Этот пример может служить доказательством, как сильно развито воображение, у многих охотников; вообще, у некоторых людей существует наклонность все преувеличивать. Охотники южной и северной Африки известны своими охотничьими рассказами, которые я считаю плодом одного воображения.
13-го числа мы продолжали наш путь через горы и долины, до тех пор никому не известные; нам попадались дорогой разлившиеся, вследствие дождей, ручьи, имевшие северное течение, и громадные первобытные леса, под мрачною тенью которых еще не шествовал ни один белый человек.
14-го мы были зрителями тех же пейзажей — непрерывной цепи продольных гор, параллельных друг другу и озеру Танганике. Восточная сторона этих горных кряжей представляла крутые эскарпы и террасы, поднимавшиеся из глубоких долин, а западная представляла постепенно понижавшиеся, покатости. Вот характеристические черты Укавенди, восточного бассейна Танганики.
В одной из подобных долин мы встретили однажды колонию краснобородых обезьян, которые подняли сильный вой или рев при виде нашего каравана. Я не мог приблизиться к ним, потому что они вскарабкивались на деревья, откуда начали сердито рычать на меня; когда же я все-таки хотел подойти поближе, то они соскочили на землю и, по всей вероятности, пустились бы меня преследовать, если бы я вдруг не вспомнил, что мое отсутствие задерживает выступление каравана.
Около полудня мы увидели нашу Магдалу — величественную башеннообразную гору, отвесные мрачные очертания которой, величественно рисовавшиеся над равниной, обратили на себя наше внимание в то время, как мы спешили вдоль большого горного кряжа Рузава к «Крокодиловой» реке. Мы узнали эту долину, поросшую деревьями, и красота которой носила мистический характер. В то время она имела поблеклый вид и подернута была мягкой туманной пеленой, теперь же она была покрыта яркою зеленью. Каждое растение, каждая травка и дерево — получили жизнь, благодаря дождям. Реки, высохшие в знойные летние дни, теперь с ревом и пеною пробивались сквозь густую чащу строевых деревьев, Нам пришлось перейти много подобных рек, притоков Ругуфу.
Прекрасная, очаровательная Укавенди! С чем я сравню прелесть этой дикой, свободной, роскошной, безыскусственной природы? Есть ли что-нибудь подобное в Европе? нет. А в Азии? Где? Может быть, в Индии? Да; или скорее в Мингрелии и Имеретии. Там вы встретите пенящиеся реки, живописные холмы, гордые горы и обширные леса, с высокими, уставленными в ряд деревьями, с прямыми опрятными стволами, промеж которых взор ваш, как и здесь, может проникать в неизмеримую даль. Только в Укавенди вы можете почти видеть глазами, как прозябает растительность; почва здесь так производительна, природа так приветлива и прелестна, что вовсе не желая поселиться здесь и дышать здешнею убийственною атмосферою, вас все-таки невольно тянет к этой природе, и в душу закрадывается мысль, что хотя под обольстительной красотой и скрывается одна гниль, но что в руках цивилизованного народа она обратилась бы в столь же здоровую, как и производительную местность. Даже в то время, как я боролся с страшною болезнию, и мозг мой изнемогал под влиянием припадка возвратной лихорадки — несмотря на то, что я знал, как разрушительно действует на мои душевные и физические силы малярия, поднимавшаяся с этой прекрасной местности, я все-таки смотрел на последнюю с какою то странною нежностью, я чувствовал как становился грустнее, по мере того как удалялся от нее, и готов был негодовать на судьбу, гнавшую меня из Укавенди.
На девятый день после того, как мы покинули берега Танганики, мы снова увидели нашу гору «Магдала», которая подобно туче рисовалась на северо-востоке, из чего я заключил, что мы приближались к Имрере, и что наша попытка пройти необитаемые дебри Укавенди скоро увенчается' успехом. Вопреки коллективному совету проводников и гадательным предположениям усталых и голодных людей нашей экспедиции, я все-таки намерен был руководиться только компасом и моей картой. Проводники настойчиво советовали мне изменить направление и идти на юго-запад; если бы я послушался их, то мы наверное забрели бы в юго-западную Укононго или северо-восточную Уфипу. Старые и испытанные солдаты печально заявили мне, что я уморю их голодом, если пойду в северо-восточном направлении, но я предпочел довериться компасу. Мы не видели солнечных лучей с того времени, как держали наш путь через первобытные леса, потоки, крутые горы и глубокие долины. Леса подернуты были густым туманом; нас часто мочил дождь; небо представляло собою необъятную массу серых паров. Доктор имел ко мне полное доверие, и я продолжал мой путь.
Как только мы прибыли в лагерь, люди рассеялись по лесу искать пищи. Вблизи лагеря оказалась роща деревьев сингве, грибов было в изобилии, и они утолили несколько голод наших людей.
Если бы не стояла дождливая погода, я сумел бы раздобыться дичью; но усталость и изнурительная лихорадка не позволяли мне сделать шагу из лагеря, когда мы пришли на стоянку. Опасение встретиться со львами, которых по соседству было очень много, и страшный рев которых слышался днем и ночью, до того напугало охотников, что они не решались покинуть мирную ограду лагеря и попытать счастья в лесу, хотя я обещал им по пяти доти за каждое убитое животное.
На десятый день утром я старался уверить людей, что испытания наши скоро кончатся; наиболее покладливых я утешал предстоящим обилием съестных припасов, а наиболее упрямых увещевал не испытывать до конца мое терпение, иначе дело не обойдется без побоев, и затем продолжал путь на северо-восток через лес; за мною уныло тащился изнуренный караван. Последний находился, разумеется, в отчаянном положении, и я чувствовал к нему большее сострадание чем он сам к себе; и хотя горячился и бесился в их присутствии, когда они отказывались продолжать путь, но менее чем кто-либо имел намерение причинить им обиду. Я слишком гордился ими, но при настоящих обстоятельствах было бы опасно — даже значило бы обречь себя на самоубийство — если бы я выразил сомнение относительно верности избранного мною пути. Одно то обстоятельство, что я держался дороги, указываемой компасом доктора, имело на них большое нравственное влияние, и хотя они жаловались и имели понурые лица, но все-таки шли за мною с доверием, которое сильно меня утешало.
На пространстве многих миль мы шли по гладкой покатой мураве, а кругом нас расстилалась чрезвычайно красивая местность, имевшая вид парка. Я быстро шагал вперед и далеко оставил за собою большую часть каравана; только несколько бравых молодцов не отставали от меня, несмотря на то, что шли с тяжелой ношей. Часа через два мы достигли склона одного горного кряжа, который должен был через несколько минут решить, говорит ли правду или ложь моя карта. Мы дошли до восточной оконечности горного кряжа, и наконец увидели долину Имреры, находившуюся от нас в расстоянии пяти миль, на 1,000 футов ниже высокого плато, на котором мы стояли!
Около полудня мы были в нашем старом лагере. Нас окружили туземцы с съестными припасами, поздравляя с счастливым путешествием в Уджиджи и назад. Но арьергард нашей экспедиции прибыл лишь долгое время спустя после моего прихода. Ноги доктора все были в ранах вследствие утомительного пути. Башмаки его были в самом жалком состоянии; желая облегчить страдания израненной ноги, он до того изрезал ножом свою обувь, что никто из нашего каравана не решился бы взять ее в подарок, как бы ни желал всякий дикарь быть обутым a la Wasungu.
Асмани, проводник, был сильно смущен, когда увидел, что маленький компас лучше его знает дорогу, и торжественно теперь заявил, что компас не может лгать. Репутация его сильно пострадала вследствие его неудачного соперничества с этою «маленькою вещицей», и впоследствии все стали относиться недоверчиво к его хвастливым речам о знакомстве с местностию.
Отдохнув здесь день, мы продолжали (18-го января 1872 г.) наше путешествие в Унианиембэ. Пройдя несколько миль за Имреру, Асмани снова потерял дорогу, и я должен был исправить его ошибку, вследствие чего я приобрел еще более почести и доверия как проводник. Мои башмаки были в весьма незавидном состоянии, и трудно было решить, которые из них хуже — Ливингстона или мои. Местность значительно изменилась с того времени, как я ее видел во время пути в Уджиджи. Теперь по обеим сторонам дороги висели сочные грозды дикого винограда, Хлебные колосья совершенно созрели, растения покрылись цветами, и вся местность оделась яркою зеленью.
