— Хорошо. Собирайтесь — выдвигаемся немедленно! И скажите, Петр Петрович... У вас не найдется чего-то вроде ручных гранат?
Пьянков-Питкевич торжествующе расхохотался в ответ и заметался по лаборатории, собирая в огромную кожаную сумку какие-то стеклянные колбы, пробирки, баночки и бутылочки. Свой смертоносный аппарат он повесил на шею и придерживал его рукой весьма нежно, как тамильские матери придерживают детишек, спящих в слинге.
— Полковник, просто говорите, что нужно подорвать — за семь секунд до того, как это нужно будет сделать. Но учтите — там будет выжженная земля! В нескольких склянках — окись этилена, понимаете ли... Если хоть одна такая колбочка из этой сумочки разобьется — мы с вами превратимся в цыплят табака! — с ним явно было что-то не в порядке, его тембр и голос напоминали пациента психиатрической клиники, а не ученого-изобретателя.
Хотя одно и другое порой находятся очень близко друг к другу...
— Так где, говорите, ваша мадам Ламоль?
— В лабораторном корпусе...
Я достал схему, нарисованную тевтоном, и прикинул наш маршрут:
— Пойдем по коллектору, так безопаснее всего.
— Но там же полно воды! Я намочу ноги! Не комильфо!
— Комильфо? Не мельтешите, Петр Петрович! Максимум — по колено. Нынче сухой сезон, горные ручьи не дают и половины стока, пройдем. Найдите себе подходящую обувь!
К люку коллектора мы шли, прикрывая друг друга. Пистолет инженер взял и сунул его в нагрудный карман своего фартука, на ноги надел щегольские штиблеты — наверное, из старых запасов. В общем — вид его был несуразным и комичным, если не принимать во внимание огромное количество убийственных штуковин, которые он тащил на себе.
— Однако вы мясник, батенька! — сказал Пьянков-Питкевич, перешагивая через трупы троглодитов и охраны в коридоре. — Устроили тут скотобойню, не совестно?
— Мне говорит об этом человек, который потопил в свое время целый флот, спровоцировал финансовый кризис, едва не захватил мир, а теперь собирается сровнять с землей остров?
— Ха-ха-ха, полковник, мы, кажется, просто идеальные напарники!
— Ваша идеальная напарница — мадам Ламоль... — мы пролезли сквозь люк, и я закрыл его на ключ. — Такая же сумасшедшая, как и вы!
— О, да! — согласился Пьянков-Питкевич, шлепая своими штиблетами по грязной воде и брезгливо поглядывая на покрытые селитрой, плесенью и грибами стены. — Зоя — это моя единственная любовь. Она — и еще власть над миром... Хотя последняя оказалась довольно скучной, если быть до конца честным...
Шагать в глубине земных недр по трубе с испражнениями и сточными водами и слушать потерявшего рассудок изобретателя? Это было очень, очень логичным после всех моих абсурдных злоключений, так что я не удивлялся. Бороздил себе вонючие воды, поглядывая на картонку со схемой, и старался считать шаги, чтобы не пропустить люк, который должен был вывести нас аккурат под лабораторный корпус.
* * *
Мы выбрались наружу через решетку ливневой канализации, грязные и дурно пахнущие. Мне пришлось поднапрячься, чтобы сдвинуть ее, а потом — ползти на брюхе по траве к ближайшим зарослям декоративного кустарника.
Лабораторный корпус возвышался прямо над нами. Мы всё-таки промахнулись на несколько десятков метров. Но, возможно, это было и к лучшему.
— Цорн — эндокринолог и гомеопат! — сказал Петр Петрович. — Это его лаборатория, вот — три окна светятся. Небось, возится со своими чертовыми порошочками и декоктами!
-
Ума крупинку взял Зевес
И в море опустил с небес!
Всё море тщательно взболтал...
Оттуда каплю взял!
И из нея малейший атом
Вложил в мозги гомеопатам!
— процитировал я стишок из одной аркаимской газетенки.
Инженер сначала недоуменно пялился на меня, а потом захихикал, вытер выступившие от смеха слезы грязной ладонью, извлек из кармана своей огромной сумки одну из склянок, плотно заткнутую пробкой, и сказал:
— Вот! Разбейте окно и киньте это туда!
— И всё взлетит на воздух?
— И всех внутри покинет сознание!
— Так вы...
— Я синтезировал газ в первый месяц, но на кой черт мне говорить об этом тюремщикам? Мне ведь так хорошо работалось!
— А мадам Ламоль?
— О-о-о-о, когда она поймет, что я мог в считанные секунды изменить расклад, а вместо этого спокойно продолжал эксперименты и в душе потешался — она просто взбесится, вот увидите! Ха, ха, каково ей было целовать вонючего Цорна? Ха! Эндкринолог, а душится одеколоном, как арелатская потаскуха — не смог вылечить свой смрадный запах!
Я шикнул на него, перевесил винтовку на спину, рядом закрепил гвоздодер — он, кажется, приносил мне удачу — и снова пополз — к особняку. Мы вылезли из-под земли за внешним периметром охраны, а здешние сторожа, судя по доносившимся голосам, болтавшим на имперском, сгрудились у крыльца и курили. Анархисты, что с них взять! Интересно, кто-то из тевтонов сумел выбраться из той каморки, или они там торчат до сих пор? А если да — то почему не подняли тревогу по всему острову?
Так или иначе — ночная тьма и безалаберность охраны позволили мне подобраться к самой стене. Я старался держаться в тени, чтобы свет из трёх горящих окон первого этажа не выдал мое местоположение. За окном слышался разговор: женщина истерила, мужчина уговаривал. Говорили по-арелатски, я ничерта не понимал в этом картавом наречии. Наконец хлопнула дверь — по всей видимости, женщина вышла. А мужчина проговорил на лаймиш, с сильным сипангским акцентом:
— Лэтс уорк нау! Факин айлэнд, факин слут, факин Вассер!
Я приподнялся и глянул внутрь. Человек в костюме песочного цвета ходил туда и сюда по довольно большому светлому помещению и отдергивал простыни, которые закрывали собой прозекторские столы. Проклятье! На двух из них были закреплены... Нет, это не были троглодиты, но и людьми их назвать было сложно! Кожаные прочные ремни и ошейники фиксировали два огромных мускулистых тела — мышцы определенно были гипертрофированными, головы смотрелись непропорционально маленькими, и к тому же в затылочную их часть вели трубки и шланги навроде тех, которые я видел в подземелье у эмиссара Новодворского.
Наконец хозяин кабинета повернулся ко мне лицом. Крепкий мужчина лет пятидесяти с лицом, подходящим типичному лайму: продолговатым, краснощеким, с крупным носом и выдающимся подбородком. Тонкие сжатые губы придавали ему надменный вид, короткие волосы с виднеющейся лысиной были гладко зачесаны назад.
Он вырвал из петлицы пиджака совершенно неуместную здесь гвоздику, бросил ее на пол и принялся топтать ногами. Я приготовил склянку. Дождавшись, когда Цорн — если это всё-таки был он — успокоится и примется открывать шкафчики и готовить препараты, я подобрался к другому окну, потом — к следующему... Нужно было разбивать стекло, а это совершенно точно привлекло бы охрану!
Пьянков-Питкевич корчил рожи из-за кустов, поторапливая меня. Он тоже слышал женский голос, и, наверное, подумал, что это мадам Ламоль! А, черт бы всё это побрал, сколько кретинства было уже сделано мной после похищения — осторожничать сейчас было бы настоящим лицемерием. Вытянув из-за спины ломик, встал слева от окна, размахнулся — и ударил изо всех сил.
Раздался оглушительный звон, и я, не дожидаясь окончания дождя из осколков, швырнул внутрь склянку, тут же задержал дыхание и рванул, аки сайгак, навстречу спасительной тьме в кустах.
— ААААААА!!! — раздался леденящий душу крик, и по лаборатории заметались огромные тени, всё грохотало и ломалось, слышались вопли, которые, однако, быстро стихли, а звуки разрушения переместились вглубь здания.
— Это что же — чудовища Франкенштейна? — прошептал мне в самое ухо Пьянков-Питкевич.
— Я бы скорее предположил — некие продукты научного творчества Цорна... А может — коллектива авторов, — я пребывал в состоянии, весьма близком к прострации, и потому не отреагировал сразу. Но потом сообразил: — Погодите, но какого черта на них так подействовал ваш паралитический газ?