Матрона с лицом восточной султанши милостиво кивнула и протянула мне пухлую руку, пальцы которой были унизаны перстнями, для поцелуя. Ну и хорошо — вместо того, чтобы касаться губами ее дряблой кожи, я поцеловал один из самоцветов.

— Из поручиков — в полковники? — проговорила она. — У вас неплохая протекция при дворе…

Я молча склонил голову. Владислав скалился, его друзья — такие же праздные повесы, оценивающе на нас глядели. Один из них — пижон с тараканьими усиками и гаденькой улыбкой показался мне знакомым. Где-то я видел уже это набриолиненый пробор! В его глазах тоже промелькнуло узнавание, но где мы могли встречаться — это пока оставалось тайной.

— Пойдем, родители уже заждались, — Лиза прекратила эту неловкую паузу, сделала книксен и потянула меня за собой.

Когда мы отошли на значительное расстояние, она сказала:

— Ненавижу. Ему плевать на всё, кроме денег и своих гедонистстких извращений… Если бы не мать — он давно спустил бы всё отцовское наследство. Потому и приходил со своими предложениями к отцу — хотел заполучить приданое и меня в качестве приятного дополнения…

— А его друзья? — мне не давал покоя молодчик с тараканьими усиками.

— Подонки из полусвета. Рассекают по всей Империи, прожигают жизнь, якшаются с какими-то мерзавцами из криминальной среды. Говорят, Ганцевичи принимали в своем доме даже Вассера!

Вассер! Опять он! Всё встало на свои места, пазл сложился — тараканий пижон был избит Царёвым, когда пытался снять девок в пристоличном селе. Вот ведь правду говорят — гора с горой не встретится, а человек с человеком…

На столах было полно закусок и напитков, и пока Лиза щебетала о чем-то с Ядвигой Чеславовной, я уделял еде и вину заслуженное внимание. Вдруг со сцены, где играли виртуозы Рознера, раздался чистый голос Императора — и я вздрогнул. Но, то что он говорил, заставило меня улыбнуться:

— Прекрасный вечер, дамы и господа, прекрасная музыка и прекрасный повод собраться! Я уговорил маэстру Рознера и его замечательный ансамбль помочь мне в очень приятном деле! Я хочу поздравить своего великолепного шефа и его чудесную невесту с днем помолвки, и потому… — он театрально взял в руки скрипку и смычок. — Вальс! Для вас, шеф! Для вас, Лизавета Петровна!

Лысая голова, злодейские усы, ясный взгляд голубых глаз, серый архалук с газырями и скрипка — это была удивительная дисгармония, о которой, однако, все быстро забыли, стоило Императору только извлечь первые ноты из скрипки, а Рознеру — махнуть рукой музыкантам…

Я шагнул в сторону Валевских, поклонился и протянул руку Лизе:

— Разрешите пригласить вас на танец?

— Разрешаю… — ее глаза сияли.

Ещё бы — не всякий раз для тебя играет сам Император! Кавалеры приглашали дам, и вскоре вся поляна наполнилась кружащимися в вальсе парами. Я смотрел только на нее, и не мог налюбоваться. Когда волшебные звуки стихли, она на секунду прижалась ко мне и прошептала:

— Так сильно тебя люблю! — и упорхнула в дом.

Я провожал Лизу удивленным взглядом — что это с ней? Стараясь унять сбившееся дыхание, отступил в тень фруктовых деревьев, и медленно побрел в сторону флигеля. Больше всего на свете я мечтал догнать ее и узнать, в чем дело, ну и снять китель, конечно. Однако — женщины есть женщины, у них свои мотивы…

Царёв продолжал радовать гостей приема великолепной игрой на скрипке — Вознесенский бы точно одобрил. Так что я оказался предоставлен сам себе. Наконец-то расстегнул верхние пуговицы мундира и выдохнул — хорошо!

— …передком. Сначала легла под Бахметьева, получила путевку в медицину, теперь — под этого полковника! — раздался злой пьяный голос. — Трахалась с этим выскочкой-полукровкой, а со мной строила из себя такую недотрогу!

— Влад, почему ты просто не завалил ее на диван, когда была такая возможность? Валевскому пришлось бы тогда согласиться! — прозвучало откуда-то из-за зарослей олеандров. — Она уже порченая, от нее не убудет. Да и кто бы спрашивал?

Ганцевич? Холодная ярость волной поднялась внутри меня, и я ринулся вперед.

— Прикончим женишка, надавим на старика, и шлюха Валевская не отвертится… — гнусавил пижон с тараканьими усиками. — Сделаем красиво, обставим как будто ограбление…

Мое появление стало для них полной неожиданностью. Не сдерживаясь, с размаху я влепил Владиславу Ганцевичу по уху. Получилось славно — он не удержался на ногах и полетел прямо в траву, пачкая свой великолепный фрак. Дернувшиеся в мою сторону прихлебатели мигом сбавили обороты, увидев черное дуло револьвера:

— Господин Ганцевич, у вас будет возможность прикончить меня в любое время и любым оружием на ваше усмотрение. Дождитесь моих секундантов — я настаиваю на дуэли.

Он с трудом поднялся, утирая кровь с лица:

— Я выпущу тебе кишки прямо сегодня, ублюдок. Можешь далеко не уходить, бой состоится прямо здесь, я думаю четверти часа хватит, чтобы всё подготовить… И не думай, что я дам тебе преимущество и позволю использовать подлый огнестрел… Благородный клинок — вот мой выбор! — он явно красовался перед своими приятелями.

— Что ж, тем лучше, — кивнул я. — Придется принести извинения хозяевам за испорченный вечер.

Весть о нашей ссоре разлетелась в мгновение ока. И причина ее была очевидна — Лиза. Валевские хлопотали, пытаясь предотвратить дуэль, но я был непреклонен. Ганцевич тоже имел свой интерес, и распухшее ухо — а потому идти на мировую наотрез отказывался.

— Господин Царёв, будете моим секундантом? — спросил я Ивана.

Тем самым я поставил Императора в неловкое положение. С одной стороны, он сам запретил дуэли, специальным манифестом — два года назад. Поединки были особенно популярны в офицерской среде, а сохранить командные кадры для армии было вопросом выживания государства. И вот, теперь ему приходилось идти против себя самого! При этом, сорвавшись в Шемахань к своей Ясмин — по зову сердца, он не мог, не имел морального права давить на меня монаршьей волей.

— Почту за честь, шеф, — сказал он громко. А потом, тихонько, как будто в сторону, пробормотал: — Придется возвращать Дуэльный Кодекс… Есть ситуации, которые по-другому не решаются.

Усатенький пижон и Иван Васильевич согласовали условия боя: каждый использует свой клинок, бой продолжается до первой крови, или пока один из поединщиков не признает поражения. Это было пустой формальностью — первая кровь легко могла стать и последней.

Народ охал и ахал, образуя что-то вроде круга — арены для боя. Симпатии публики разделились. С одной стороны, Ганцевич был сукиным сыном, и все это прекрасно знали. Но — он был ИХ сукиным сыном, из ИХ круга. А я, несмотря на белый мундир, оставался выскочкой и полукровкой.

Владислав под одобрительные возгласы своих друзей и просто — сочувствующих, разминался, выписывая в воздухе замысловатые фигуры кривой саблей — на ляшский манер. Я ожидал, пока Царёв и Валевский подберут в коллекции хозяина дома что-то мне по руке.

Вдруг я почувствовал на своей щеке легкое дыхание, и рядом как будто посветлело. Лиза, мертвенно бледная, с крепко сжатыми губами, стояла подле меня. В руках у нее была шашка — моя! Фамильная!

— Я хотела отдать тебе перед самым отъездом, — сказала девушка. — Забрала из квартиры, вместе с мундиром.

Плевать мне было на людей вокруг, я принял клинок из рук любимой, крепко поцеловал ее, и скинул с плеч опостылевший китель — прямо в траву. Следом полетели ножны.

Кафский булат хищно сверкнул в свете фонарей, волнообразные узоры на шашке гипнотически переливались. Краем глаза я видел, что Валевский и Царёв уже прибыли — Петр Казимирович выбрал для меня тоже неплохое оружие, кирасирский палаш и вправду был мне знаком, но… Воздух загудел, рассеченный шашкой, люди отпрянули:

— Господин Ганцевич, вы готовы на коленях попросить прощения у Елизаветы Петровны и поклясться никогда не пересекать порог дома Валевских? — поинтересовался я, молясь всей душой, чтобы он отказался.