За приказом о шляпах последовал приказ об экипажах. Однажды в Санкт-Петербурге было запрещено разъезжать в экипажах, запряженных на русский лад, когда форейтор сидит верхом на правой лошади и держит в руках поводья левой. Владельцам колясок, ландо и дрожек было дано две недели, чтобы обзавестись немецкой упряжью, после чего полиции было приказано обрезать постромки тех лошадей, что будут запряжены иначе. Впрочем, реформа не остано-вилась на экипажах, она дошла и до кучеров: извозчикам было велено одеваться по немецкому образцу и, к их величайшему неудовольствию, брить бороды, а к воротнику кафтана пришить некое подобие хвоста, остававшегося на месте при повороте головы вправо или влево. Некий офицер, не имевший времени приспособиться к новым правилам, решил отправиться на вахтпарад пешком, лишь бы не прогневить императора видом запрещенного экипажа. Закутавшись в долгополую шубу, он дал нести свою шпагу солдату, как вдруг им повстречался Павел; видя такое нарушение дисциплины, император приказал офицера разжаловать, а солдата произвести в офицеры.
При введении всех этих установлений никоим образом не был забыт этикет. Старинный закон требовал, чтобы при встрече на улице с императором, императрицей или цесаревичем люди останавливали свой экипаж или свою лошадь, выходили из экипажа или спешивались и падали ниц в дорожную грязь, пыль или снег. Закон этот, столь трудно исполнимый в столичном городе, по улицам которого ежечасно проезжают тысячи экипажей, был отменен в царствование Екатерины. Однако сразу после своего воцарения Павел восстановил его во всей строгости. Некий генерал, слуги которого не узнали на улице экипаж императора и не остановили лошадей, был обезоружен и посажен под арест; когда окончился срок ареста, ему хотели вернуть его шпагу, но он отказался взять ее, заявив, что это почетная шпага, которая была дарована ему Екатериной и которую по особому праву у него нельзя было забрать. Павел осмотрел шпагу и убедился, что она в самом деле золотая и украшена бриллиантами; тогда он призвал к себе генерала и лично вернул ему шпагу, говоря, что никакого зла он на него не держит, но, тем не менее, приказывает ему в течение двадцати четырех часов отбыть в армию.
К несчастью, далеко не всегда подобные случаи оканчивались столь же благополучно. Некий г-н Лихарев, один из наиболее отважных бригадиров императорской армии, как-то заболел у себя в деревне, и его жена лично проехала за врачом в Санкт-Петербург, не желая никому поручать это ответственное дело; на свою беду, она встретила на улице экипаж императора. Поскольку и она и ее слуги не были в столице более трех месяцев, они ничего не слышали о новом приказе, и ее карета проехала, не останавливаясь, на некотором расстоянии от Павла, прогуливавшегося верхом. Подобное нарушение его приказов глубоко уязвило императора, и он тут же послал вдогонку за бунтовщиками своего адъютанта, повелев отдать четверых слуг в солдаты, а их хозяйку отправить в тюрьму. Приказ был исполнен; в итоге женщина эта сошла с ума, а ее муж, оставшись без врачебной помощи, умер.
Этикет еще более строгий, чем на улицах столицы, царил внутри дворца: все придворные, допущенные к целованию руки государя, должны были при поцелуе чмокать и ударять коленом о пол; князь Григорий Голицын был посажен под арест за то, что не склонился достаточно низко перед императором и чересчур небрежно поцеловал его руку.
Все эти сумасбродства, взятые нами наугад из жизни Павла I, к концу четвертого года его правления сделали дальнейшее его пребывание на троне почти невозможным, поскольку каждый новый день остатки разума, еще сохранявшегося у императора, улетучивались, уступая место какому-нибудь новому безумству, а безумства всемогущественного самодержца, малейшее желание которого становится приказом, подлежащим немедленному исполнению, чрезвычайно опасны. Вот почему Павел интуитивно чувствовал, что над ним нависла какая-то неведомая, но реальная опасность, и вызванный ею страх придавал еще более прихотливую изменчивость его рассудку. Он почти совершенно уединился в Михайловском замке, построенном им на месте прежнего летнего дворца. Этот замок, выкрашенный в красный цвет, чтобы оказать честь вкусу одной из любовниц императора, явившейся однажды на придворный вечер, надев красные перчатки, представлял собой массивное и довольно безвкусное здание с бесчисленными бастионами и был единственным местом, в котором император считал себя в безопасности.
Между тем, в обстановке всех этих унизительных нака-заниу, ссылок и опал, были два любимца императора, положение которых казалось незыблемым; один из них был Кутайсов, взятый когда-то в плен турок, исполнявший прежде должность брадобрея Павла и совершенно неожиданно, без всяких на то заслуг ставший одним из самых влиятельных лиц в империи; и граф Пален, курляндский дворянин, получивший чин генерал-майора при Екатерине II и благодаря дружбе с Зубовым, последним фаворитом императрицы, возвысившийся до поста гражданского губернатора Риги. Случилось так, что незадолго до своего восшествия на престол император Павел приехал в этот город; это произошло в то время, когда он оказался чуть ли не на положении ссыльного, и придворные едва осмеливались разговаривать с ним. Пален же оказал Павлу почести, полагавшиеся ему как наследнику престола. Тот не привык к таким знакам внимания и сохранил к Палену чувство благодарности; вступив на престол, он вспомнил о приеме в Риге, вызвал Палена в Санкт-Петербург, наградил его высшими орденами империи и назначил шефом гвардии и губернатором столицы, хотя это место прежде занимал сын императора, великий князь Александр, любовь и почтительность которого не могли укротить подозрительность Павла.
Однако Пален, благодаря высокому положению, которое он занимал подле императора и, вопреки всякой вероятности, сохранял его уже около четырех лет, более чем кто-либо другой способен был оценить шаткость человеческих судеб. Он видел столько людей возвысившихся и столько людей впавших в немилость, видел столько других низвергнутых с высоты своего положения и обратившихся в ничто, что ему самому было непонятно, как это еще не настал день его собственного падения; и он решил предупредить его, низвергнув императора. Зубов, давнишний его покровитель, тот самый, кого император вначале назначил своим генерал-адъютантом и кому он доверил охранять тело покойной императрицы Екатерины, Зубов, давнишний покровитель Палена, внезапно впавший в немилость, однажды утром узнал, что его канцелярия опечатана, двое его главных секретарей, Альтести и Грибовский, постыднейшим образом выгнаны со своих должностей, а все офицеры его штаба и свиты должны либо немедленно вернуться в свои воинские части, либо подать в отставку. Вслед за всем этим, по какой-то непонятной прихоти, император подарил Зубову дворец; но опала его, тем не менее, была самой настоящей, поскольку уже на следующий день он лишился всех своих командных постов, еще через день ему было приказано подать в отставку с двадцати пяти или тридцати занимаемых им должностей; не прошло и недели, как он получил разрешение, а точнее приказ, покинуть пределы России. Зубов обосновался в Германии и там, богатый, молодой, красивый, увешанный орденами и необычайно остроумный, всей своей личностью делал честь хорошему вкусу Екатерины, служа доказательством того, что она умела быть великой даже в своих слабостях.
Там и нашло его известие от Палена. Несомненно, Зубов уже жаловался своему бывшему подопечному на это изгнание, при всей его объяснимости так и оставшееся необъясненным, и Пален дал ему ответ в одном из своих писем. В нем содержался следующий совет: сделать вид, будто бы он, Зубов, имеет намерение жениться на дочери Кутайсова, любимца Павла; нет никакого сомнения, что Павел, довольный этой просьбой, не замедлит разрешить изгнаннику вернуться в Санкт-Петербург, а тогда видно будет, как действовать дальше.
Зубов последовал совету Палена, и однажды утром Ку-тайсов получил письмо, в котором Зубов просил руки его дочери. Выскочка-брадобрей, гордыне которого льстило подобное предложение, тотчас же кинулся в Михайловский замок, бросился к ногам императора и, держа в руках письмо Зубова, стал умолять государя довершить счастье и его и дочери, дав согласие на предлагаемый брак и разрешив изгнаннику вернуться. Павел бросил быстрый взгляд на письмо, поданное ему Кутайсовым, прочитал его, а затем вернул со словами:
