— Давыд, — произнес он, отряхиваясь, — помоги мне убрать эту падаль: пока она валяется внутри загона, лошадей нельзя успокоить.

Давыд спустился со своего поста, подтащил волка к возу, на котором стоял Григорий, и приподнял его с помощью своего товарища. Григорий взял волка за задние лапы, как если бы он имел дело с зайцем, подтянул его к себе и выбросил за линию возов, где лежали уже два или три этих зверя; затем, повернувшись к возчику, который уселся на землю, в то время как Давыд стал взбираться на повозку, он спросил:

— Эй, Николай! А ты не возвратишься на свой пост?

— Нет, Григорий, нет! — произнес возчик, покачав головой. — С меня хватит.

— Так вы ранены? — воскликнула Луиза, наполовину высовываясь из саней.

— Уж и не знаю толком, что вам сказать, сударыня, — отвечал Николай. — Но вот что мне точно известно, так это то, что я получил сполна.

— Эжен! — крикнула мне Луиза. — Эжен! Помогите мне перевязать этого несчастного: он потерял много крови.

Я протянул свой карабин Григорию, спрыгнул с воза и подбежал к раненому.

У него и в самом деле была сильно повреждена нижняя челюсть, а из большой раны на шее ручьем текла кровь. Испугавшись, что у него задета сонная артерия, я схватил пригоршню снега и, не зная, правильно ли я поступаю, приложил ее к ране. Раненый, обожженный холодом, вскрикнул и потерял сознание: мне показалось, что он умер.

— О Боже мой! — вскричала Луиза. — Прости меня, ведь это из-за меня все случилось.

— Сюда, ваше превосходительство, сюда! — крикнул Григорий. — Вот и волки!

Я оставил раненого на попечение Луизы и проворно взобрался на свою повозку.

На этот раз я не мог следить за подробностями схватки, поскольку у меня самого дел хватало и без заботы о других. На нас напало по меньшей мере двадцать волков; я разрядил в упор один за другим два пистолета, а затем схватил протянутый мне Григорием топор. От разряженных пистолетов прока больше не было: я сунул их за пояс и, насколько это было в моих силах, стал действовать полученным орудием.

Схватка продолжалась около четверти часа; если бы кто-нибудь в течение этого времени наблюдал со стороны за этим сражением, то, несомненно, перед ним развернулось бы одно из самых страшных зрелищ, какие только можно увидеть. По истечении четверти часа я услышал, как по всей линии обороны раздался громкий победный клич; мне оставалось сделать последнее усилие. По веревкам моего воза карабкался волк, пытавшийся до меня добраться; я нанес ему страшный удар по голове, и, хотя мой топор скользнул по черепной кости, он нанес волку такую глубокую рану в плечо, что зверь ослабил хватку и свалился на спину.

Как и в первый раз, волки начали отступать: с воем они пересекли освещенное пространство и скрылись в темноте, чтобы на этот раз уже не вернуться.

Каждый из нас безмолвно и тревожно осмотрелся вокруг: трое наших людей были более или менее тяжело ранены, и семь или восемь волков валялись повсюду. Было очевидно, что если бы мы не нашли средство осветить поле боя, нас, вероятно, загрызли бы звери.

Только что пережитая опасность заставила нас осознать настоятельную необходимость как можно скорее спуститься на равнину. Кто знает, какие опасности будут подстерегать нас следующей ночью, если придется опять провести ее в горах?

Перевязав раненых, мы поставили их дозорными на возах, поскольку, даже если мы определенно избавились от волков, на что указывали все более и более удаляющиеся от нас завывания беглецов, было бы опрометчиво с нашей стороны не сохранять прежнюю бдительность; приняв эту предосторожность, мы снова стали пробивать ход через завал.

К рассвету завал был пройден насквозь. После этого Григорий распорядился запрягать лошадей. Четверо возчиков стали выполнять это задание, в то время как четверо других принялись сдирать шкуры с убитых зверей, мех которых, особенно в то время года, представлял определенную ценность; но когда мы были уже готовы к отъезду, обнаружилось, что искусанная волком лошадь была ранена слишком серьезно и не только не могла принести нам какую-нибудь пользу, но и не в состоянии была следовать с нами.

И тогда возчик, которому она принадлежала, взял один из моих пистолетов и, отведя ее в сторону, прострелил ей голову.

Когда с этим было покончено, мы отправились в путь, молчаливые и грустные. Николай по-прежнему находился в почти безнадежном состоянии, и опекавшая больного Луиза взяла его к себе в сани; прочие раненые ехали на своих возах; мы же шли пешком рядом с упряжками.

После трех или четырех часов пути, в течение которых повозки раз двадцать чуть было не свалились с обрыва, мы добрались до небольшой рощи; узнав ее, возчики чрезвычайно обрадовались, так как она отстояла от первой из деревень, расположенных на азиатском склоне Уральского хребта, всего лишь на три-четыре льё; мы остановились, и, поскольку в отдыхе нуждались все, Григорий распорядился устроить в роще привал.

Каждому нашлось дело, даже раненым: через десять минут были выпряжены лошади, срублены три или четыре огромные ели и разведен громадный костер. На этот раз основной нашей пищей опять была медвежатина, но, поскольку в углях теперь недостатка не было, ее можно было поджарить и ею подкреплялись все, даже Луиза.

Затем, как только мы и наши лошади поели, все поспешили вновь отправиться в дорогу, желая как можно скорее выбраться из этих проклятых гор. Через полтора часа пути, обогнув какой-то холм, мы увидели столбы дыма, поднимавшиеся словно из-под земли: это и была столь желанная деревня, которую многие из нас уже не надеялись достичь и в которую мы вошли, в конце концов, около четырех часов пополудни.

В ней оказался всего лишь один постоялый двор, настолько скверный, что в любых других обстоятельствах я не пожелал бы использовать его даже в качестве псарни для своих собак, но нам он показался дворцом.

На следующий день, расставаясь с возчиками, мы оставили Григорию пятьсот рублей, попросив его разделить эти деньги между ним и его товарищами.

Начиная с этого момента все у нас пошло хорошо, ибо мы оказались на огромных равнинах Сибири, которые тянутся вплоть до Ледовитого океана и на которых нельзя встретить ни единой возвышенности, заслуживающей название горы. Благодаря императорскому приказу, имевшемуся у Ивана, нам всюду давали лучших лошадей; более того, из-за угрозы происшествий, подобных тем, жертвами которых мы чуть было не стали, по ночам нас сопровождал эскорт из десяти — двенадцати солдат, вооруженных карабинами или пиками и скакавших справа и слева от наших саней. Мы проехали таким образом через Екатеринбург, не останавливаясь у его великолепных магазинов драгоценных камней, придававших ему блеск волшебного города, который показался нам тем более сказочным, что мы выбрались из снежной пустыни, где в течение трех дней нам ни разу не удалось обрести кров над головой; затем — Тюмень, где, собственно, и начинается Сибирь; наконец, мы оказались в долине Тобола и семь дней спустя после выхода из страшных Уральских гор, к ночи, въехали в столицу Сибири.

Мы были разбиты усталостью, но Луиза, поддерживаемая лишь чувством своей любви, которая возрастала по мере того, как все ближе становился тот, кто был ее предметом, не пожелала останавливаться там сверх того времени, которое понадобилось, чтобы принять ванну. Около двух часов ночи мы въехали в Козлово, небольшое село на Иртыше, назначенное местом пребывания двух десятков узников, в числе которых, как уже было сказано, находился и граф Алексей.

Мы сошли у дома местного коменданта, и там, как и повсюду, императорский приказ возымел свое действие. Нам сообщили сведения о графе: он по-прежнему находился в Козлове и был вполне здоров. У нас с Луизой было условлено, что к графу вначале явлюсь я, чтобы предупредить его о ее прибытии. В соответствии с этим я попросил у коменданта разрешение на свидание, и оно мне было беспрепятственно дано. Поскольку я не знал, где живет граф, и не говорил на языке местных жителей, мне выделили казака, чтобы он меня сопроводил.