Якимов хотел было выбросить этот разговор из головы, но Гай неожиданно твердо дал ему понять, что если тот желает остаться в квартире, то должен согласиться на роль Пандара. Это убедило Якимова. В ночь перед первой читкой Гай несколько раз прогнал его по роли.

Было понятно, что Гай ничуть не сомневается в своих режиссерских способностях. Точно так же он верил и в Якимова. Сам Якимов ничуть в себя не верил и едва не плакал, когда обыкновенно добродушный Гай превращался в строгого учителя. К первой читке он невольно начал запоминать свои реплики. Слегка восстав из пучин депрессии, он стал приветствовать гостей. С ним разговаривали как с важным лицом, и он приободрился и немного уверовал в свои силы.

Войдя в квартиру, Инчкейп положил руку на плечо Якимову и провозгласил:

— Ах, добрый мой Пандар! Что же мне делать, Пандар?[57]

— Я уже получил по заслугам за мое участие в этом деле, — автоматически ответил Якимов и, услышав одобрительный возглас Инчкейпа, расплылся в прежней добродушной улыбке.

Гай сделал несколько копий пьесы и теперь раздавал их входящим. Вскоре все мужчины прибыли. Белла должна была прийти после какой-то вечеринки. В комнате было шумно. Один из гостей рассказывал смешную историю про Гитлера, как вдруг Гай призвал всех к тишине. По нему было видно, что война — это пустяки, в отличие от пьесы. К удивлению Гарриет, все тут же умолкли. Собравшиеся расселись и выжидающе уставились на Гая.

— Крессида прочтет первый диалог с Пандаром, — сказал он.

Гарриет вышла в центр комнаты и сообщила, что, в отличие от большинства ее однокашниц, она никогда не мечтала о сцене. При виде такого легкомыслия Гай нахмурился.

— Пожалуйста, начинайте, — сказал он сухо и терпеливо.

— Да как ты можешь судить о человеке с первого взгляда? — прочел Якимов.

— А если взгляд не первый? Если я его раньше знала? — задорно ответила Гарриет.

Гарриет показалось, что она выступила неплохо. Они оба выступили неплохо. Якимову не приходилось что-либо изображать: он говорил мягко и вкрадчиво и только иногда намекал интонацией на печаль или комическую жалобу.

Выслушав их, Гай ограничился коротким: «Ладно», после чего указал на Дубедата и сказал:

— Терсит.

Пока Дубедат выбирался в центр комнаты, на площади заиграла знакомая мелодия, и Гарриет запела:

— Коней напои, да коней накорми…

— Тихо! — скомандовал Гай. Вздернув бровь, Гарриет взглянула на Дэвида, который фыркнул. Не обращая на них внимания, Гай повторил: «Терсит!» — и Дубедат встал перед собравшимися, демонстрируя свой новый, весенний наряд: майку и спортивные шорты. Ноги его были по-прежнему покрыты приобретенной за зиму коростой.

— Начинайте читать второй акт, сцену первую. Я пока что почитаю за Аякса.

Дубедат читал реплики Терсита с гнусавым акцентом кокни, лишь немного утрируя свою обычную манеру речи. В конце сцены ему зааплодировали, но Гая было не так просто впечатлить.

— Голос подойдет, — сказал он. — Но Терсит должен говорить ядовито, а не жалобно.

Судорожно сглотнув, Дубедат принялся читать дальше, уже быстрее, но Гай остановил его:

— Пока что достаточно. Я бы хотел послушать Улисса.

Гарриет была уверена, что Инчкейп откажется принимать участие в постановке, но он согласился и теперь с довольным видом поднялся на ноги. Откашлявшись, он вышел в центр комнаты, принял грациозную позу и расправил плечи, при этом по-прежнему напоминая зрителя, а не актера.

— Мне не впервой играть в театре, — сообщил он с улыбкой. — Я много раз ставил школьные пьесы. Но, разумеется, мы никогда не брали такой игривый материал.

— Акт первый, сцена третья, — объявил Гай. — Речь, которая начинается со слов: «Та слава» и так далее.

Не прекращая улыбаться, Инчкейп прочел свою часть ровным и насмешливым голосом. Гай не стал поправлять его.

— Хорошо, — кивнул он, и Инчкейп отошел в сторону, поддернул брюки на коленях и аккуратно уселся.

Кларенсу и Дэвиду роли еще не выдали. Гай предложил, чтобы Дэвид попробовал почитать за Агамемнона.

Дэвид встревоженно приоткрыл рот. Пока он медленно выходил в центр комнаты, не отрывая взгляд от пола, Гарриет поняла, что его не просто забавляет происходящее, — он им очень доволен. Чуть помедлив, он начал читать, возвысив свой голос пожилого профессора так, что в нем появились капризные интонации.

Гай прервал его.

— Больше голоса, Дэвид. Не забывай, что ты — греческий полководец.

— В самом деле? Вот ведь!

Нервно переминаясь с ноги на ногу, он поправил очки и начал читать снова, более низким голосом.

Гарриет и Якимов, получившие ведущие партии в этой разномастной труппе, облюбовали одно кресло, — Якимов пристроился на подлокотник. Им нечего было сказать друг другу, но Гарриет чувствовала, как он расслабился, ощущая, что невозможное стало для него возможным и даже довольно приятным.

До этого момента Гарриет мучала тревога за Гая. Она была так уверена в крахе всей этой затеи, что желала, чтобы это произошло как можно раньше. Теперь же она начала понимать, что, возможно, ошибалась. Вопреки ее ожиданиям, люди не просто соглашались участвовать в спектакле — они радовались, что их позвали. Каждый из них словно только и ожидал возможности выйти на сцену. Почему — оставалось загадкой. Возможно, они чувствовали, что им нечем заняться в этой чуждом им городе во время войны. Возможно, Гай дал им возможность отвлечься, почувствовать себя творческими людьми, дал им цель.

Гай впечатлил ее, хотя она и не собиралась это показывать. Его преимуществом была практически сверхъестественная уверенность в обращении с людьми. Казалось, что ему даже не приходило в голову, что они не захотят слушаться его. Она с удивлением признала, что он оказался отличным командиром.

Ранее ее раздражало то, сколько физических и душевных сил он тратил на окружающих. Его обаяние сияло, словно пылающий радий, и ей казалось, что он, не разбирая, отдает себя исключительно ради самого процесса. Теперь же его витальность обрела смысл. Только тот, кто много отдавал, мог требовать и получать от других столь же много. Она гордилась мужем.

Дочитав свою речь до конца, Дэвид неуверенно взглянул на Гая.

— Продолжай, — сказал тот. — У тебя отлично получается.

Дэвид, словно облачившись в новообретенную уверенность, с наслаждением продолжил.

К ним присоединилась Белла в черном костюме из репсового шелка, закутанная в серебристые меха. Ее спросили, согласна ли она сыграть Елену.

— Это большая роль? — спросила она.

— Нет.

— Слава богу! — воскликнула она с жаром.

— Вы будете Еленой Троянской, — сообщил ей Инчкейп. — Вам просто нужно быть прекрасной. Ваш лик гнал в дальний путь тысячи судов[58].

— Надо же! — сказала Белла, зардевшись, и сбросила меха.

Она вышла в центр комнаты, прочла свой диалог с Пандаром и села рядом с Гарриет, разрумянившаяся и серьезная. Гарриет начинала понимать, что Белла способна на многое. Она ничего не знала об актерском мастерстве и никогда не выступала на сцене, двигалась скованно — и тем не менее сыграла хорошо.

— А как насчет Троила? — спросил Инчкейп. — Кто сможет его сыграть?

Гай ответил, что надеется пригласить на эту роль одного из сотрудников миссии. Он ждал разрешения министра.

— А Ахилл? — спросил Инчкейп. — Непростая роль!

— Я приметил одного из своих студентов, юного Диманческу. Он хорош собой и чемпион по фехтованию. До войны он учился в английской частной школе.

— В самом деле! Какой же?

— Мальборо.

— Превосходно, — сказал Инчкейп. — Превосходно!

— Большинству ваших актеров придется играть самих себя, — сказала Гарриет со смехом.

Гай повернулся к ней, нахмурившись.

— Постарайся не мешать, пожалуйста.

Его раздражение изумило ее, и она умолкла. Гай вызвал нескольких человек, чтобы они прочли общую сцену, сам читая за тех персонажей, на роли которых пока что не подобрали актеров. Он избегал сцен, в которых появлялась Крессида.