Город и крепость располагаются на перевале — единственном возможном пути, который соединяет две части приграничья. С восточной от Лавенгейского вала стороне находится, собственно, сам вал — огромная насыпь высотой в десяток человек, с прорезанной в ней узкой дорогой.

А в сам город, растянутый между двух гигантских башен, внутри разделён пятью крепостными стенами, в каждой из которых имеются огромные кованые ворота, через которые при желании могут проехать двенадцать запряжённых повозок, встав борт к борту.

Это настоящая твердыня — неприступная, гордая и великая! Куда мощнее Ранхольда, и людей здесь, как нетрудно догадаться, на порядок больше.

К нашему приезду под её стенами собирается примерно пятнадцать тысяч регулярных войск, не считая двухтысячного гарнизона и местных жителей. Под защитой неприступных укреплений и такого количества солдат горожане чувствуют себя совершенно спокойно, и немудрено — ялайские войска ни разу не рискнули напасть на этот оплот Империи.

Наверное, поэтому местные жители, которые в том же Ранхольде радостно приветствовали войска, здесь ведут себя совершенно иначе. Часть из местных хмурые, необщительные, замкнутые. Некоторые торговцы, стоящие за лотками на улицах и площадях, кажутся сонными — даже когда к ним подходят, обращают внимание на покупателей не сразу.

Такие, разумеется, не все — но всё же большинство людей не выказывают особой радости при виде имперских войск… И это странно.

Небольшой части прибывших войск, в количестве пяти тысяч человек, примерно, выделяют место в городе — на постоялых дворах, казармах, или просто в жилых домах, освобождённых для нужд армии.

Большинство из них расквартировано уже как пару декад, и лишних мест нет, но нашему отряду везёт. Из-за малого числа людей (новых обещали прикрепить только здесь) нам выделяют казарму между третьей и второй крепостными стенами, в районе, который называют «Глотка червя». Приземистое каменное здание добротное, просторное, и разделено на несколько помещений-спален, в каждой из которых могут ночевать по четыре человека.

Честно говоря, помня о словах Айрилен, я рассчитываю, что в скором времени меня припишут к её отряду. Пусть и не хочется расставаться с Бликом и Корягой, с которыми мы сдружились за последние месяцы, и не раз спасали шкуры друг друга, но…

Я понимаю, что рядом с магистром Старвинг мне будет находиться лучше во всех смыслах. Однако бумаги, о которых она говорила, задерживаются, и пока что приходится встать на место погибшего Хенрира, взяв под своё начало трёх выживших в Ранхольде мечников и Пека.

Мелкий шнырь, став адъютантом Имлериса, день изо дня бесит меня всё больше и больше. Воин он весьма посредственный, постоянно ноет из-за устраиваемых мной в дороге тренировок, хотя к ним присоединяются и солдаты из других десяток, и даже отрядов. А ещё — он постоянно пытается что-то разнюхать, отыскать и подслушать, за что периодически получает по шее не только от меня, но и от прочих «воронов».

Мне не нравится такой сослуживец, и я не раз высказываю капитану претензии, надеясь спровадить Пека подальше из нашего боевого отряда — но нет. Ди Марко, найдя себе ручную крысу, наотрез отказывается терять личного прихвостня, и мне приходится мириться с постоянным присутствием шныря…

Как раз сейчас, возвращаясь после общей тренировки в казарму, за свежими вещами и намереваясь помыться, я думаю об ублюдке. Он в очередной раз пропустил занятие, и позже я намереваюсь выяснить, какая же неотложная причина у него возникла на этот раз.

Но стоит войти в помещение, как из дальней комнаты слышится сдавленный вопль, грохот, а затем из спальни, которую мы делим с прочими десятниками — Бликом, Соловьём и Корягой — неожиданно выскакивает шнырь!

Он обливается потом, трясётся, лицо перекошено, глаза на крысиной роже лихорадочно блуждают…

— Т-ты! — увидев меня, Пек вытягивает руку и указывает пальцем. Он выкрикивает — нет — взвизгивает обвиняющим тоном! — Это ты! Ты виноват!

В первый миг я не понимаю, что произошло. А затем замечаю — его рука!

Ялайская гниль!..

Его рука, от кончиков пальцев до самого локтя, покрыта чёрной ссохшейся коркой с красноватыми прожилками — будто запёкшаяся грязь. Но, приглядевшись, я вижу, что это не грязь, а кожа! Она словно отмерла, а красные прожилки — трещины, через которые сочится кровь!

— Ты-ы-ы!.. — хрипит Пек и падает на колени. — Тёмная тварь!

Хорошо, что в казарме никого нет, и никто не слышит его слов!

Я мигом оказываюсь рядом со шнырём.

— Что ты сделал?!

Его глаза лихорадочно мечутся, не задерживаясь ни на чём дольше мгновения.

— Они идут… Они идут… Они идут, и ты знал об этом! Ты! Это всё ты!

Выписываю Пеку затрещину, чтобы успокоить и за шкирку затаскиваю его обратно в комнату.

Задержав взгляд на руке идиота, холодею — чёрная гниль на ней словно живая, и продолжает расползаться! Я вижу, как она движется к плечу — медленно, но верно! Зараза уже обхватывает локоть и, кажется, не собирается останавливаться…

По спине струится липкий пот. Что же ты сделал, Пек, что же случилось?..

Взгляд, брошенный на кровать, мгновенно всё объясняет.

На соломенном матрасе лежит моя распотрошённая походная сумка. Одежда, мелочи, кастилла — всё разбросано, и среди этого бардака сильно выделяются две вещи.

Книга Беренгара, лежащая на полу и раскрытая на середине.

И, чуть подальше — камень Эрленкар, пульсирующий мягким белым светом…

Проклятье! У меня в голове царит полный сумбур. Непонимание оттого что происходит, страх, что о случившемся узнают, ненависть и жалость к идиоту, решившему порыться в моих вещах...

— Что ты натворил?! — шепчу я, оборачиваясь к Пеку.

Его зрачки закатываются, тело начинается биться в конвульсии, а гниль расползается по телу ещё сильнее…

— П-помоги мне! П-помоги-и-и!.. П-пожа-а-а-луйста-а-а-а!..

— Что здесь происходит?

Я едва не рычу от ярости, когда слышу голос за спиной. Остран, наш отрядный маг, которого обычно не видно и не слышно, появляется совсем неожиданно! Пару мгновений я не знаю, что ответить — лишь успеваю оттолкнуть под кровать камень Эрленкар.

— Святые предки! — восклицает Практик, подходя ближе. — Что с Пеком?!

— Не знаю, — отвечаю я. — Нашёл его таким, только что.

Шнырь корчится на дощатом полу, прижимая заражённую неизвестной хренью руку к себе.

— Нужны целители, срочно, — сглотнув, говорит Остран. — Я такого никогда не видел и… Рой, я не смогу ему помочь!

— Так чего встал?! Быстро за тем, кто сможет! — рявкаю я, радуясь, что у меня будет хоть какое-то время, чтобы подумать.

Отрядный маг срывается с места и выскакивает из комнаты. А я снова склоняюсь над скулящим на полу шнырём.

Проклятье, проклятье, проклятье! Долбаный Пек!

— Надо же было тебе залезть в мою сумку! — цежу я сквозь зубы, лихорадочно соображая, что делать.

Первое, что приходит в голову — убить идиота, чтобы отвести от себя всякие подозрения. Не с помощью магии — я могу просто придушить шныря, чтобы и следов не осталось, и сказать, что он задохнулся…

От этой мысли тело окутывает липкий страх, а в душе ворочается мерзкое ощущение.

Нет, это не выход… Даже если задушить Пека, из-за этой черноты на руке его наверняка будут вскрывать, и тогда смерть от удушения станет очевидной… Не дай Святые предки, начнётся расследование… Может, конечно и нет — сожгут придурка, побоявшись распространения заразы, и все дела…

В любом из этих случаев скрыть тело не будет никакой возможности. Остран уже видел Пека, и если шнырь тут сейчас умрёт — разбирательства не избежать… Возникнут вопросы — как и где он заразился этой дрянью. А если подключится Трибунал...

Может, просто сжечь парня дотла, чтобы не осталось ничего, что можно изучать? И соврать, что он сам вспыхнул?

Но тогда вопросов ко мне, как к его десятнику, окажется ещё больше…