— Возьмите, сударь, — обратился он к молодому поручику, — это патент на чин капитана, только что полученный мною для вас от ее величества.
На следующий день Зорич уже следовал в ссылку в город Шклов, который великодушный соперник сделал его владением.
Сам же Потемкин мечтал то о Курляндском герцогстве, то о польском престоле, но потом оставил эти мысли, удовольствовавшись тем, что давал праздники в честь королей и дарил дворцы царицам. Впрочем, разве какая-нибудь корона дала бы ему больше могущества и больше богатства, чем те, какими он обладал? Разве придворные не склонялись перед ним, словно перед императором? Разве на левой своей руке (на правой он не носил ничего, чтобы крепче держать саблю) у него было не столько же бриллиантов, сколько на короне? Разве он не имел курьеров, которых посылал за стерлядями на Волгу, за арбузами — в Астрахань, за виноградом — в Крым, за букетами — повсюду, где росли красивые цветы, и разве в числе других драгоценных подарков он не подносил императрице каждый раз в первый день Нового года блюдо свежих вишен, стоившее десять тысяч рублей?1
Будучи то ангелом, то демоном, он беспрестанно творил и разрушал, когда же он не делал ни того ни другого, то все приводил в смятение, но всюду вносил жизнь; ничтожество становилось кем-то лишь когда он отсутствовал, но когда он появлялся, все рядом с ним обращались в ничто. Принц де Линь говорил, что в Потемкине есть что-то великое, романическое и варварское, и принц де Линь был прав.
Смерть его была так же необыкновенна, как и его жизнь, а кончина его была так же неожиданна, как и его возвышение. Он провел целый год в Санкт-Петербурге среди бесконечных празднеств и буйных пиршеств, полагая, что сделал достаточно для своей славы и для славы Екатерины, ведь ему удалось отодвинуть границы России за пределы Кавказа, как вдруг ему становится известно, что старый Репнин, воспользовавшись его отсутствием, разбил турок и принудил их запросить мира — иными словами, сделал за два месяца больше, чем он, Потемкин, за три года.
С этой минуты Потемкин не знает покоя: он болен, это правда, но какое это имеет значение: ему надо спешить туда, на юг. Что касается болезни, он будет бороться с ней и одолеет ее. Он приезжает в Яссы, свою столицу, а оттуда направляется в завоеванный им Очаков. Проехав несколько верст, он начинает испытывать удушье, выходит из экипажа, ложится на расстеленный на земле плащ и умирает у края дороги.
Екатерина чуть не скончалась, получив известие о его смерти: казалось, что у этих двух великих сердец все, включая даже жизнь, было общим; три раза императрица падала в обморок, долго оплакивала его и всю свою оставшуюся жизнь горевала о нем.
Таврический дворец, в котором в те дни жил великий князь Михаил, некогда служил временным местопребыванием королевы Луизы, этой современной амазонки, наде-1 В свите Потемкина был для этих целей офицер по фамилии Фоше, который без конца выполнял подобные поручения и бессменно занимал эту должность. Этот офицер, предвидя, что он сломает себе шею во время одной из таких поездок, сам заранее придумал себе эпитафию:
ЗДЕСЬ, ГДЕ ФОШЕ СВОИ ОКОНЧИЛ ДНИ,
ХЛЕЩИ КОНЕЙ, ЯМЩИК, СКОРЕЕ ИХ ГОНИ! (Примеч. автора.) явшейся в один миг победить своего победителя, ибо увидев ее в первый раз, Наполеон сказал ей:
— Сударыня, я прекрасно знал, что вы красивейшая из королев, но мне не было известно, что вы красивейшая из женщин.
К несчастью, галантность корсиканского героя была непродолжительна. Однажды, когда Луиза крутила в руках розу, Наполеон сказал ей:
— Подарите мне эту розу.
— Подарите мне Магдебург, — ответила королева.
— О нет, — воскликнул Наполеон, — это будет слишком дорого!
В негодовании королева бросила на пол розу, но Магдебург она не получила.
Осмотрев Таврический дворец, я продолжил свою прогулку, отправившись через Троицкий мост к домику Петра I, эту грубоватую императорскую драгоценность, лишь футляр которой я мог разглядеть накануне.
Народное благоговение сохранило этот памятник во всей его первозданной простоте: столовая, гостиная и спальня словно все еще ждут возвращения царя. Во дворе стоит построенный от начала до конца самим саардамским плотником ботик, в котором царь разъезжал по Неве, появляясь в различных местах зарождающегося города, где его присутствие было необходимо.
Неподалеку от этого временного жилища Петра I находится и место его вечного упокоения. Тело его, как и тела его преемников, погребено в Петропавловском соборе, расположенном посреди крепости. Этот собор, золотой шпиль которого дает завышенное представление о нем, мал, несоразмерен и безвкусен. Его единственная ценность заключается в том, что он является царской усыпальницей. Могила Петра I расположена у боковой двери справа; под сводом собора висит более семисот знамен, захваченных у турок, шведов и персов.
По Тучкову мосту я перешел на Васильевский остров. Главные его достопримечательности — Биржа и Академии. Я удовольствовался тем, что прошел рядом с этими зданиями, затем по Исаакиевскому мосту и Воскресенской улице быстро добрался до Фонтанки и по ее набережной проследовал в католическую церковь; там я задержался, поскольку хотел посмотреть на могилу Моро. Это простая плита посреди клироса, напротив алтаря.
Коль скоро я занялся осмотром церквей, мне нельзя было не побывать в Казанском соборе, этом Нотр-Даме Санкт-Петербурга. Я прошел в него сквозь двойную колоннаду, построенную по образцу колоннады собора святого Петра в Риме. Реклама здесь, вопреки обыкновению, уступала тому, о чем она возвещала. Снаружи — гипс и кирпич, а внутри — сплошь бронза, мрамор и гранит; двери медные или из массивного серебра, пол из яшмы, стены облицованы мрамором.
Достопримечательностей было увидено мною за один день вполне достаточно; я нанял извозчика и велел отвезти меня к прославленной мадам Ксавье, чтобы вручить моей прекрасной соотечественнице письмо, которое у меня для нее было. Но, как мне объяснила весьма высокомерным тоном бывшая ее хозяйка, та уже полгода не жила у нее, а открыла собственное заведение, располагавшееся между набережной Мойки и магазином Оржело; найти ее не составляло труда, ведь Оржело — это Сузы Санкт-Петербурга.
Десять минут спустя я был возле указанного дома. Решив пообедать в ресторане напротив, который судя по фамилии владельца принадлежал французу, я отпустил извозчика и зашел в магазин, где осведомился о Луизе Дюпюи.
Одна из барышень поинтересовалась, что мне надо от мадемуазель Дюпюи: желаю ли я купить что-нибудь или у меня есть к ней личное дело; я ответил, что явился по личному делу.
Она тут же встала и провела меня во внутренние покои.
IV
Я очутился в небольшом будуаре, обитом азиатскими тканями, и увидел мою прекрасную соотечественницу, полулежа читавшую какой-то роман. При виде меня она поднялась и, едва я произнес первое слово, воскликнула:
— О, так вы француз?
Я извинился, что являюсь к ней в час послеобеденного отдыха, добавив, однако, что мне, прибывшему в город накануне, еще позволено не знать о кое-каких местных обычаях; затем я протянул ей письмо.
— О, это от моей сестры! — вскричала она. — Милая Роза, как я рада известию от нее! Вы, стало быть, знакомы с ней? Она по-прежнему весела и мила?
— Что она мила — могу ручаться, — отвечал я, — что же касается веселья, то смею надеяться: я видел ее всего один раз, письмо же передал мне один из моих друзей.
— Господин Огюст, не так ли?
— Да, господин Огюст.
— Бедная моя сестричка, она сейчас, должно быть, очень радуется, ведь я недавно послала ей прекрасные ткани, а затем еще кое-что; я приглашала ее приехать ко мне, но…
— … но?
— … но в таком случае ей пришлось бы расстаться с господином Огюстом, а этого она не захотела. Кстати, садитесь же.
Я хотел было опуститься в кресло, но Луиза жестом пригласила меня сесть на кушетку около нее: я повиновался без всяких возражений; после этого она углубилась в чтение доставленного мною письма, и у меня было достаточно времени, чтобы рассмотреть ее.