Нельзя было терять ни минуты, ибо аппетит, на мгновение пропавший при виде того ужина, что нам предложил хозяин, проснулся с пугающей быстротой: мы решили из одного цыпленка сварить бульон, а другого — зажарить. Иван достал котелок, который наш кучер принялся изо всех сил начищать, в то время как я и Луиза стали ощипывать цыплят, а Иван мастерить вертел. В короткое время все было готово: в котелке клокотал бульон, а цыпленок с перевязанными шнурком лапками превосходнейшим образом вертелся над очагом.
Поскольку мы стали немного успокаиваться по поводу нашего ужина, следовало позаботиться о том, что относилось к отъезду. Сани достать оказалось невозможно, но Иван обошел эту трудность, распорядившись снять с телеги колеса и поставить ее на полозья. Этим сразу же занялся местный тележник; что же касается погоды, то дело, по-видимому, шло к сильным морозам, а потому появилась надежда, что мы сможем уехать на следующее утро; эта приятная новость удвоила наш аппетит, и уже давно я с таким удовольствием не ужинал.
Что касается постелей, то, как нетрудно догадаться, мы даже не стали спрашивать, есть ли они здесь вообще; но у нас была настолько превосходная меховая одежда, что она легко могла возместить нам их отсутствие. Завернувшись в накидки и шубы, мы уснули, предварительно помолившись о том, чтобы мороз по-прежнему продолжал усиливаться.
Около трех часов ночи я проснулся, почувствовав, что кто-то довольно больно клюнул меня в лицо. Я привстал и при дрожащем свете затухавшего в очаге пламени разглядел курицу, которая остереглась показаться накануне, а теперь, проникнув в комнату, присваивала себе остатки нашего ужина. Не зная, повезет ли Ивану на следующий день так же, как повезло ему накануне вечером, и наученный опытом того, что можно найти на постоялых дворах по пути, я поостерегся спугнуть почтенное создание и, напротив, снова лег, давая курице возможность продолжить ее гастрономические изыскания. И действительно, стоило мне опуститься и замереть в неподвижности, как она, вдохновленная безнаказанностью первой попытки, с очаровательной непосредственностью перескочила с моих ног на колени, а с коленей на грудь; но тут ее дальнейшее продвижение было остановлено мною: схватив ее одной рукой за лапы, а другой за голову, я, прежде чем она успела подать голос, свернул ей шею.
Ясно, что после подобной операции, потребовавшей от меня приложения всех моих умственных способностей, я был мало расположен к тому, чтобы уснуть снова. К тому же, даже если бы мне захотелось уснуть, сделать это было бы почти невозможно, поскольку на дворе стали перекликаться на разные голоса два петуха, приветствуя близкое наступление дня. Так что я оделся и вышел во двор, чтобы посмотреть, какова погода: она оказалась такой, на какую мы могли надеяться, и снег стал уже достаточно твердым для того, чтобы по нему могли скользить на полозьях сани.
Вернувшись в избу, я увидел, что пение петухов разбудило не только меня. Луиза сидела, завернувшись в меха и улыбаясь так, как если бы она выспалась в лучшей из постелей и даже не помышляла об опасностях, по всей вероятности ожидающих нас в ущельях Уральских гор; что касается ломовых извозчиков, то они также стали подавать признаки жизни; один только Иван спал сном праведника. Хотя в обычных обстоятельствах я в высшей степени почтительно отношусь к чужому сну, теперь положение было слишком серьезным, чтобы уважать сон Ивана. Ломовики один за другим вышли на крыльцо и стали совещаться между собой; кто-то из них был за отъезд, кто-то против; я разбудил Ивана, чтобы он принял участие в этом совете и просветился благодаря опыту этих молодцев, ремесло которых состояло в том, чтобы без конца переезжать из Европы в Азию и обратно и проделывать зимой и летом ту дорогу, какую предстояло проехать нам. Я не ошибся: ломовики разделились во мнениях. Одни, из числа наиболее зрелых и опытных, хотели переждать день или два, а другие, более молодые и смелые, хотели отправиться в путь немедленно; Луиза, понявшая несколько слов из их говора, была на стороне молодых.
Иван, толи поддавшись просьбам, которые милые губки обращали к нему, то ли действительно увидев в состоянии погоды некие гарантии, принял сторону тех, кто выступал за отъезд; вполне вероятно, что именно благодаря влиянию, которое его военная форма неизбежно оказывала на обитателей страны, где мундир — это все, он склонил к своему мнению кое-кого из тех, кто стоял против отъезда, а поскольку мнение большинства — закон, то все стали готовиться к отправке. Истина же состояла в опасениях Ивана, что, каково бы ни было решение ломовиков, мы настоим на своем, а он предпочитал ехать вместе со всеми, а не в одиночестве.
Поскольку все наши счета вел Иван, я поручил ему до-
бавить к сумме, которую нам должен был выставить наш хозяин, стоимость пойманной мною курицы и представить ее этому бедняге как затравку к нашей вечерней трапезе, попросив его добавить к ней какую-нибудь другую провизию, а в особенности, если это возможно, хлеб побелее того, каким нам чуть было не пришлось довольствоваться накануне. Станционный смотритель воспринял это спокойно и вскоре принес еще одну курицу, сырой окорок, более съедобный хлеб и несколько бутылок какой-то красноватой водки, которую, я думаю, настаивают на березовой коре.
Тем временем возчики стали запрягать, а я пошел на конюшню, чтобы выбрать для нас лошадей. Однако, по здешнему обыкновению, их угнали в лес. Смотритель разбудил мальчика лет двенадцати — пятнадцати, спавшего в углу, и послал его за лошадьми. Несчастный ребенок безропотно поднялся, со слепой покорностью, свойственной русскому крестьянину, взял длинный шест, вскочил на лошадь одного из возчиков и ускакал куда-то галопом. А пока что возчикам предстояло выбрать старшего вожатого, который должен был взять на себя командование караваном; выбрав этого вожатого, все должны были полагаться на его опыт и решительность и повиноваться ему так же, как солдат повинуется своему генералу; выбор пал на возчика по имени Григорий.
Это был старик лет семидесяти — семидесяти пяти, которому на вид можно было дать самое большее сорок пять, атлетического телосложения, с черными глазами над нависающими густыми седыми бровями и с длинной седеющей бородой. Одет он был в шерстяную фуфайку, перехваченную у пояса кожаным ремнем, холщовые полосатые штаны, меховую шапку и овчинный тулуп. У пояса он носил с одной стороны две или три подковы, бряцавшие одна о другую, оловянную ложку, оловянную вилку и длинный нож — нечто среднее между кинжалом и охотничьим тесаком, а с другой — топор с короткой рукояткой и сумку, в которой вперемешку лежали отвертка, бурав, трубка, табак, трут, огниво, два кремня, гвоздь, клещи и деньги.
Наряд других возчиков был примерно таким же.
Как только Григория облекли званием старшего вожатого, он тотчас приступил к исполнению своих обязанностей, приказав всем незамедлительно запрягать, чтобы успеть до наступления темноты приехать к месту ночлега, расположенному на расстоянии приблизительно одной трети пути до перевала; но, как ни торопился он отправиться в дорогу, я попросил его подождать, пока приведут наших лошадей, чтобы мы могли ехать все вместе. Он с необычайной услужливостью согласился. Возчики вернулись в избу, и станционный смотритель подбросил в очаг несколько охапок еловых и березовых веток, вспыхнувших ярким пламенем, цену которого, в минуту расставания с ним, мы осознавали еще больше. Но едва устроившись вокруг огня, мы услышали стук подков пригнанных из леса лошадей; в ту же минуту распахнулась дверь и несчастный мальчик, ездивший за ними в лес, вбежал в комнату, издавая пронзительные и невнятные крики; затем, прорвавшись в круг, он бросился около огня на колени и сунул руки чуть ли не в пламя, точно желая схватить его. Казалось, все его чувства обострились под впечатлением ощущаемого им блаженства. Какое-то мгновение он оставался недвижим, молчалив, глаза его наполнились алчным блеском, но вскоре они закрылись, мальчик осел, вскрикнул и повалился на пол. Я сразу же попытался его поднять и схватил его за руку, но тут же с ужасом ощутил, что пальцы мои погружаются в его плоть, словно в разваренное мясо. Я закричал; Луиза хотела было обнять мальчика, но я остановил ее жестом. Тут Григорий склонился над ним, вгляделся в него и спокойно произнес:
