– А я от тебя чего-то требую? – откровенно офигеваю от услышанного. Она выразительно молчит, удерживая зрительный контакт. – Ладно, иногда бывает, но мне нужна определённая ясность, а ты все время, как страус. Чуть что – сразу в домике. С переездом в Питер вопрос отложили, хотя ты могла бы честно сказать: Знаешь, Саш, я не готова к такому серьезному шагу. Я не дебил, пойму, но ты же голову в песок и врешь постоянно. А что за херня с твоими родителями? У них ко мне какие-то личные претензии?

– Нет у них никаких претензий, – мотает она головой, измученно плюхнувшись на задницу. – Просто с тобой все по-другому, Саш. Я не могу тебе этого объяснить. Извини, но не могу. Не проси, пожалуйста, – закрыв лицо руками, Олеся делает судорожный вдох. – Ты абсолютно прав, я не готова.

– Тогда собирай манатки и вали отсюда, – взбешенно рявкаю я.

Вздрогнув, она снова хватается за свой чемодан, хаотично дергая молнию, которая упорно не поддается. Всхлипнув от досады, Веснушка бьет по крышке кулаком и пытается волочь чемодан к двери прямо так – наполовину расстёгнутый. В две секунды оказавшись рядом, я заканчиваю ее мучения, вырвав розовое недоразумение из рук.

– Неаккуратно сложила. Сначала начни, – вывалив содержимое бесформенной цветастой кучей на пол, бросаю выпотрошенный чемодан рядом.

– Ты охренел, Кравцов? – вскинув голову, она смотрит на меня разъяренной фурией, резко сменив роль несчастной дурочки.

Актриса, блин, из погорелого театра. Все-таки зря я не учитывал специфику ее деятельности в рамках благотворительной программы. Очень зря. Мечта дальнобойщика, клоунесса, чужая невеста, испуганная лань, заведенная фурия. Боюсь представить, что дальше она мне завтра сыграет.

– Не больше, чем ты, Матвеева, – криво ухмыляюсь я. – Что уставилась? Не нравлюсь?

– А кто сказал, что ты мне когда-то нравился? – парирует она, задирая свой сопливый нос. – Придурок бешеный, – нагло бросает мне в лицо, подходя вплотную.

Приподнимается на носочки, безуспешно пытаясь выровнять позиции. Дышит тяжело, часто, глаза горят, зрачки огромные, как два полыхающих портала в ад. Кого-то заводят жестокие игры? Так я не против. Умею, знаю, практикую и всегда готов поделиться полезным опытом. Даже вслух просить не нужно. Все понимаю без слов.

– Сама дура, – низко рычу в ответ, подхватывая ее за задницу и усаживая на себя.

Обхватив меня ногами, Олеся сгребает свитер на моих плечах и исступлённо целует, до боли кусая губы. Кровь решила мне пустить? Никак вампиршу включила. Ну все, напросилась стерва. Теперь держись и не жалуйся. Сюжет «от рассвета до заката» запущен. Ван Хельсинг в деле, деревянный кол на прицеле. Коленки сотрет от усердия и не только их. Вариантов масса, использую все.

Не дав ей опомниться и передумать, вытряхиваю Олесю из одежды, быстро раздеваюсь сам. Затем швыряю опешившую Веснушку на кровать и без лишних церемоний начинаю трахать, точнее драть во все щели, заставляя шипеть, мычать и кончать без остановки. А кончает она даже когда заглатывает, потому что я в это время долблю ее пальцами, стимулируя языком набухший клитор. Обычно ее смущает поза 69, но сегодня мы оба заведенные настолько, что ей тоже насрать, как она выглядит со стороны. Грязно, пошло, громко, без тормозов и дебильных комплексов. Голая физиология и концентрированный болезненный кайф на грани помешательства. Простыня под нами сбивается, превращается в мокрый комок. Мы перемещаемся на пол, потом в душ и продолжаем опять в постели, но уже без простыней. Я не пользуюсь резинкой. Далеко не в первый раз, хотя поучительный случай Олега должен был стать для меня уроком, но нет. Свои грабли лучше, чем чужие. Мне совершенно по*уй на возможные последствия. Залетит – будет рожать. Может, тогда успокоится. Пи*дец, скатился ниже плинтуса. Это женщины обычно мужика ребенком пытаются удержать, а не наоборот.

Эта мысль неожиданно отрезвляет. Скатываюсь с Веснушки на голый матрас, задыхаясь, как после пробежки на длительную дистанцию. Хотя бег фигня на фоне того, что мы с Олесей устроили. Марафон на выживание. Не секс, а битва столетия, и я, кажется, проиграл. Расфокусированный взгляд цепляется за свисающую с прикроватной тумбочки красную толстовку, с которой глумливо хлопает копытами и насмешливо скалит зубы белый рождественский олень. Влип я, рогатый. Пи*дец, как сильно влип.

– Саш, я так и не поняла – мне остаться или свалить? – свернувшись у меня под боком, сонным голосом уточняет Леся.

– А ты как думаешь? – отвечаю вопросом на вопрос, устав искать логику в ее словах.

– Больше не злишься на меня? – зевнув, она приподнимает голову, заглядывая мне в глаза с таким уморительным видом, что я срываюсь в гомерический хохот.

– На дураков не обижаются, Лесь.

– Так я и не обижаюсь, – задорно подмигнув, Веснушка садится и прижимает ладони к урчащему животу. – Жрать хочу, как слониха. Пиццу заказать?

– Закажи, но я пас, – ненадолго задержав взгляд на бесстыже торчащей груди, благоразумно поднимаюсь выше. – Вырубает, поспать всего пару часов удалось.

– Мог бы и промолчать, Кравцов, – запустив подушкой мне в физиономию, Олеся вскакивает с кровати и заворачивается в покрывало, бросая на меня грозные взгляды. – Не спал он! – поднимает с пола вторую подушку, и та тоже летит в меня.

– Угомонись, гарпия, – ловлю снаряд на лету и засовываю себе под голову. – Я у Олега ночевал. У них там ЧП мирового масштаба.

– Можно подумать, без тебя бы не справились, – недоверчиво дерзит Леся.

– На меня возложили почетную дипломатическую миссию. Полночи вели переговоры, – смеюсь я, наблюдая за комичными попытками Веснушки освоить роль ревнивой жены.

– И как? Удачно?

– Достигнуть перемирия удалось, – киваю, натягивая на себя одеяло, и поворачиваюсь на бок. – Пиццы мне кусок оставь, иначе проснусь и тебя сожру.

– Это ты можешь, Кравцов, – насмешливо комментирует Леся.

– Конечно могу. На аппетит не жалуюсь.

– Зато я жалуюсь на твой аппетит. Посажу на диету со следующей недели.

– Хрен тебе, – показав ей кукиш, блаженно вытягиваюсь и закрываю глаза. Убью любого, кто разбудит раньше, чем через шесть часов.

– Засунь свой хрен знаешь куда? – возникает Веснушка.

– Знаю и засуну, когда проснусь, – сонно ухмыляюсь я и мгновенно вырубаюсь.

Середина апреля

Олеся

– Опаздываем, Лесь. Шевели булками, – грозно кричит с кухни Кравцов, громыхая бутылками.

– Пять минут, – отзываюсь, надевая перед зеркалом белое платье в крупный горох.

То самое. Адушкино. Особенное. Счастливое. Бережно разглаживаю складки на подоле, поправляю рукава-фонарики, трогаю кружево на груди. Сидит шикарно, как на меня сшито. Вот бы Аделаиде Степановной показаться, порадовать. Она меня в каждую нашу встречу пытает, когда я платье выгуляю. Торопит, боится не дожить до моего дефиле, а я оптимистично заверяю, что мы еще на ее сто десятом юбилее спляшем.

Сердце разрывается от мысли, что однажды нам придется расстаться. Хотелось бы не думать о плохом, но я вижу, как моя любимая сварливая старушка медленно угасает. Перед выпиской ее лечащий врач напоследок шепнул, что следующий приступ скорее всего станет для Аделаиды Степановной последним. Сделать ничего нельзя, в больнице держать бессмысленно. Организм исчерпал свои ресурсы и может отключиться в любой момент. Больно и страшно. Словно о двигателе рассуждаю, а не о живом человеке. Жутко от мысли, что я тоже могу точно так же выключиться, словно сгоревшая микроволновка, ничего после себя не оставив. Как будто меня и не было никогда, а в мире ничего не изменится, никто даже не заметит…

Стоп! Отставить депрессуху! Улыбаться, радоваться жизни, дорожить каждым мгновеньем и стараться делать этот мир лучше. Только вперед и ни шагу назад. Перебрав все лозунги, что удаётся вспомнить, чувствую себя гораздо увереннее и бодрее. Порывшись в косметичке, крашу губы перламутровым блеском, заплетаю волосы в густую косу и подмигиваю своему отражению. Ну вылитая Аленушка. И козленочек даже есть. Как раз готовится нализаться до потери копыт.