Гусев стал слушать со всё возрастающим интересом. Когда я говорил про Раубаля и про то, как этот виндобонский художник с манерами истероида спровоцировал и поимел протекторатских анархистов, Алексей Иванович покрылся красными пятнами, но под конец моей речи, после упоминания о Свальбарде и Дыбенке — заметно переменился в лице.

— С Дыбенкой можно делать дела, — согласился он. — Чтобы вы понимали — я не предам революцию. Но заключить союз с чертом против дьявола — это можно, это всегда пожалуйста.

В этот момент в комнату вошла Изабелла Ли. Пошарпанное помещение заброшенного цеха завода в саркельской промзоне как будто посетило закатное солнце: великолепная креолка в своем ярко-красном платье, рубиновом колье в золотой оправе, с которым отлично гармонировали такие же кольца и серьги, казалась существом фантастическим.

— Альоша, — сказало фантастическое существо. — Сэндвичи с огурцами и мятный чай!

И, сверкая рубинами, внесла облупленный поднос со старым фарфоровым чайником и четырьмя чашками. Две из них были без ручек.

— Да-да-да, Беллочка, ставь сюда, — Гусев смахнул со стопки строительных поддонов крошки кирпича своей мозолистой ладонью, застелил газету и отступил в сторону.

Я успел выдернуть прессу из-под подноса в последний момент:

— Мы тут с вами устроили бурю в стакане, а в мире удивительные вещи происходят!

— Ну-ка, ну-ка, — Иван заглянул через плечо. — Какое еще Финикийское государство? Шеф, дайте почитать!

Сэндвичи оказались обычными бутербродами, но весьма и весьма неплохими. Помимо огурцов в их состав входила копченая свиная грудинка, сливочное масло, твердый сыр и свежий пшеничный хлеб. Чай тоже был выше всяких похвал, хотя самого чая там и не было — мята, мелисса, и кажется — липа и чабрец.

— Тут такой чудесный… Хани? Миот? Мёд! — подбирала имперские слова Изабелла иногда с трудом, хотя в целом ее успехи в изучении языка были феноменальными. — Я принесу!

Мы втроем отдавали должное сэндвичам, Иван, активно работая челюстями, взял в руки газету и, встряхнув ее, прочел:

— «Финикийская диаспора Протектората объявила о начале сбора средств на организацию экспедиции в Левант, с целью подготовки лагерей для переселенцев. На фоне участившихся погромов и случаев неприкрытой дискриминации национальных меньшинств во владениях Тевтонского Ордена вернуться на землю предков по предварительным оценкам уже изъявило желание не менее ста двадцати тысяч семей. Финикийские общины Сипанги, Федерации и Альянса готовы присоединиться к проекту, если великие державы продемонстрируют готовность к диалогу с государством Финикия, в случае, если оно будет создано. В первую очередь лидеров движения за репатриацию интересуют взаимовыгодные торговые отношения, в частности — поставки продовольствия, медикаментов, оружия и товаров первой необходимости…»

— А расплачиваться чем будут эти мелкие лавочники и ростовщики? — раскосые глаза Гусева выражали только безграничное недоверие.

— Судя по всему — наличностью, — пожал плечами Иван. — Вон, написано, собрали уже несколько миллионов марок. Среди финикийцев немало успешных дельцов!

Меня интересовал совсем другой вопрос:

— Но там ведь живут башибузуки? Например — агаряне, моавитяне… Да те же филистимляне в конце концов! Это воинственные, многочисленные племена. Финикийские города были разрушены почти две тысячи лет назад, Тир, Сидон, Библ — от них остались только руины! На землях Леванта за это время успели пожить десятки народов! Это что получается — лопари могут предъявить права на Мангазею, коннахтцы — на Камелот? Это очень опасный прецедент…

— Это выход, — высказал неожиданную мысль Царёв.— Алоизу Раубалю не придется сжигать их всех в печах.

— В каких печах? — я похолодел от того, каким тоном это было произнесено. — В каких, к черту, печах? Мы ведь всё еще говорим о людях, о финикийцах?

Мой ассистент как будто знал что-то, мне неведомое и ужасное. Его лицо стало мрачным, решительным.

— Чертов художник… Просто представьте — в Протекторате проживает почти миллион финикийцев! Это — предприятия, недвижимость, земельные участки. Всё это имущество в случае осуществления переселенческой программы перейдет в собственность государства — или бесплатно, или по бросовым ценам. А это для нынешнего Великого Магистра — просто настоящий подарок! Подачки сторонникам, средства для оснащения и перевооружения армии, свободная жилплощадь в городах… Не удивлюсь, если псы Раубаля из «Айзенхута» устроят какую-нибудь показательную акцию — например перебьют все витрины финикийских магазинов и мастерских.

— Вы говорите чудовищные вещи, — помотал головой Гусев. — Как будто даже поддерживаете эту идею с образованием Финикии. Эти ваши переселенцы собираются точно так же выселить из своих домов десятки тысяч человек. Там ведь живут люди, веками! И тоже считают эту землю своей! И печи… Кто в здравом уме будет сжигать в печах целый народ?

— Кто в здравом уме будет вешать за ноги целыми семьями только за то, что один из членов этой семьи состоял на государственной службе? — откликнулся Царёв. — Кто в здравом уме отдаст приказ закопать живьем в землю отца, мать, четырех дочерей и одного сына, заставив при этом выдалбливать для себя могилы в мёрзлом северном грунте? Кто вообще сказал, что на свете есть хотя бы один человек в здравом уме?

Гусев потупился и некоторое время разглядывал носки своих ботинок.

У анархистов имелись свои люди на железной дороге, и мы с Иваном ожидали товарного состава с теплушками, чтобы доехать на нем до Яшмы. Открытый вагон, был помечен белым крестом, нам оставалось только поджидать поезд на подъеме, чтобы вскочить внутрь, когда машинист сбросит ход.

Убийство в «дИшовых нУмерах» наделало шуму. Оказывается, мы прикончили каких-то местных знаменитостей, на ушах стоял весь Саркел — нас искали и полицейские, и бандиты. Гусев сказал, что «классово близкие элементы» принесли новости: за наши головы Вассер обещал подарить автомобиль. Юноша-портье больше в гостинице не появлялся — может, укокошили бедолагу, или он оказался умнее и сбежал.

Вроде как у них совершенно точно имелось наше словесное описание -от гулящих девок из комнаты, а может и портье раскололся, так что угроза была вполне реальной. К тому же — существовали те самые заговорщики-террористы, что подорвали дворец, и они тоже могли идти по нашему следу. Предположить, что мы спелись с анархистами, не смогли бы ни те, ни другие, и потому воспользоваться их возможностями было самым разумным шагом. Ответной любезностью с моей стороны была короткая телеграмма на Аркаимский Главпочтамт: «по джазу отбой тчк ищите столичного дирижера тчк».

Это должно было избавить Изабеллу Ли и ее джаз-банд от навязчивого внимания ребят Ариса.

А вот нас от навязчивого внимания целой отары овец, которую, оказывается, перевозили в теплушке, отмеченной условным знаком, избавить никто не мог.

— Послушайте, шеф, — сказал Царёв. — Мне кусок в горло не лезет. Пускай они отвернутся!

Аппетит у юноши был отменный, и он при всяком удобном случае что-нибудь жевал. Сейчас его жертвой стала одна из двух краюх ржаного хлеба, вареные яйца и зеленый лук — из припасов, которыми анархисты снабдили нас в дорогу. Овцы выглядывали из своих загородок и укоризненно заглядывали ему в глаза.

— А ты поделись, — предложил я. — Их тут штук двадцать всего, каждой по кусочку, а пока они жуют — и сам поесть успеешь.

— Так я пока всех угощу, первые-то уже дожуют! — сокрушался Иван. — Вон у них сено на полу лежит, пускай едят!

В вагоне было душновато, спасал только ветер, задувающий в щели между досками. Стриженые овцы топтались вдоль стен, некоторые, одурев от жары, дремали на полу. Мы сидели у двери, на том самом сене, и коротали время за разговорами.

— Я вот что подумал, шеф… Помните нашу народную пословицу про инициативу? — спросил Царёв, после того, как мы обсудили синематограф, Чарльза Спенсера, руссильонскую кухню, мои приключения в Яшме и его попытки научить дворцового повара готовить настоящий пеммикан, как в Варзуге.