Я дошел с ним до обособленного квартала, обнесенного высоким забором, все выходы из которого охраняли часовые, и состоявшего из двух десятков домов. Казак остановился у одного из них, давая мне знать, что мы пришли.

С непривычным биением сердца я постучал в дверь и услышал голос Алексея, ответившего:

— Войдите.

Открыв дверь, я увидел Алексея: он лежал на кровати одетый, свесив руку, а рядом лежала выпавшая из нее книга.

Я остановился на пороге, глядя на него и протягивая к нему руки, а он с изумлением приподнялся, не решаясь узнать меня.

— Ну да, это я, — сказал я ему.

— Как, это вы? Вы?!

Он вскочил с кровати и бросился обнимать меня, а затем, отступив назад, с выражением ужаса на лице воскликнул:

— Великий Боже! Так вы тоже сосланы и мне достанет несчастья быть причиной этому?!

— Успокойтесь, — сказал я, — я приехал сюда добровольно.

Он горько улыбнулся:

— Добровольно, в глубь Сибири, за девятьсот льё от Санкт-Петербурга?! Объясните мне все это… или лучше… но прежде всего… вы можете сообщить мне новости о Луизе?

— Превосходные и самые свежие новости: я недавно расстался с ней.

— Вы расстались с ней месяц тому назад?

— Нет, пять минут тому назад.

— Боже мой, — воскликнул он бледнея, — что вы такое говорите?!

— Правду.

— Луиза?..

— Здесь.

— О святое женское сердце! — прошептал он, воздев руки к Небу, и по щекам его покатились слезы.

Затем, после минуты молчания, в течение которой он, по-видимому, возносил благодарственную молитву Господу, граф произнес:

— Но где же она?

— У коменданта, — ответил я.

— Скорее же идемте к ней!

Тут он прервал себя:

— Какой же я безумец: забыл, что помещен в загон и не могу выйти из него без разрешения жандармского фельдфебеля. Дорогой друг, — добавил он, — сходите за ней, чтобы я мог ее увидеть, чтобы я мог ее обнять; хотя нет, лучше оставайтесь: пойдет этот солдат. А мы тем временем поговорим о ней.

Он сказал несколько слов казаку, и тот вышел, чтобы выполнить его поручение.

Тем временем я рассказал Алексею обо всем, что произошло со дня его ареста: как Луиза решила ехать к нему; как она все продала и как у нее украли вырученные деньги, об аудиенции у императора и его добром к ней отношении; о нашем отъезде из Санкт-Петербурга и о нашем прибытии в Москву; о том, как ее приняли его мать и сестры, взявшие на себя заботу о его сыне; потом о нашей поездке сюда, о тяготах и опасностях пути; о страшном переходе через Уральские горы и, наконец, о нашем прибытии в Тобольск и Козлово. Граф слушал мой рассказ словно сказку; время от времени он брал меня за руки и смотрел мне в лицо, чтобы убедиться, что это я нахожусь перед ним и рассказываю ему все это; затем он в нетерпении вставал, подходил к двери и, видя, что никто так и не идет, садился снова и расспрашивал меня о новых подробностях, которые я не уставал ему излагать, а он — слушать. Наконец дверь отворилась, и казак вошел один.

— В чем дело? — спросил граф, побледнев.

— Комендант ответил, что вы должны знать о запрете, касающемся арестантов.

— Каком?

— О запрете принимать у себя женщин.

Граф провел рукой по лбу и рухнул в кресло. Я и сам начал испытывать беспокойство и посмотрел на Алексея, лицо которого выдавало бурлившие в его душе противоречивые чувства. Помолчав, он обратился к казаку.

— Могу я поговорить с фельдфебелем? — спросил он.

— Он был у коменданта в одно время со мной.

— Подождите его у двери и попросите от моего имени проявить любезность и зайти ко мне.

Казак поклонился и вышел.

— Эти люди все же повинуются вам, — заметил я.

— Да, по привычке, — ответил он, улыбаясь. — Но можете ли вы представить себе нечто подобное и еще более ужасное? — продолжал он. — Она здесь, в ста шагах от меня, она проделала девятьсот льё ради свидания со мной, а я не могу ее видеть!

— Несомненно, — сказал я, — это какая-то ошибка, это какое-то неправильно истолкованное распоряжение, и его вскоре пересмотрят.

Алексей улыбнулся с видом сомнения.

— Что ж, тогда мы обратимся к императору.

— Да, и ответ придет через три месяца; о, вы не знаете этой страны, Бог ты мой!

В глазах графа читалось такое отчаяние, что оно испугало меня.

— Ну и что? — ответил я с улыбкой. — Если понадобится, эти три месяца я буду составлять вам компанию; мы будем говорить о ней, и это заставит вас набраться терпения; к тому же, возможно, комендант расчувствуется и на все закроет глаза.

Алексей посмотрел на меня и тоже улыбнулся.

— Видите ли, — проговорил он, — тут ни на что подобное рассчитывать не приходится. Тут все такое же ледяное, как и земля: если приказ отдан, он должен быть выполнен, так что я ее не увижу.

— Но это же ужасно, — прошептал я.

В это время отворилась дверь и вошел фельдфебель.

— Сударь! — воскликнул Алексей, бросаясь ему навстречу. — Одна женщина, проявив героическую, беззаветную преданность, покинула Санкт-Петербург, чтобы присоединиться ко мне; она приехала, она добралась сюда, подвергнувшись тысяче опасностей, а этот человек говорит мне, что я не могу ее увидеть… Он ошибается, вне всякого сомнения?

— Нет, — спокойно ответил фельдфебель, — вы прекрасно знаете, что арестантам запрещены свидания с женщинами.

— И тем не менее, сударь, князю Трубецкому было разрешено то, в чем отказывают мне: не потому ли, что он князь?

— Нет, сударь, не поэтому, — ответил фельдфебель. — Дело в том, что княгиня — его жена.

— Ну, а если бы Луиза была моей женой, никто не противодействовал бы моему желанию увидеться с ней?

— Никоим образом, сударь.

— О, — с облегчением вздохнул граф, точно с плеч его свалилась тяжелая ноша. И через мгновение произнес, обращаясь к фельдфебелю. — Соблаговолите ли вы, сударь, разрешить священнику прийти ко мне для разговора?

— Его немедленно известят об этом, — ответил фельдфебель.

— А вы, друг мой, — продолжал граф, пожимая мне руки, — послужив спутником и защитником Луизы, не соблаговолите ли вы послужить ее свидетелем и посаженым отцом?

Я обвил руками его шею и обнял его, роняя слезы и будучи не в силах произнести ни одного слова.

— Идите к Луизе, — произнес граф, — и скажите ей, что завтра мы с нею увидимся.

И в самом деле, на другой день, в десять часов утра, в дверь маленькой церкви села Козлово вошли Луиза, которую вели мы с комендантом, и граф Алексей, которого сопровождали князь Трубецкой и все остальные ссыльные; они молча преклонили колена перед алтарем и обменялись между собой первым словом.

Это было торжественное «да», связавшее их навеки.

Как оказалось, император особым письмом, которое он адресовал коменданту и которое Иван передал тому без нашего ведома, распорядился, что граф сможет увидеться с Луизой только в том случае, если она станет его женой.

Граф, как видим, опередил пожелание императора.

Вернувшись в Санкт-Петербург, я нашел несколько писем, настоятельно призывавших меня во Францию.

Дело было в феврале, следовательно, дорога по морю была закрыта, однако санный путь уже вполне установился, и я без колебаний решил воспользоваться им.

Решение покинуть город Петра Великого далось мне легче еще и потому, что, хотя император, несмотря на мой самовольный отъезд, соблаговолил не замещать меня никем на моей должности в полку, я потерял из-за самого заговора часть своих учеников и не мог удержать себя от сочувствия к этим несчастным молодым людям, как бы виновны они ни были.

Итак, я возвращался по той самой дороге, по которой полтора года назад следовал в Санкт-Петербург, и снова пересекал, на этот раз по бескрайнему снежному ковру древнюю Московию и часть Польши.

Я только что въехал во владения его величества короля Прусского, как вдруг, выглянув из своих саней, заметил, к своему великому удивлению, мужчину лет пятидесяти, высокого, узкоплечего, сухощавого, одетого в черный сюртук, такого же цвета жилет и короткие штаны и обутого в открытые туфли с пряжками; на голове у него был складной цилиндр; левой рукой он прижимал к боку небольшую скрипку, а правой держал смычок, размахивая им, словно тросточкой. Костюм его показался мне столь странным, а место для прогулки по снегу в мороз градусов в двадцать пять — тридцать столь необычным, что я велел кучеру остановиться и подождать незнакомца, который, к тому же, казалось, подавал мне знаки. Едва лишь увидев, что я стою на месте, он ускорил шаг, но без торопливости и с определенным достоинством, полным изящества. По мере того как он приближался, мне стало казаться, что я узнаю беднягу; наконец, он подошел настолько близко, что у меня больше не оставалось сомнений: это был мой соотечественник, которого я, подъезжая к Санкт-Петербургу, встретил идущим по большой дороге, а теперь увидел в том же наряде, но в значительно более тяжелых обстоятельствах. В двух шагах от саней он остановился, привел свои ноги в третью позицию, засунул смычок под струны скрипки и, взявшись тремя пальцами за верх своего шапокляка, поклонился мне по всем правилам хореографического искусства.