Им удалось проскочить поставленную на пути завесу. А сразу после нее Григорий рванул ручку на себя и нырнул в удачно подвернувшиеся облака. Лучше не рисковать, наверняка охрана переправы вызвала свои истребители. Вот и пусть ищут, куда подевался одинокий советский штурмовик.

— Надо было по мосту эрэсами и бомбами шандарахнуть, — мечтательно протянул стрелок. — Вот прям как чувствовал, говорил же тебе, что незачем на те эшелоны боекомплект расходовать. Вечно ты меня не слушаешь!

— Ты как старый дед, — засмеялся Дивин. — Ворчишь и ворчишь постоянно. Не переживай, сообщим нашим и сюда пара полков бомберов придет. И не оставит от переправы камня на камне. Сейчас ведь не сорок первый, научились кое-чему, да и силенок поднакопили. Никуда этот подводный мост не денется!

Самолет неожиданно выскочил в разрыв между облаками. Экспат сразу же кинул быстрый взгляд на землю, пытаясь сориентироваться. В принципе, заблудиться он не боялся — не Карманов, чай — неписанное правило давно выучил назубок: если блуданул, то бери курс девяносто градусов на восток и обязательно попадешь к своим. Но подстраховаться все равно не помешает.

— Командир, сверху шестерка «худых» падает, ты бы опять в облака спрятался, а? — попросил Пономаренко.

— Вижу, — отозвался экспат, на мгновенье обернувшись. — Они все равно не успеют, далеко еще. Сейчас нырну, не переживай.

— И все-таки зря ты бомбы потратил.

— О, господи!

***

Доложив о выполненном задании, Григорий вместе со стрелком отправился в свой блиндаж. Хромов на радостях приказал идти отдыхать. А сам поспешил доложить генералу Худякову о найденной немецкой переправе. Нет, о Дивине упомянул, конечно, но так, вскользь. Экспат даже не обиделся на него за это. Потому что устал зверски. Все-таки что первый, что второй вылет получились достаточно напряженными и здорово вымотали.

В землянку лейтенант спускался с твердым намерением упасть на свой топчан, предварительно согнав оттуда наглого Шварца, который страсть как любил в его отсутствие оккупировать хозяйскую постель, и давануть минут эдак шестьсот. А если кто-то попробует разбудить ненароком, то попросту убить идиота. Шутка... наверное...

Но мечтам об отдыхе не суждено было исполниться. Впрочем, Григорий даже ни капельки не расстроился по этому поводу. Потому что за столом, в окружении радостных товарищей сидел не кто иной, как пропавший без вести сержант Челидзе!

Хотя, в первый момент лейтенант его не признал. Да и трудно это было сделать, ведь вместо крепкого, подтянутого, выбритого до синевы и одетого с претензией на определенный шик летчика, перед ним предстал изможденный, худой как палка, человек, заросший чуть ли не до самых глаз густой черной бородой, в какой-то рваной облезлой телогрейке с прожженным воротником, протертых и небрежно залатанных галифе и убитых напрочь солдатских ботинках.

Что за чучело, едва не спросил экспат, когда человек поднялся со скамьи и шагнул ему навстречу. Но встретился с незнакомцем глазами и...

— Реваз!

— Командир!

— Живой, чертушка! А мы ведь тебя похоронили. Рассказывай, что с тобой приключилось?!

В принципе, история оказалась насквозь житейской. Особенно для летчика. В том крайнем для Челидзе вылете его и капитана Шумилкина сбили при отходе от цели «фокке-вульфы».

— Я даже испугаться не успел, — тихо говорил сержант. — Удар очень сильный, штурмовик вздрогнул, ручка управления из рук вырвалась, будто взбесилась. Потом еще несколько ударов послабее и самолет камнем рухнул вниз. Главное, быстро все, раз и уже земля перед глазами! В последнюю секунду я как-то исхитрился и направил машину в просвет между деревьями. Показалось, что на поляну падаю. Под снегом ведь не поймешь. А оказалось, что это озеро лесное. Или болотце, не поймешь, чего больше. Сверху лед, но, видимо, ключи теплые или еще что-то, корка тонкая. Плюхнулся, брызги до небес, фонарь сразу же полностью в грязи, не видно ничего. Кое-как открыл его, сдвинул назад и сумел выбраться на плоскость. Кинулся к стрелку, а он убит. Два снаряда в него попали. Так что сразу, наповал, не мучился. — Челидзе тяжело вздохнул.

— А потом что?— нетерпеливо спросил Прорва.

— Потом? — сержант устало взглянул на него и закашлялся. — Потом я кое-как добрался до суши, потому что самолет начал тонуть. Вылез на берег — грязный, мокрый, без продуктов, да еще и пистолет умудрился утопить. Из оружия только кинжал остался. Одежду хотел подсушить. Хворост собирать начал. Потом вдруг сообразил, что не знаю, на чьей территории нахожусь. Проскочили линию фронта или нет? Бросил все и побежал, от греха подальше. Даже согрелся немного.

— Эх, Реваз, Реваз, мало я тебя гонял! — осуждающе покачал головой Дивин. — Сколько раз говорил, чтобы в оба глаза за ориентирами наземными смотрели и постоянно в голове маршрут держали.

— Прости, командир, виноват, — Челидзе грустно улыбнулся. — Ты правильно нас учил. Но, видишь, плохой я ученик оказался. Пошел на восток — повезло, что компас на руке остался. Долго шел. Потом смотрю, деревья поредели и впереди просвет. Подкрался тихонько, глянул, а там поляна и небольшой дом посередине. Забор невысокий, но что во дворе происходит, не понять. И ни звука. Лежал-лежал в кустах, а потом решил подобраться поближе, постучаться и попросить помощи. Только пару шагов сделал, как мне кто-то ствол в спину ткнул и спокойно так говорит: «Хальт». Я так и замер. Немцы! Рванулся было в сторону, но мне подножку подставили, навалились, руки за спину завернули.

— Что, фрицы тебя в плен взяли?! — искренне ужаснулся Катункин.

— Да нет, — засмеялся сержант. — Это партизаны были. Наши партизаны. А лесник, к дому которого я подбирался, их связной. Они к нему на встречу шли, да меня заметили и решили захватить. Хорошо еще, что не пристукнули невзначай.

— А почему же они о тебе в полк не сообщили? — изумился Валиев. — Хромов во все инстанции запросы рассылал, но отовсюду отрицательные ответы пришли.

— Тут такое дело, — сержант замялся, — даже не знаю, как сказать.

— Говори, как есть, — сухо предложил Карманов. Капитан сидел чуть поодаль от всех, но рассказ вернувшегося летчика слушал очень внимательно. Так, что Григорию это почему-то не особо понравилось. Кто его знает, какую гадость замышляет комэск?

— Отряд, в котором я очутился, — смущенно заговорил Челидзе, — был странным. Бойцы почему-то не особо рвались в бой и командиров такое положение дел вполне устраивало. Сидели в лесу, наружу почти носа не высовывали. Только экспедиции за продуктами снаряжали иногда и все. Пили много, дрались, в карты играли. И рации у них не было. Точнее, была, но батареи давным-давно разрядились и новых никто не просил. Я сразу же командиру сказал, чтобы дали радиограмму, говорил, что товарищи меня не бросят, обязательно пришлют самолет. А он только посмеивался, да плел какую-то чепуху, будто они выполняют задание особой важности и секретности и потому, мол, не выходят в эфир, чтобы гитлеровцы их не засекли.

— И ты стал жить вместе с трусами и дезертирами, — оживился Карманов. — Так ведь, сержант?

— Шени траки лапарака[2]! — вскинулся Челидзе, яростно сверкнув глазами.

— Что-что?

— Ничего, — Реваз демонстративно отвернулся. В землянке повисло неловкое молчание. Все старались не смотреть на побагровевшего Карманова. Только экспат рассматривал комэска с видимым любопытством. Нехорошо, конечно, злорадствовать, но наблюдать за выбитым из колеи человеком оказалось весьма познавательно.

— Ладно, — произнес, наконец, с угрозой капитан. — Разберемся, где ты и с кем все это время в немецком тылу ошивался! — Он встал и вышел из блиндажа, пытаясь сохранить лицо.

— Дела, — сдавленно произнес Куприянов. — Что-то теперь будет?

— Как пить дать, настучит, — помрачнел Прорва. — Гриш, че делать-то?

— А ничего, — хладнокровно ответил лейтенант. — Послышалось товарищу капитану. Неправильно он понял Реваза, только и всего. Так ведь, Челидзе?