Со всеми этими предметами у него были бы 70 тюков, которые без носильщиков составили бы помеху. Но с 9-ю человеками, которых он имеет теперь, ему невозможно было бы двинуться с места с таким большим количеством товаров. Поэтому он поручил мне нанять, как только я достигну Занзибара, 50 свободных людей, вооружить их ружьями и топорами кроме амуниции и купить 2,000 пуль, 1,000 кремней и 10 бочонков пороху. Люди эти должны были служить ему носильщиками и сопровождать его повсюду, куда бы он ни желал идти. Без людей он был мучим пыткою Тантала, потому что с одной стороны сознавал богатства своих средств, с другой — полную невозможность воспользоваться ими без помощи носильщиков. Все богатства Лондона и Нью-Йорка, будучи собраны в одну кучу, не имели бы никакой цены для него без средств к передвижению. Ни один мниамвези не наймется в носильщики в течение военного времени. Читатель, познакомившийся с моею жизнью в Унианиембэ знает, какие ваниамвези упорные консерваторы. На мне лежала еще одна обязанность относительно моего знаменитого товарища; я должен был спешить к берегу, как будто дело шло о моей жизни и смерти, нанимать для него людей, как будто он сам был бы здесь, работать для него с таким же усердием как для самого себя, не останавливаясь и не отдыхая до тех пор, пока желание его не будет исполнено. И я поклялся исполнить его просьбу, хотя это наносило смертельный удар моим планам путешествия вниз по Нилу для отыскания следов сэра Беккера.
Доктор окончил свои письма. Он передал мне двадцать писем в Великобританию, шесть в Бомбей, два в Нью-Йорк и одно в Занзибар. Письма, посылаемые в Нью-Йорк, были адресованы Джемсу Гордону Беннету младшему, потому что он один, а не его отец, нес на себе ответственность за экспедицию, отправленную под моим начальством. Я извиняюсь пред читателем в том, что печатаю одно из этих писем, так как по духу и по слогу своему оно вполне выражает характер человека, одно изучение жизни которого заслуживает дорогой экспедиции:
«Уджиджи, на Танганике, Восточная Африка, ноябрь 1871 г.
Джемсу Гордону Беннету Эсквайру. Милостивый Государь! всегда чувствуешь некоторую неловкость, когда пишешь человеку, которого никогда не видал — кажется, будто обращаешься к отвлеченной мысли; но присутствие в этих далеких странах вашего представителя, м-ра Г. М. Стэнли, устраняет неловкость, которую я в противном случае ощущал бы, и я, совершенно не стесняясь, обращаюсь к вам с благодарностью за крайнюю доброту, побудившую вас послать его сюда.
Если я опишу вам печальное положение, в котором он нашел меня, то вы легко поймете, что я имею весьма основательные причины употреблять очень сильные выражения своей благодарности. Я достиг Уджиджи, пройдя от четырех до пятисот миль, палимый вертикальными лучами солнца, и здесь осмеянный, измученный и пораженный, почти в виду достижения географической цели принужден был возвратиться толпою развращенных мусульманских рабов, присланных мне из Занзибара вместо людей. Печаль моя была еще усилена грустным видом человеческой жестокости, сильно повлиявшим на мое здоровье. Я полагал, что не сегодня так завтра умру. Могу сказать без преувеличения, что каждый шаг по утомительной, знойной дороге был страданием, и я достиг Уджиджи настоящим скелетом.
Здесь я узнал, что багаж мой ценностью фунтов в пятьсот стерлингов, посланный мною из Занзибара, был отдан в безотчетное распоряжение пьяному, развратному мусульманскому портному, который, промотавши значительную часть его в течение шестимесячного пути его в Уджиджи, кончил тем, что на остаток накупил рабов и слоновой кости для самого себя. Он гадал по корану и решил, что я умер. Он писал также к губернатору Унианиембэ, что посылал за мной рабов в Маниуеэму, но они возвратились и донесли о моей болезни, и просил позволения распродать небольшое количество товаров, которых этот пьяница не успел еще промотать.
На самом же деле он очень хорошо знал, что я жив и нуждаюсь и в людях, и в товарах; но так как он в нравственном отношении был очевидно идиот, а законами могли быть только нож или ружье, то я должен был сидеть больной, и лишенный почти всего кроме небольшого количества материй и бус, предусмотрительно оставленных мною на случай крайности.
Перспектива нищенства между жителями Уджиджи невыразимо мучила меня.
Я не мог прийти в отчаянье, потому что когда-то много хохотал над одним из моих приятелей, сообщавшим мне, что достигнув устья Замбези, он пришел в отчаянье, изорвав нечаянно портрет своей жены. Таким способом мы не могли достигнуть успеха. Впоследствии мысль об отчаяньи казалась мне до такой степени смешною, что о нем не могло быть и речи.
Когда положение мое достигло крайней степени мучительности, до меня достиг темный слух об английском посетителе. Я считал себя человеком, отправившимся из Иерусалима в Иерихон; но ни священник, ни левит, ни самарянин не могли пройти мимо меня. Однако добрый самарянин явился, и один из моих людей весь запыхавшись, со всех ног прибежал ко мне с криком: „англичанин! Я видел его!“ и бросился навстречу к нему.
Американский флаг, в первый раз развевающийся в этой стране, виднелся в главе каравана и указал мне на национальность чужестранца.
- Я так же холоден и сдержан, как считают обыкновенно всех нас, островитян, но ваша доброта тронула меня до глубины души. Сердце мое было переполнено, и вне себя я внутренно воскликнул: „да снизойдет благословение Божие на вас и на всех ваших!“
Новости, сообщенные мне м-ром Стэнли, глубоко взволновали меня. Важные политические изменения на континенте, проведение телеграфа через Атлантический океан, избрание генерала Гранта и много других новостей в течение многих дней поглощали все мое внимание и оказали весьма благотворное влияние на мое здоровье. В течение многих лет я не получал никаких известий из моего отечества, кроме тех, которые мог почерпнуть из нескольких нумеров Saturday Review и Понча за 1868 год. Аппетит появился снова, и неделю спустя я чувствовал себя совершенно здоровым. М-р Стэнли привез с собою в высшей степени любезную и ободрительную депешу от лорда Кларендона (смерть которого я искренно оплакиваю) — первое письмо из министерства иностранных дел, которое я получал с 1866 года — и уведомление, что британское правительство любезно высылало мне 1000 ф.ст. До сих пор я не знал о денежной поддержке. Я прибыл сюда без денег, но теперь это неудобство вознаграждалось, и я весьма сильно желаю, чтобы вы и ваши друзья знали, что я с настойчивостью Джона Буля принялся за дело, возложенное на меня другом моим сэром Родериком Мурчисоном, надеясь, что все уладится впоследствии.
Водораздел южной центральной Африки тянется на сотни миль в длину. Ключи, бьющие на нем, почти бесчисленны — т.е. понадобится целая жизнь, чтобы сосчитать их. С водораздела они изливаются четырьмя большими реками, соединяющимися снова в два могучие потока в великой нильской долине, начинающейся между десятым и девятым градусом южной широты. Много времени прошло прежде, чем осветилась для меня древняя задача об истоках Нила. Мне пришлось ощупывать каждый свой шаг, бродя большею частию во мраке, потому что кому было дело, куда течет река? „Мы пьем сколько нам нужно и даем остальной воде течь мимо“.
Португальцы, посещавшие Казембэ, расспрашивали об одной слоновой кости и ни о чем более. Я же спрашивал и переспрашивал о воде, так что наконец стал бояться, чтобы меня не сочли больным водянкою в голове.
Мой последний труд, в котором мне значительно препятствовал нёдостаток в хороших помощниках, заключался в исследовании центральной линии водяного стока в стране каннибалов, называемых маниумами, или, короче, маниемами. В этой полосе — четыре большие озера. Я уже подходил к четвертому, когда должен был вернуться назад. Оно имеет от одной до трех миль в ширину и не может быть достигнуто ни в какое время года и ни в какой своей точке. Два западные потока Луфира, или река братьев Бартель, впадают в озеро Камолондо. Далее большая река Ломаме, протекающая через озеро Линкольн, также впадает в него и составляет, по-видимому, западный рукав Нила, на котором торговал Петерик.
Теперь я знал этот водораздел на протяжении около шестисот миль, но, к сожалению, седьмая сотня была самая интересная, потому что в ней, если не ошибаюсь, из одного холма бьет четыре ключа, из коих последний на небольшом расстоянии от своего верховья становится большою рекою.
Два из них Луфира и Ломаме текут на север к Египту, два же других текут в югу в Эфиопию, под именем Лиамбай, верхней Уамбези и Кафула.
Не суть ли это источники Нила, о которых рассказывал Геродоту жрец Минервы в Саисе?
Я слыхал об этих ключах так часто и на таком большом расстоянии от них, что не могу сомневаться в их существовании, и, несмотря на все свое желание вернуться домой, овладевающее мною всякий раз, когда я думаю о своем семействе, мне хочется снова отправиться к ним.
Товары ценностью в 500 ф.ст. снова были вверены попечению рабов и пробыли в дороге целый год вместо 6 месяцев. Я должен отправиться к ним на ваш счет, прежде чем продолжать свой труд.
Если факты, открытые мною относительно страшного рабства Уджиджи, могут повести к запрещению торговли рабами на восточном берету, то я сочту их гораздо более важными, чем открытие всех источников Нила вместе взятых. Покончивши навеки с рабством у себя дома, дайте нам свою могучую поддержку в уничтожении его здесь. Эта прекрасная страна осуждена на позор как бы под тягостью проклятия Божия, чтобы только не пострадали связанные с рабством привилегии ничтожных занзибарских султанов и мифические права Португалии остались неприкосновенными до того отдаленного времени, когда Африка сделается Индией португальских торговцев рабами.
В заключение позвольте мне снова искренно благодарить вас за ваше великодушие и изъявить свою готовность к вашим услугам. Давид Ливингстон.»
