели по левому берегу Макаты, местами покрытому грязью, сырою травою, и стволами матамы, путь этот был отвратителен. Несмотря на то, что в этот несчастный день мы шли 10 часов, мы прошли всего только 10 миль. Полумертвый от усталости, я почувствовал живую благодарность к Провидению, чудом спасшему меня от горячки. Спасение это можно назвать чудным потому, что местность, по которой мы шли, была крайне нездорова; она состояла из множества болот, испускавших вредные миазмы гниющих в них деревьев и камышей. К этому следует прибавить еще постоянные дожди и разлитие Макаты. Все это беспокоило меня за моих спутников, которые легко могли бы получить изнурительные и даже заразительные болезни, например: холеру, горячку и др. Река Маката в сухое время имеет не более 40 футов ширины, во время мазики становится значительной рекою, а иногда, в сильнейшие дожди затопляет совершенно равнину, тянущуюся по обе ее стороны, и образуется громадное озеро.

Река эта, соединяясь с реками: Большая Маката, Малая Маката и Рюдева, получает название Вуами. Пройдя Узагару она опять изменяет свое прозвище и известна под именем Мукондоква, которое и сохраняет до самого впадения в озеро, лежащее между портами Заадани и Вуинди. Все эти реки берут свое начало с Узагарской цепи гор, окружающей долину реки Макаты.

Вследствие обильных дождей, река Маката приняла грозные и бушующие размеры. Мост, наполовину залитый водою, трясся и делал переправу очень затруднительною и опасною; много трудов и хлопот стоила переправа через бурную реку вещей, животных и людей. С лишком пять часов было убито на этот трудный переход с одного берегу на другой, причем вещи и мы вымокли до последней нитки. Нас обдавало сверху, обливало и снизу, сильный дождь мочил наши вещи и нас, превращая в то же время берега реки в одно обширное и непроходимое болото. Положение наше было затруднительно: перед нами лежало болото, которое я не решался пройди во время дождя, а потому приказал расположиться лагерем на месте, ежеминутно вызывавшем против себя сильнейшую досаду и неудовольствие.

Один из моих солдат, нанятый в Багамойо по имени Кингару, воспользовался удобным случаем и бежал; но лазутчики мои (слуги Гранта) Уледи и Сармен, вооруженные американскими винтовками, тотчас же пустились за ним в погоню с быстротою и ловкостью, предвещавшими им скорый успех. Действительно через час они вернулись с беглецом, которого нашли в доме одного негритянского начальника по имени Кигондо (Kigondo), жившего в одной миле расстояния от восточного берега реки и пришедшего с ними в надежде получить какую-нибудь награду за содействие, а также разузнать о наших приключениях.

Прежде всего Кигондо уселся и начал свой рассказ о поимке беглеца.

— Я видел этого человека, тяжело бегущего с узлом, и сейчас же догадался, что, вероятно, он покинул вас и бежал. Мы (моя жена и я) сидели в караулове и стерегли наш хлеб, а так как дорога проходила возле нас, то и человек этот должен был непременно пройди мимо. Когда он приблизился, мы позвали его, спрашивая:

— Господин, куда идете вы так скоро? Разве вы оставили мусунгу? (Мы ведь знаем, что вы принадлежите ему, так как вчера покупали у нас на два доти хорошего мяса).

— Да, отвечал он, я убежал и желаю вернуться в Зимбамуэни, и если вы меня здесь скроете, то я дам вам доти.

— Войди в наш дом, сказал я, там поговорим с тобой. Он вошел во внутреннюю комнату, где мы и заперли его, приказав слугам стеречь. Сами же пошли опять в караулку. Мы знали, что вы хватитесь его и пошлете за ним аскари (солдат). И правда, не успели мы закурить наши трубки, как на дороге увидали двух человек, вооруженных ружьями; они, оглядываясь во все стороны, рассматривали следы. Мы тотчас догадались, что эти люди ищут беглеца, почему и окликнули их;

— Господа, что вы там смотрите?