Я провела рядом с ней два бессонных тяжелых дня, ласково сжимая тонкие сухие пальцы и читая вслух письма немецкого офицера. Пожелтевшие и выцветшие от времени страницы не утратили и не скрыли ни одного написанного слова. Мой голос дрожал, слёзы лились рекой, горло перехватывало от рыданий, но я дочитала всё. До финальной строчки. Все пятьдесят три письма. Последнее было датировано две тысячи третьим годом, который, видимо, стал последним в жизни Ганса Леманна.

Как выяснилось, грозная Аделаида Степановна скрывала существование писем не только от меня, но и от себя самой. Ни одно из писем не было вскрыто, она их не читала, но судя по состоянию бумаги, пролила над ними реки слез.

Я не могла не спросить, почему она ни разу не заглянула внутрь, что ее останавливало? Разве легче было жить в неведении и страдании? До рокового две тысячи третьего ничто не мешало им увидеться. Ганс тоже рано овдовел, а повторно так и не женился. Они оба были одиноки и любили друг друга. Так почему же никто не осмелился ничего изменить? Сделать первый шаг? Он знал ее адрес, она знала, что он жив и помнит о ней. В том, как сильно Ганс хотел их встречи, я узнала из самих писем, где каждая строчка была буквально пропитана любовью, грустью, сожалением и бесконечной тоской.

– Я же не знала, что внутри, – рассудительно ответила Ада на град моих вопросов. – Для меня важнее было знать, что он где-то живет и дышит, а остальное было неважным. Я сильно его любила, Леся, очень сильно. Но вдруг этого было недостаточно? Вдруг мы оба жили иллюзией своей любви? Счастливыми воспоминаниями? Я боялась лишиться всего того, что в моменты абсолютного одиночества зажигало в моей душе маяк надежды. А сейчас не боюсь. Сейчас мне больше не страшно. Я готова встретиться с ним и знаю, что это скоро случится. И я сейчас не про Бога, милая. К Богу у меня разговор отдельный.

Даже в последние свои часы Аделаида умудрялась шутить. Ей с трудом давался каждый вдох, а она из последних сил улыбалась, приободряя меня. И что самое странное, не пролила ни одной слезинки, слушая признания своего любимого офицера. Как будто услышанное вовсе не было для нее откровением, как будто она на самом деле знала обо всем, что он хотел ей сказать, но не решался, а писал… Бесконечно длинные, трогательные, искренние и красивые письма.

– Жить надо так, чтобы ни о чем не жалеть на смертном одре. Вот такую я жизнь прожила, Лесечка. Все произошло именно так, как должно. Мы оба были счастливы, пусть и прошли свои дороги врозь. Он вырастил и воспитал детей и внуков и ушёл с мыслями обо мне, а я не испытала горького разочарования, как многие женщины. Запомни, милая, настоящая любовь не требует эгоистического обладания, но продолжает греть, даже когда огонь давно погас.

Аделаида Степановна умерла тихо, без мучений, в своей кровати, в шелковой белой ночной рубашке и с улыбкой на губах. Я задремала буквально на несколько минут, а когда проснулась, она уже ушла. Ушла так, как покидают наш грешный мир святые или блаженные. В тот момент я ей даже завидовала, в глубине души понимая, что мой финал будет совсем другим.

За день до похорон мне удалось найти в сети внука Ганса Леманна, и оказалось, что тот прекрасно знал о чувствах деда к русской красавице, но так как на письма ни разу не пришел ответ, он был уверен, что она давно умерла. В итоге мы обменялись фотографиями. Я выслала ему снимок Адушки, чтобы он распечатал его и отнес на могилу деда, и то же самое сделала для Аделаиды Степановны.

Этот странный волнительный ритуал что-то перевернул во мне, затронул за живое и воскресил все страхи и сомнения, которые я много лет прятала от самой себя. Он заставил меня взглянуть на жизнь без привычных шор на глазах. Честно и непредвзято, совершенно по-новому.

«Это, чтобы ты узнала его, Адушка», – прошептала я, пряча черно-белую фотографию молодого красивого офицера среди венков из свежих и искусственных цветов.

И знаете, что самое удивительное?

Когда на девятый день я снова пришла на могилу Аделаиды Степановны, снимок загадочным образом исчез. Если бы я верила в мистику, могла бы подумать, что Адушка забрала мой прощальный подарок.

– Приехали, Лесь, – без спросу врывается в мои воспоминания реальный и земной голос Страйка.

Так странно, я ведь совершенно не надеялась и не рассчитывала на новую встречу и пресловутый второй шанс. Я почти смирилась, что он тоже навсегда останется для меня разгоняющим мрак маяком, но жизнь внесла свои коррективы, столкнув нас в месте, где люди редко обретают любовь.

Нам повезло? Или это новое испытание, которое нам только предстоит пройти?

Страшно ли мне?

Безумно.

Готова ли я повернуть назад?

Никогда.

– Уютный двор, – покинув автомобиль, я оценивающе оглядываюсь по сторонам. Мне и правда очень нравится сравнительно новый современный район с удобными парковками и благоустроенными площадками для спорта и отдыха. – Идеальное место для семей с детьми.

– Зачем ты это говоришь? – его лицо застывает, взгляд становится нечитаемым и закрытым. Он все еще думает о том, что я рассказала ему в машине, а я не могу снова не вспомнить об Адушке. В чем-то она была права. Все мы, мужчины и женщины, зачастую любим выдуманный образ, и как только он начинает рушиться, приходит отрезвление и разочарование.

– Чтобы напомнить о том, чего ты лишаешь себя, Саш, – я подхожу ближе, кладу ладони на широкие сильные плечи и прижимаюсь щекой к груди, слушая гулкое биение его сердца.

– Всегда делай акцент на том, что приобретаешь, малыш. И сама увидишь, как жить станет гораздо проще, – глубокомысленно произносит он, заключая меня в кольцо крепких надежных рук. Зажмурившись от переизбытка чувств, я нахожу в себе силы только на то, чтобы согласно кивнуть, полностью растворяясь в согревающем ощущении покоя и теплоты.

– Ты мой маяк, Страйк, – бормочу, уткнувшись носом в пахнущую мужским парфюмом рубашку. – Никогда не гасни, пожалуйста, иначе я снова заблужусь во тьме.

Кравцов

Заявление в ЗАГС мы подали на следующий день, хотя Леся очень уговаривала меня не спешить и подождать хотя бы пару недель. Ждать я категорически отказался, потому что Веснушка выбила из меня очередное абсурдное обещание повременить с сексом до брачной ночи. Абсурдное для меня, но ее страхи и опасения были вполне объяснимы и понятны.

Олеся нуждалась в перезагрузке как внутренней, так и внешней. Давить на нее стало бы огромной ошибкой с моей стороны. Я осознавал это и как врач, и как любящий свою женщину мужчина. В общем мы договорились, что на время помолвки наши отношения замрут в стадии конфетно-букетного периода. Скрепя сердце, я вынужден был согласиться и пойти навстречу, теша себя эротическими фантазиями о горячем медовом месяце. Чтобы избавить меня от искушения, Олеся спала с матерью в отдельной комнате и старалась лишний раз не провоцировать, появляясь мне на глаза исключительно в одетом виде, но это не особо облегчало мои мучения. Воздерживаться я не привык, и два месяца без секса казались мне бесконечным испытанием на прочность, но тем не менее проверку на «вшивость» я прошел с достоинством.

Сценарий торжественной церемонии Олеся целиком и полностью придумывала сама, используя услуги свадебного агентства исключительно для воплощения своих идей в реальность. Светлана Андреевна тоже помогала с подготовкой, временно поселившись с нами. Будущая теща мне совершенно не мешала. Я был даже рад, что она не давала Веснушке скучать, пока я пропадал на работе.

Перед отпуском у меня наметился настоящий аврал, и я проводил по нескольку серьезных операций ежедневно. Мне все давалось на удивление легко, возникающие задачи решались мгновенно, пациенты шли на поправку быстрее, чем обычно, и в связи с этим я не чувствовал ни усталости, ни выгорания. Энергия буквально била во мне ключом, и ее хватало, чтобы зарядить оптимизмом и верой в исцеление всех, чьи медкарты попадали мне на стол. Коллеги шутили, что еще никогда не видели меня в таком мотивационном ударе. За два месяца ни одного летального случая, и это в отделении, куда зачастую попадают пациенты в тяжелейшем состоянии.