В комнате, уставленной золотистыми лампами и туберозами, было жарко и душно. Из напитков подавали только ţuică и румынский вермут. Закусывать предлагалось треугольными тостами с икрой. Гарриет попросила Паули сделать ей коктейль «Амальфи»[73]. Потрясая шейкером, тот рассказал, что господин профессор Инчкейп подарил ему билет на утренний прогон. Хотя он не очень понял пьесу, всё это было совершенно чудесно, чудесно, чудесно. Он принялся изображать актеров: профессора, господина Бойда, господина Прингла, притворялся великаном вроде Гая или Дэвида, показывал генерала и довольно долго развлекал таким образом хозяйских гостей в отсутствие хозяина.

Гарриет смеялась и аплодировала, но все мысли ее были в Париже. Когда к ним присоединились ликующие актеры, в которых всё еще бурлило возбуждение прошедшего вечера, она почувствовала, что бесконечно далека от них.

Никко тут же подбежал к своей жене и схватил ее за руки.

— Dragă![74] — воскликнул он. — Ты была великолепна! Все говорили мне: какая красавица ваша Белла! Как подходит ей это имя!

Белла рассмеялась, и в ее смехе звучало нечто лихорадочное. Она повернулась к Гарриет, ожидая продолжения похвалы, но Гарриет спросила:

— Вы слышали новости?

— Конечно слышала, дорогая, — ответила Белла высоким голосом. — Просто ужас!

Она отошла, и Гарриет поняла, что от нее ждали других слов.

Все толпились вокруг Гая. Он пребывал в ленивом благодушии, обычно происходящем от чувства удовлетворенности и физической усталости. Подойдя к нему, Гарриет крепко обняла его, стремясь выразить свою любовь и благодарность за то, что спектакль уже позади и к ней наконец-то вернется общество супруга.

— Невероятный успех, — сказала она. — Зрители совсем позабыли про Францию.

— Да, неплохо, — скромно признал он, как человек, вполне довольный своими достижениями. Он стал критически разбирать постановку, которая, на его взгляд, была полна недочетов. Впрочем, люди учатся на ошибках.

— В следующий раз… — начал он.

— Какой «следующий раз»?

Гай был крайне озадачен.

— Я думал, тебе понравилось, — сказал он и отвернулся в поисках поддержки. Она тут же нашлась. Его осыпали похвалами со всех сторон. Гарриет постаралась присоединиться к общему хору, но она не принадлежала к их союзу, сплотившемуся за последние несколько недель. Кроме того, она пребывала в реальном мире. Они же от него удалились. Ей не удавалось подражать их ликованию.

Она огляделась в поисках Никко, но он крутился вокруг жены, пьянея от всеобщих поздравлений. Гарриет вышла на террасу и встала на пороге, наблюдая за царящей суматохой.

Якимов бродил по комнате с отсутствующим и счастливым лицом, то и дело подставляя свой бокал для добавки. «Вы очень добры, это очень приятно», — отвечал он на поздравления, но не более того. Успех словно бы приглушил его. Это относилось и к другим актерам. Они напоминали путешественников, прибывших из прекрасных далеких миров и еще не смирившихся со своим возвращением.

Гости разделились на две группы: одна столпилась вокруг Софи, другая — вокруг Беллы. Сама Белла расположилась в кресле, на одном из подлокотников которого пристроился Никко. Она привлекла Якимова, и он послушно уселся на второй подлокотник. Рассадив студентов полукругов у своих ног, она словно бы снова возглавила суд, но на деле в центре внимания оказался Якимов. Студенты восторженно глядели на него, ожидая, пока он что-нибудь скажет, и когда Дубедат, мрачно жуя икру, с отвращением спросил: «Что это?» — и Якимов ответил: «Рыбный джем, дорогой мой», они так и покатились со смеху. Воодушевленный этим успехом, Якимов пустился в рассуждения. Гарриет не слышала, что он говорит, но в какой-то момент Белла шлепнула его по руке и шутливо велела вести себя прилично.

Софи успела переодеться в черное бархатное платье, но не смыла грим. Ее окружили представители миссии и — Гарриет ощутила легкий укол ревности — Кларенс.

Гай, Дэвид и Инчкейп стояли вместе между этими группами. Заметив, что Гарриет осталась одна, Инчкейп подошел к ней и предложил:

— Давайте выйдем на террасу.

Снаружи дул прохладный, влажный ветер и пахло геранью. Парк по-прежнему пребывал в трауре. В самом сердце тьмы мерцали огни кафе на озере.

Когда они подошли к перилам, Гарриет вдруг осознала, что дорожка внизу полна людьми, — они молча шли куда-то в темноте. Она попыталась сказать что-то об этом, но Инчкейп был не расположен слушать.

— Ситуация серьезная, конечно, — сказал он, — но нам не стоит волноваться. Немцы слишком заняты, чтобы помнить о нас. Думаю, нам повезло, что мы здесь.

Прежде чем Гарриет могла возразить против такого оптимизма, он принялся расспрашивать ее о том, как сыграли те или иные актеры. Когда они обсудили Якимова, Софи, Гая, Дэвида и Диманческу, Инчкейп продолжал выжидательно смотреть на нее.

— Дубедат был хорош, — сказала Гарриет.

— Просто великолепен! — согласился Инчкейп. — Он умело пользуется своей природной непривлекательностью.

Сказав это, он продолжал чего-то ждать, и Гарриет вдруг поняла, что от нее требуется.

— Ваш Улисс, конечно, был восхитителен. Легкая мрачность, украшенная сарказмом, тот род терпения, который приходит с опытом. Все были очень впечатлены.

— В самом деле?! — Инчкейп разулыбался, опустив взгляд на свои маленькие аккуратные ботиночки. — Конечно, у меня не было времени на репетиции.

Паули выбежал на террасу, настойчиво окликая своего хозяина. Прибыл сэр Монтегю. Инчкейп фыркнул и печально улыбнулся Гарриет, не сумев скрыть, однако, своего удовлетворения.

— Так наш чаровник всё же объявился!

Он торопливо прошел в комнату, и Гарриет последовала за ним. Сэр Монтегю стоял в центре комнаты, опираясь на трость. Он и сам напоминал благородного старого актера — смуглое, умное и обаятельное лицо, по сторонам тяжелого рта залегли глубокие морщины. Он улыбался девушкам вокруг себя.

Фицсимон сидел на диване, небрежно положив руку на плечо Софи; та пыталась придать этому вид объятия. Увидев вдруг своего начальника, он резко вскочил. Софи соскользнула на пол и пришла в ярость, пока не поняла, кто стал причиной ее падения. Приняв комически удрученный вид, она стала потирать ягодицы.

— Добрый вечер, сэр, — сказал Фицсимон. — Спасибо за покровительство нашему спектаклю, сэр.

— Я прекрасно провел время. — Сэр Монтегю взглянул на Софи, после чего улыбнулся Фицсимону. — Очень мило. Хорошенькие пухленькие куропаточки. Я и сам до таких охоч. Простите, что задержался. Должен был принести соболезнования французам.

— Как там французы, сэр? — спросил Добсон.

— Оправдываются. Румыны принесли свои соболезнования нам. Думают, что война закончена. Я сказал им, что всё только началось. Больше никаких треклятых союзников на нашем пути. Теперь начнется настоящая драка.

Под всеобщие возгласы и аплодисменты Инчкейп подошел к министру, который протянул ему руку.

— Поздравляю, Инчкейп. Достойное зрелище. Неплохие парни у вас работают, неплохие. И, должен сказать, — он смерил взглядом Фицсимона и Фокси Леверетта, — ваше дополнительное хозяйство смотрелось неплохо.

— Всё свое, сэр, — сказал Фицсимон с ухмылкой.

— В самом деле?! — недоверчиво ухмыльнулся сэр Монтегю. — Что ж, остается лишь порадоваться за вас.

Инчкейп ушел к серванту в углу, позвякал там бутылками и вернулся к сэру Монтегю с наполовину наполненным виски стаканом, который тот осушил в два глотка под уважительные взгляды собравшихся. После этого он извинился перед присутствующими, пожелал всем доброй ночи и поковылял прочь.

— Я провожу вас до автомобиля, сэр, — заявил Добсон и удалился следом.

— Какой очаровашка! — вскричала Софи, когда министр еще мог ее слышать.

Теперь, когда начальник ушел, Фицсимон оживился, сел за пианино и заиграл «Ламбет-Уок».

Гай и Дэвид поставили на пианино доску и играли в шахматы какими-то ценными фигурками из слоновой кости, а Инчкейп кружил рядом, явно опасаясь, что они что-нибудь разобьют.