Может быть, если бы не чача, я и не ляпнул бы ничего подобного, но сейчас веселился вовсю.

— Вы думаете? — он достал маленькое зеркальце и присмотрелся, проведя ладонью по загорелой коже головы.

Благо, короткая стрижка оставляла ее вполне открытой солнцу, а то конфуз бы вышел: почти коричневое, обветренное лицо и белоснежная макушка!

— А знаете, шеф, в этом что-то есть. Это не я, конечно. И прекрасно! Но, по крайней мере, теперь появилась уверенность в том, что облысение меня не страшит. Как состарюсь — позову вас, обреете мне голову к чертовой матери, и буду наводить ужас на окружающих. Настоящий басмач!

— Нет, — поднял палец вверх я. — Басмачи носят бороду без усов, а не усы без бороды. Но лысина да, лысина вполне в их национальных традициях.

Эвксина встретила нас запахом кофе, цветущих магнолий, свежей выпечки и жареного мяса. Южное солнце щедро заливало жаркими лучами белые оштукатуренные дома, вазоны с яркими цветами на окнах, витрины магазинов, уютные столики и навесы кофеен, оригинальные вывески ремесленных мастерских.

Мой родной город явно оправился от военного лихолетья, и с того момента, как я сбежал отсюда на край света, заметно похорошел. Развалины и обломки убрали, буйную зелень — выстригли и вырубили, дороги покрыли свежим новомодным асфальтом или традиционными брусчаткой и булыжником. На месте разрушенных строений с умопомрачительной скоростью возводились новые гостиницы и пансионаты — места для застройки в курортном городе стоили дорого.

— Мне очень нравится Эвксина, — проговорил Царёв, который с поистине аристократическим видом правил конем, приглаживая усы под взглядами хорошеньких горожанок. — Это город, который имеет свой характер.

Я поднял взгляд на холм, где высились мощные бастионы старой крепости, а над башнями ее реяли имперские флаги. Средневековая цитадель времен независимого Эвксинского царства, неоднократно перестроенная, все еще служила защитникам южной столицы верой и правдой.

— Характер есть. Сложный, даже вздорный порой — но есть, — подтвердил я. — Иван, у тебя имеются какие-то планы здесь?

Он покачал головой:

— Нет. Все мои планы теперь — по ту сторону Кафа.

— Тогда я…

— Всенепременно, шеф. Я буду вашей тенью. Максимально тактичной и предупредительной тенью, прошу заметить.

Сориентироваться и понять, в какую сторону нужно ехать, чтобы добраться до особняка Валевских не составило особого труда. Ну да, Диоскуриада — район фешенебельных особняков — не был мне хорошо знаком, я провел детство и юность в Пентагоне, или — Пяти углах, если по-простому. Мы жили в казенной университетской квартире, которую мой отец получил одновременно со званием приват-доцента. Ну да, квартира была очень даже ничего — меблированная, пятикомнатная, с камином и черным ходом… Но по сравнению с дворцами Диоскуриады она выглядела очень скромным жилищем. Мы еще мальчишками бегали в элитный район, стараясь не попасться на глаза бдительным сторожам и сердитым конюхам — еще перетянут поперек спины розгой!

Горцы в Эвксине — не редкость. Тут у каждой второй семьи в горах — или родня, или свояки, и у каждой первой — кунаки. Потому два мужчины в традиционных архалуках никакого особенного ажиотажа не вызывали, разве что полицейские иногда косились на нас неодобрительно. Стражи порядка вообще не любили, когда огнестрельное и холодное оружие выставляли напоказ, если ты не принадлежишь к имперским вооруженным силам или правоохранительным органам. А поскольку кроме моей орденской ленточки никаких знаков принадлежности к армии у нас не было, эти взгляды были вполне себе оправданными.

Хотя, пожалуй, значительная часть имперских мужчин, а иногда и женщин, имела при себе оружие: «бульдог» или «дерринджер» в ридикюле или кармане пиджака были обычным делом. Эхо войны!

Просто демонстрировать свой арсенал у имперцев было не принято. Горцы рассуждали по-другому: показать, что вооружен — честно. Это придаст друзьям уверенности, а врагам — осмотрительности, и предотвратит множество ненужных двусмысленных ситуаций… И это тоже можно было понять.

Наконец, мы с Царёвым покинули кипучие и суетливые центральные районы, и пересекли условную границу пригорода.

Подкованные копыта буланых горских жеребцов громко звучали на тенистых, ухоженных улицах Диоскуриады. Здесь не было скученности, не стояли трех— или пятиэтажные многоквартирные дома, не тарахтели входившие в моду автомобили… Тут жила почтенная публика, которая любила шум только в рамках торжественных приемов и пышных балов.

Даже наш негромкий разговор привлекал внимание — из окон мезонинов и с увитых плющом балконов время от времени на нас посматривали местные жители — кто-то с интересом, а кое-кто и с осуждением.

Особняк, скорее даже — дворец Валевских впечатлял. Белоснежное трехэтажное здание в античном стиле, с колоннадой и кариатидами вдоль фасада, и портиком, крыша которого служила балконом, а точнее — террасой для прогулок… Дом утопал в зелени — мандариновые и гранатовые деревья, самохи, магнолии, рододендроны и олеандры заполнили собой всё пространство от мраморной лестницы крыльца до кованой решетки ворот. Всё это буйство субтропической растительности благоухало, цвело и пело — птичье многоголосье складывалось в настоящую симфонию.

Мое сердце забилось чаще, лицо горело — да что такое-то, черт возьми? Я медленно выдохнул и улыбнулся своему возмущению. Что, господин поручик, не привык быть влюбленным? Пошел трещинами панцирь, который носил годами? Теперь — привыкай. Любовь — это великая радость и великая уязвимость…

Я увидел ее первым. Лиза сидела с книжкой в руках на качелях, установленных под раскидистой самохой. Девушка по своей неистребимой привычке поджала ноги, уютно устроившись на подушках и опираясь на резную спинку сидения. Ветер шевелил непослушную прядку волос, которая выбилась из прически, пытался заигрывать с подолом легкого, василькового цвета платья.

— Она? — почти шепотом спросил Царёв, тоже зачарованный волшебством момента.

— Она… — кивнул я, не смея оторвать от нее взгляда.

— Красивая…

В этот момент жеребец, который всё это время нетерпеливо перебирал ногами, громко фыркнул. Лизавета от неожиданности выронила книгу из рук, глянула в сторону источника звука, явно сразу меня не узнав, а потом ахнула, спрыгнула с качелей и как была, босиком, легко и грациозно побежала к воротам.

Я слетел с жеребца в мгновение ока, чтобы спустя очень долгие секунды подхватить ее на руки, чувствуя под тонкой материей ее свежую кожу, стройное тело…

— Ты! Ты… Ты почему так долго? — она обвила мою шею руками и целовала меня в ответ, а я не мог оторваться от ее теплых губ, точеной шеи… — Ну всё, спускай меня с небес на землю!

— Нет, Лизавета, вы босиком, а потому — не пущу!

— Не тяжело тебе? — улыбнулась она.

— Не тяжело, — я смотрел в сияющие глаза девушки и, кажется, тонул в них.

Каким же кретином нужно было быть, чтобы бежать от нее? Тут же перед моим внутренним взором замелькали лица друзей и соратников, городов и дорог, пройденных за последние годы… Нет, всему — свое время. Но сейчас — сейчас ни отпускать, ни упускать ее я был не намерен.

— Хозяин! Несите ружжо! Барышня с диким джигитом милуется! — раздался заполошный голос.

— Ой-ой, — сказала Лиза. — Скорей неси меня обратно!

Иван тоже спешился, держал в поводу наших коней и улыбался из-под своих внезапных усов яркой, искренней улыбкой. Вот человек, который совершенно точно, без всяких подтекстов рад за меня!

Как ни жаль мне было отпускать невесту, но пришлось. Девушка быстро надела туфельки, при этом как будто случайно дав мне и только мне полюбоваться ладными ножками, когда легкая материя платья на секунду взметнулась. Из-под густых ресниц Лиза глянула на меня своими невозможными синими глазами — заметил ли? Конечно, заметил!

На мраморном крыльце появился хозяин дома — как всегда импозантный, с иголочки одетый. Ружья в руках у него не было, а вот револьвер слоновьего калибра, богато украшенный золотой насечкой — имелся. Брови господина Валевского были грозно нахмурены, на решительно сжатых челюстях играли желваки.