Павел занял трон после тридцати пяти лет лишений, опалы и пренебрежительного к себе отношения и в возрасте сорока трех лет стал хозяином страны, где накануне обладал лишь тюрьмой. За эти тридцать пять лет он много выстрадал и, следственно, многому научился; вот почему он взошел на трон с уже готовыми указами, которые он составил во время своей опалы и теперь со странной поспешностью старался приводить в исполнение одни за другими, а порой и все вместе.
Поступая совсем иначе, чем Екатерина, злоба к которой, постепенно превратившаяся у него в ненависть, пронизывала все его дела, он прежде всего окружил себя своими детьми, принадлежавшими к одной из самых блистательных и самых богатых царствующих фамилий Европы, и назначил великого князя Александра военным губернатором Санкт-Петербурга. Императрица Мария Федоровна, имевшая до того все основания жаловаться на его отчужденность, увидела с удивлением, смешанным со страхом, что он стал к ней добр и ласков. Денежное содержание ее удвоилось, однако у нее все еще оставались некоторые сомнения относительно супруга; но вскоре милости императора стали сопровождаться его благодеяниями, и тогда она поверила в эту перемену, ибо у нее была святая душа матери и благородное сердце супруги.
Из свойственного ему духа противоречия, проявлявшегося обычно тогда, когда этого меньше всего ожидали, Павел в первом же своем указе велел приостановить набор рекрутов, который был недавно начат по приказу Екатерины и согласно которому в солдаты брали одного крепостного из ста. Мера эта была не только гуманной, но и весьма расчетливой, ибо она принесла новому императору как благодарность дворян, обремененных этим военным побором, так и любовь крестьян, выплачивавших его натурой.
Зубов, последний фаворит Екатерины, полагал, что он все потерял со смертью своей повелительницы, и опасался не только за свою свободу, но и за свою жизнь. Павел I призвал его к себе, утвердил во всех занимаемых им должностях и, вручая ему генерал-адъютантскую трость, которую тот вернул, сказал:
— Продолжайте исполнять свои обязанности подле тела моей матери; надеюсь, что вы будете служить мне так же верно, как служили ей.
Костюшко, находившийся на положении пленника, пребывал в заточении во дворце покойного графа Ангальта, и при нем состоял в качестве постоянного стража некий майор, который никогда не оставлял его одного и даже ел вместе с ним. Павел отправился лично освободить Костюшко и сообщить ему о том, что он отпущен на волю. Поскольку польский генерал в первую минуту не мог прийти в себя от удивления и неожиданности, он не успел высказать императору всю ту признательность, какую почитал себя обязанным испытывать по отношению к нему, и не стал его задерживать; спохватившись, он, ослабевший и страдающий от ран, с головой, обмотанной повязкой, велел отнести себя во дворец. Там бывший пленник предстал перед императором и императрицей, и Павел предложил ему поместье с крестьянами, находившееся на территории России; однако Костюшко отказался от этого дара и взамен попросил денег, чтобы жить и умереть там, где он пожелает. Павел выдал ему сто тысяч рублей, и Костюшко отправился умирать в Швейцарию.
Среди всех этих распоряжений, которые, вопреки опасениям всего света, предвещали достойное царствование, наступил день, когда следовало отдать последние почести скончавшейся императрице. И тогда Павел I решил исполнить свой двойной сыновний долг. В течение тридцати пяти лет имя Петра III произносили в Санкт-Петербурге только шепотом; Павел I отправился в монастырь святого Александра Невского, где был похоронен несчастный император; там он велел одному старому монаху показать ему никому неведомую могилу отца, приказал открыть гроб, пал на колени перед заключенными в нем августейшими останками и, сняв с руки скелета перчатку, поцеловал ее несколько раз. Затем, долго и благоговейно помолившись, он распорядился поставить гроб посреди церкви и совершать подле останков Петра III те же богослужения, что совершали в это время у тела Екатерины, выставленного на парадном ложе в одной из зал дворца. Наконец, отыскав барона Унгерн-Штернберга, бывшего преданного слугу Петра III, более трети столетия проведшего в уединении и немилости, он призвал старика в дворцовый зал, в котором висел портрет покойного императора, а когда барон явился, сказал ему:
— Я пригласил вас для того, чтобы у портрета моего покойного отца засвидетельствовать свою благодарность его преданным друзьям.
И, подведя барона к портрету императора, как если бы глаза того могли видеть происходившее в эту минуту, он расцеловал старого солдата, пожаловал ему чин генерал-аншефа, повесил ему на шею ленту ордена Александра Невского и поручил нести службу у тела Петра III, велев надеть тот самый мундир, какой он носил при жизни императора как его адъютант.
Наступил день погребальной церемонии; Петр III никогда не был коронован, и под этим предлогом его похоронили в церкви Александро-Невского монастыря как обыкновенного русского вельможу. Павел I приказал возложить корону на его гроб, перенести этот гроб во дворец и поставить рядом с телом Екатерины. Из дворца останки государя и государыни были перевезены в крепость и выставлены на одном помосте; и в течение недели придворные, раболепствуя, и народ, любя, целовали мертвенно-белую руку императрицы и гроб императора.
Стоя возле двух этих гробов, к которым он подходил, как и все прочие, Павел I, казалось, забыл о благочестии и мудрости. Он уединился в своем Гатчинском дворце под охраной двух или трех гвардейских рот и целиком ушел в мелочи воинской службы, проводя иной раз целые часы за чисткой пуговиц на своем мундире, что он делал с такой же усидчивостью, с какой Потемкин чистил свои бриллианты. С первого же дня его восшествия на престол все во дворце приняло новый облик; новый император, прежде чем заняться государственными делами, проводил время за теми мелочами, какие он считал нужным ввести в обучение и обмундирование солдат. Ежедневно около трех часов пополудни он спускался во двор, чтобы проводить там на свой лад строевые учения и показывать солдатам, как выполнять по его вкусу упражнения. Эти смотры, возобновлявшиеся каждый день и получившие название «вахтпарады», стали не только наиболее важным установлением его царствования, но еще и средоточием всего государственного управления. На этих смотрах он высказывал оценки, отдавал приказания, издавал указы и выслушивал доклады офицеров; на них он в окружении великих князей Александра и Константина каждодневно, при любом холоде, по три часа стоял без меховой одежды, с непокрытой лысой головой, задрав нос, заложив одну руку за спину, а другой попеременно поднимая и опуская трость, выкрикивая при этом «Раз — два! Раз — два!»; видно было, как он притопывает, пытаясь согреться, и пускает в ход свою гордыню, чтобы не считаться с двадцатиградусным морозом.
Вскоре все эти военные мелочи стали для него делом государственной важности; прежде всего он сменил цвет русской кокарды: вместо белой она стала черной с желтым ободком; и это было сделано правильно, поскольку, по словам императора, белая кокарда бросается в глаза издали и может служить точкой прицеливания, в то время как черная сливается по цвету с шапкой и, благодаря этому, неприятелю труднее наводить ружье на солдата. Однако реформа на этом не остановилась: она коснулась также цвета плюмажа, высоты сапог, размера пуговиц на гетрах; в итоге, чтобы наилучшим образом доказать императору свое служебное рвение, нужно было явиться на следующий вахтпарад с теми новшествами в форме, какие были введены им накануне; и не раз тот, кто с подобным проворством подчинялся этим ничтожным предписаниям, удостаивался ордена и вознаграждался производством в следующий чин.
Какое бы предпочтение Павел I ни оказывал своим солдатам, которых он без конца то одевал, то раздевал, как это делает ребенок со своими куклами, его преобразовательная деятельность распространялась временами и на население. Французская революция, введя в моду круглые шляпы, внушила ему отвращение к такого рода головным уборам, и в один прекрасный день появился указ, запрещавший показываться в круглых шляпах на улицах Санкт-Петербурга. Отчасти по неведению, отчасти преднамеренно закон этот претворялся в жизнь не с той быстротой, какой требовал император. Тогда он расставил на всех перекрестках казаков и городовых, приказав им срывать круглые шляпы с голов упрямцев, а сам разъезжал по улицам, наблюдая, точно ли выполняется его воля. Однажды, на обратном пути во дворец, довольный тем, как рьяно исполняется его приказ, он увидел на улице англичанина, который, полагая, что этот императорский указ является покушением на свободу личности, продолжал ходить в круглой шляпе. Павел тотчас же остановился и приказал одному из своих офицеров сорвать шляпу с головы дерзкого британца, к тому же позволившего себе показаться в ней на Адмиралтейской площади. Пустив лошадь в галоп, офицер подъехал к нарушителю и обнаружил, что голова у того самым достойным образом покрыта треугольной шляпой. Раздосадованный посланец немедленно развернулся и отправился докладывать обо всем государю. Павел, не доверяя своим глазам, вынимает из кармана маленькую подзорную трубу и наводит ее на англичанина, с прежней степенностью продолжающего свой путь. Офицер ошибся: на англичанине круглая шляпа; офицера отправляют под арест и вместо него посылают адъютанта; тот, желая угодить императору, пришпоривает своего коня и за считанные секунды подъезжает к англичанину. Но оказывается, что император ошибся: на англичанине треугольная шляпа. Адъютант в полной растерянности возвращается к государю и дает ему тот же ответ, что и офицер. Император снова наводит на англичанина подзорную трубу и вслед за офицером посылает под арест адъютанта: на англичанине круглая шляпа. И тогда один из генералов берется исполнить поручение, оказавшееся столь роковым для двух его предшественников, и мчится к англичанину, ни на мгновение не спуская с него глаз. При этом он видит, что по мере его приближения к англичанину шляпа у того меняет свою форму и из круглой превращается в треугольную; опасаясь, как бы его не постигла та же участь, что и офицера и адъютанта, он подводит англичанина к императору, и тут все объясняется. Оказывается, достойный британец, желая примирить свою национальную гордость с прихотью иноземного монарха, заказал такую шляпу, которая при помощи спрятанной внутри пружинки может быстро менять форму, переходя от запрещенной к установленной законом. Император нашел эту мысль превосходной, освободил из-под ареста адъютанта и офицера и разрешил остроумному англичанину носить впредь такие шляпы, какие ему заблагорассудится.
