— Будь я проклят! — воскликнул Галпин, так выпучив глаза на Ванду, что стали целиком видны его шоколадно-коричневые радужки на фоне пожелтевших, налитых кровью белков.

Ванда выглядела так, что сложно было не обратить на нее внимание: узкое черное платье, туфли на высоких каблуках. Ее обнаженная спина и руки уже покрылись загаром. Не обращая внимания на Галпина, она поприветствовала Скрюби и спросила:

— Есть новости?

Новостей не было.

Женщины ощутили в ней то же постоянное предчувствие угрозы, которое терзало их самих, и подвинулись, чтобы дать ей место. Она села, наклонилась над столом, оперлась на руку и уставилась на Скрюби. Она вообще была молчалива и часто сверлила взглядом мужчин, в которых была заинтересована.

— Что будет дальше? Что нам делать? — спросила она таким тоном, словно Скрюби мог сказать что-то, что разрешило бы их терзания.

Скрюби даже не пытался соответствовать выделенной ему роли. Он ухмыльнулся, демонстрируя полное незнание. Галпин оживленно заговорил, притворяясь, что появление Ванды прервало его рассказ. Он начал с середины историю, которую Гарриет уже не раз от него слышала: как он служил репортером в Албании и попытался прорваться в летний дворец и взять интервью у королевы, которая только что родила.

— Не могла же меня сдержать эта игрушечная армия у ворот!

— И вам удалось ее увидеть? — подыграла ему миссис Рамсден.

— Нет. Они трижды меня выставили. Меня! Не я ли собирал в Сассексе две пинты грудного молока в день для иклфордской четверни![69]

Присутствие Ванды раззадорило Галпина, и он говорил всё с большим пылом, не переставая наблюдать за ней. Глаза его были выпучены так, что чуть не вываливались из орбит. Ванда игнорировала его в течение часа, потом встала и ушла. Он мрачно уставился ей вслед.

— Бедняжка, — сказал он. — Жаль мне ее. В самом деле! У нее здесь нет ни единого друга.

Они оставались в саду до вечера, когда липа запахла еще сильнее. У Галпина был при себе радиоприемник, и он несколько раз пытался поймать обещанную речь Черчилля. Над головами сновали летучие мыши. Миссис Рамсден пригнулась, опасаясь за свою шляпу.

— Если они залетят в дом, их надо немедленно выгнать, — сказала она. — Дело даже не в них самих, а в том, что они оставляют после себя.

Деревья потемнели на фоне неба, сиявшего, словно начищенное серебряное блюдо. В отличие от большинства уличных кафе, в этом саду не было освещения. Единственным источником света были окна гостиницы. Садом мало пользовались. Между плитами пробивалась трава. Никто и не думал сметать со стола осыпавшиеся липовые цветки. За исключением нескольких румынских парочек, которые искали уединения в самых темных углах, здесь не было никого, кроме англичан.

Наконец речь началась. Румыны тихо подошли поближе, чтобы послушать, как Черчилль обещает, что Англия никогда не сдастся.

— Мы будем сражаться на пляжах, — говорил он. — Мы будем сражаться в полях.

Миссис Рамсден уронила лицо в ладони. Ее шляпа упала под стол, но никто не обратил на это внимания.

Каждый день толпа у окон немецкого Бюро пропаганды наблюдала за тем, как красные стрелки продвигаются всё глубже по территории Франции. Одна из них пересекла Сомму и повернула на юг, в сторону Парижа. Все говорили, что скоро наступление остановится. Никто не верил в возможную потерю Парижа.

По пути к Белле Гарриет прошла мимо окна Бюро. Ей не требовалось подниматься по Каля-Викторией или непременно идти по этой стороне улицы. Однако она пробралась сквозь толпу, бросила старательно равнодушный взгляд на стрелки и пошла дальше, вскинув голову.

Когда Гарриет вошла в гостиную, Белла воскликнула:

— Ну и что вы об этом думаете?

На мгновение Гарриет преисполнилась надежды, но восторг Беллы объяснялся исключительно ее успехом в роли Елены. Она просто хотела сообщить, что портрет Чемберлена с цветком Безопасности всё еще висел в клубе.

— Я позвала слуг и приказала немедленно его снять и поставить в туалете, лицом к стене.

Портниха принесла дамские костюмы; Белла заранее настояла, чтобы Гарриет пришла на эту финальную примерку.

Платье было сшито из дешевого белого тюля, из которого крестьянки шили себе блузки. Силуэт был выбран классический. Узнав, что все женские персонажи будут одеты одинаково, Белла ощутила недовольство. Ей хотелось сшить себе изящное атласное платье. Теперь же, примерив платье из тюля, она капризно выпятила губу и прошлась перед зеркалом своего гигантского гардероба, недовольно обдергивая лиф и юбку.

Портниха наблюдала за происходящим, усевшись на пол. Это была самая дешевая швея, которую Гарриет удалось найти, — хрупкое, истощенное создание, источавшее ароматы заплесневелого хлеба. Одна щека у нее была раздутая, другая впалая, словно у битого яблока, на желтом лице красовались усики. Когда Белла остановилась рядом с ней, она нервно вздрогнула, воздела руки и начала что-то говорить.

— Ну что я могу сказать… Мы будем напоминать толпу весталок, — объявила Белла, не обращая внимания на портниху. — У меня, разумеется, будет множество украшений, но остальные! Я даже не знаю.

— Вы собираетесь надеть украшения?

— Дорогая, я же Елена Троянская. Я королева.

Она повернулась к зеркалу боком, запрокинула голову и с величественным и задумчивым видом оглядела линию груди и свою обнаженную пухлую белую руку. Платье было изящнее и элегантнее многих английских нарядов.

— Думаю, здесь нужно добавить цвета. Кусок шифона. Большой платок, возможно. Голубой или, возможно, золотой. И какого-нибудь другого цвета остальным.

Лицо Беллы смягчилось, но Гарриет приуныла. Ее замысел теперь казался убогим и безвкусным. Ей казалось, что она испортила спектакль. Швея снова что-то сказала.

— Чего она хочет? — спросила Гарриет.

— Чтобы ей заплатили.

Гарриет полезла за деньгами.

— Она просит тысячу леев, — сказала Белла. — Дайте ей восемьсот.

— Но тысяча — это так мало. Едва ли десять шиллингов.

— Она этого не знает. Обойдется и восемьюстами. Румынка дала бы ей вполовину меньше.

У Гарриет не нашлось купюр мельче, чем в тысячу леев. Портниха застенчиво приняла деньги и тут же бросилась к двери. Белла захлопнула ее прежде, чем женщина успела убежать, и потребовала двести леев сдачи. Женщина завыла, словно профессиональная нищенка, после чего разрыдалась. Белла неумолимо протянула руку.

— Белла! — воскликнула Гарриет. — Она заработала свои деньги. Мы же не будем устраивать скандал из-за грошей. Отпустите ее.

Потрясенная Белла отошла от двери, и женщина сбежала. Повозившись с замком, она выскочила из квартиры, оставив дверь распахнутой, и ее каблуки застучали по мраморным ступеням.

— Знаете ли! — проворчала Белла. — Им нельзя доверять. Они вечно наживаются на иностранцах. Если бы вы имели с ними дело столько же, сколько я, вас бы они так же утомили.

Когда Гарриет собралась уходить, они обнаружили, что портниха забыла сверток с костюмами, которые она должна была отнести остальным актрисам.

— Вы только посмотрите! — сказала Белла. — Надо будет найти слугу, чтобы отнес их в университет.

— Я заберу, — сказала Гарриет.

— Нет уж! — Белла прижала костюмы к груди. — Я отнесу. Мне не стыдно показаться на улице со свертком.

Когда Кларенс отвез Гарриет на фабрику, оказалось, что трико готовы и выглядят именно так, как она просила. На обратном пути он вновь зашел на польский склад и вышел с охапкой рубашек и белья.

— Это для Гая, — объявил он, сложив свой груз к ней на колени.

— Почему вы не отдали мне их раньше?

— Потому что вы так уперлись. Разве вы не поняли: если бы вы хорошо со мной обращались, то добились бы от меня чего угодно?

Тем вечером Гарриет отправилась в сад «Атенеума», где итальянский официант сообщил им, что Италия объявила войну странам-союзникам. Он расплылся в улыбке и несколько раз повторил: