— Это не жилец.

Мне не верилось, что это правда; мальчик, казалось, был полон жизни, он вновь раскрыл глаза и посмотрел на нас. Я стал громко требовать, чтобы позвали лекаря, но мне никто не ответил. Однако, прельщенный пятирублевой бумажкой, один из присутствующих решился отправиться в деревню на поиски своего рода ветеринара, пользовавшего одновременно и людей и животных. В это время мы с Луизой раздели больного, прогрели над огнем тулуп и завернули в него мальчика; тот прошептал слова благодарности, но не пошевелился, и все его конечности словно отнялись. Что же касается возчиков, то они вернулись к своим лошадям и стали готовиться к отъезду. Я подошел к Григорию и стал умолять его подождать еще немного, пока не придет лекарь; но Григорий мне ответил так:

— Будьте покойны: раньше чем через четверть часа мы не уедем, а за это время он умрет.

Тогда я вернулся к больному, оставленному мною на попечение Луизы; тот задвигался, чтобы подобраться еще ближе к огню, и это подало мне некоторую надежду. В эту минуту вошел лекарь, и Иван объяснил ему, зачем его позвали. Лекарь покачал головой, подошел к огню и развернул тулуп: мальчик был мертв.

Луиза стала узнавать, где его родители, чтобы оставить им сотню рублей; хозяин ответил, что родители его умерли, что он был сиротой и воспитывался у него из милости.

Такое предзнаменование не обещало ничего хорошего, но отступать было уже поздно; теперь, в свою очередь, нас начал торопить Григорий; у ворот постоялого двора выстроилась вереница саней. Григорий встал во главе каравана, в середине которого находилась наша телега, запряженная трой кой, то есть тремя лошадьми; мы сели в нее. Иван устроился рядом с возницей на скамейке, которую приладили на то место, где прежде находились козлы, исчезнувшие в ходе перевоплощения нашего экипажа, и по длинному свистку мы отправились в путь.

Мы отъехали уже верст на двенадцать от деревни, когда совсем рассвело; перед нами, словно их можно было коснуться рукой, лежали Уральские горы, в которые мы намеревались углубиться; однако перед тем, как двигаться дальше, Григорий поднялся на возу во весь рост, как это мог бы сделать капитан корабля, и по расположению деревьев убедился, что мы не сбились с пути. Лишь после этого мы продолжили путь, принимая меры предосторожности, чтобы не отклониться в сторону, и менее чем за час добрались до западных склонов гор. Тут обнаружилось, что подъем слишком крут, а снег еще слишком мало слежался, чтобы воз мог быть поднят вверх восьмеркой лошадей, которые были в него впряжены. Григорий решил проводить через подъем одновременно только по два воза, впрягая в них всех лошадей каравана; затем, когда эти возы взяли бы подъем, лошадей свели бы вниз, впрягли в следующую пару и так далее, пока, наконец, не переправился бы весь караван, состоявший из десяти возов. Двух лошадей припасли для того, чтобы впрячь их дополнительно в наши сани. Как видим, наши спутники обращались с нами побратски, и это при том, что нам ни разу не приходилось предъявлять им императорский приказ.

Теперь порядок следования переменился. Поскольку наш экипаж оказался самым легким, мы перешли из середины каравана в его начало; впереди нас шли два человека, держа в руках длинные шесты, которыми они прощупывали дорогу. Григорий взял одну из первых наших лошадей под уздцы; за нами следовали двое других людей, которые топориками подрубали снег на прочерченной нами колее, чтобы по ней мог проехать один, а затем и другой воз; я занял место между санями и обрывом, радуясь тому, что могу немного пройтись пешком, и мы начали восхождение; позади нас следовали два воза.

После полуторачасового подъема, прошедшего без происшествий, мы добрались до ровной площадки, увенчанной несколькими деревьями. Место казалось подходящим для стоянки. Оставалось восемь других возов, которым предстояло подняться вверх парами, как и первым двум: одно это должно было занять часов восемь, не считая времени, которое требовалось на спуск лошадей; так что мы едва могли надеяться, что к ночи все успеют собраться вместе.

Все возчики, за исключением двоих, оставленных стеречь груз, поднялись к нам, чтобы осмотреть местность, и все согласились с тем, что с пути мы не сбились. Поскольку оставалось лишь следовать по уже проложенной дороге, они пошли вниз, уводя лошадей; только четверо возчиков остались, чтобы вместе с Григорием, Иваном и со мной сооружать временное пристанище.

Луиза сидела в санях хорошо укутанная в меха и нисколько не опасаясь холода; мы оставили ее спокойно ждать там, пока ей не настанет время оттуда выйти, а сами принялись топорами валить окружавшие деревья, за исключением четырех, которым предназначено было стать угловыми опорами нашего сооружения. И сразу же, как для того чтобы согреться, так и для того чтобы соорудить пристанище, мы принялись за строительство хижины, которая через час, благодаря удивительному умению наших архитекторов поневоле, была готова; затем снег внутри хижины немедленно убрали до грунта, обложив им ее наружные стены, и из оставшихся неиспользованными ветвей разожгли огромный костер, дым от которого, как водится, уходил через отверстие, устроенное в крыше. Как только хижина была достроена, Луиза спустилась с саней и села у огня; курица, ощипанная и за лапки подвешенная на бечевке, равномерно поворачивалась то вправо, то влево, когда прибыла вторая партия возов.

К пяти часам вечера все возы выстроились на нашей площадке, и выпряженные лошади жевали свою кукурузную солому; что касается людей, то они варили в огромном котле нечто вроде поленты: вместе с сырым салом, которым они натирали хлеб, и бутылкой водки, которую мы им отдали, она составила весь их ужин.

Поев, мы разместились, насколько это было возможно; возчики хотели предоставить хижину нам и провести ночь под открытым небом, в окружении своих лошадей, но мы решительно потребовали, чтобы они воспользовались построенным ими убежищем; однако было условлено, что один из них останется на часах, вооружившись моим карабином на случай нападения волков и медведей, и что каждый час этот часовой будет сменяться; при этом все мои и Ивана настояния, чтобы нас не освобождали от дежурства, оказались напрасными.

Как видно, наше положение до этого времени было вполне сносным; так что мы уснули, не слишком страдая от холода, благодаря меховой одежде, которой нас в изобилии снабдила графиня Ваненкова. В разгар сна нас разбудил ружейный выстрел.

Я вскочил и, схватив по пистолету в каждую руку, выбежал наружу, за мной последовал Иван; возчики же ограничились тем, что подняли голову и спросили, в чем дело; было среди них двое или трое таких, что не проснулись вовсе.

Оказалось, что это Григорий стрелял в медведя; привлеченный любопытством зверь приблизился к хижине сначала шагов на двадцать, а затем подошел к ней вплотную и, несомненно для того, чтобы лучше разглядеть, что там у нас происходит, встал на задние лапы. Григорий воспользовался этим его положением и выстрелил в него; когда я подошел к старику, он спокойно перезаряжал ружье, опасаясь внезапного нападения. Я спросил его, удалосьли ему попасть в зверя, и он ответил, что уверен в этом.

Как только те, кто недавно безучастно интересовался в чем дело, узнали, что речь идет о медведе, их безразличие уступило место желанию преследовать зверя; но, поскольку зверь действительно был ранен, о чем легко было узнать по следам крови на снегу, право на это имел только Григорий; и тогда его сын, молодой человек двадцати пяти-двадцати шести лет по имени Давыд, спросил у него разрешения отправиться по следу; получив это разрешение, он удалился в ту сторону, куда вели кровавые следы; я окликнул молодого человека и предложил ему взять с собой мой карабин, но он знаком показал мне, что у него есть при себе нож и топор и этого оружия ему достаточно.

Я смотрел ему вслед, пока он не отошел на пятьдесят шагов: там он спустился в овраг и пропал в темноте; шел он пригнувшись к земле, чтобы не сбиться с кровавого следа. Возчики вернулись в хижину; Григорий продолжил дежурство, которое у него еще не закончилось, а я, чувствуя, что все равно не засну, остался с ним. Через мгновение мне показалось, что в той стороне, где скрылся сын Григория, слышится глухой рев; Григорий тоже его услышал, ибо, ничего мне не говоря, он схватил мою руку и с силой сжал ее. Через несколько секунд рев послышался снова, и я ощутил, как железные пальцы Григория еще сильнее впились в меня; затем минут на пять, которые должны были показаться несчастному отцу пятью веками, воцарилась тишина; потом раздался крик человека; Григорий шумно вздохнул, выпустил мою руку и повернулся ко мне лицом.