– Лесь, ты особенный для меня человек, – серьезно и искренне говорю я, сокращая расстояние между нами. – Как бы ты ни старалась, тебе этого не изменить. Я никуда не исчезну. Смирись, Веснушка.
Олеся отводит взгляд, скрещивая руки на груди, закрывается, прячась в свою любимую ракушку. Независимый отчаянно-храбрый, а на деле до чертиков испуганный, взъерошенный воробей.
– Это неправильно, Саш, – насупившись, выдает она.
– Позволь мне самому решать, что для меня правильно, а что нет.
– А мое мнение ты учитывать не собираешься? – на бледном худом лице появляется хорошо знакомое мне упрямое выражение.
Не вижу смысла отвечать. Она упрекает меня в том, в чем сама отлично преуспела в прошлом, да и в настоящем. Самостоятельная, блин, и такая же упертая, как раньше. Все могу, со всем справлюсь, в горящую избу войду, мир спасу, горы сверну, сама себя излечу… Ага, как же. Не бывает так, малыш. Человек – животное социальное, в одиночку не выживет, и тебе рано или поздно придется это понять.
– Я благодарна за все, что ты для меня сделал, но больше не стоит создавать для меня особые условия, – решает добить меня Леся.
Охренеть, я впечатлен. Главное, тон такой важный. Уйди прочь, негодный. Щас, размечталась! Пусть сколько угодно храбрится и взрослую из себя корчит. Вытряхнула душу наизнанку в который раз и по привычке в кусты.
– Значит, особые условия не нравятся? – позволяю себе безобидно огрызнуться. – В тебе сейчас гордыня говорит, Олесь, а не здравый смысл. Научись не только давать, но и принимать помощь, и увидишь, как жить станет намного проще.
– Ты уже достаточно мне помог, – тихо отзывается Олеся. – Жизнь спас в прямом и переносном смысле. Не думай, что я этого не ценю, но… – она сбивается, не закончив фразу, и, развернувшись, идет к кровати. Присев на самый край, складывает ладони на коленях и удрученно вздыхает.
– Но? – настойчиво уточняю я. Взяв стул, сажусь напротив, всматриваясь в застывшие черты.
– Ты сам всё знаешь, – поджав губы, Олеся обращает на меня проницательный взгляд.
– Всё знать никто не способен. Прости, но мысли читать в университетах не учат, – развожу руками, обезоруживающе улыбаясь. – Давай, рассказывай, что с настроением, и будем исправлять положение.
– Я боюсь, Саш, – от ее искреннего признания у меня щемит в груди.
– Представь себе, я тоже. Бояться – нормально, Олесь. Страх – естественная движущая эмоция, включающая жизненно необходимый нам инстинкт самосохранения.
– Не боятся только сумасшедшие, – печально заключает она. – И мертвые.
– К тебе ни то, ни другое точно не относится. И раз с этим вопросом разобрались, переходим к следующему. Какие планы на будущее?
– Ты серьезно? – Леся вскидывает на меня удивленный взгляд. Я уверенно киваю.
– Абсолютно. У тебя две недели для того, чтобы определиться. Возможно, меньше. Ты стабильна, и, честно говоря, я держу тебя в клинике для личного спокойствия.
– Вот именно, Саш, – с упреком бросает она. – Ты ведешь себя не профессионально.
– Я – эгоист, Лесь. Всегда был и буду. Все мои действия руководствуются личным интересом, и именно поэтому я достигаю почти всех поставленных целей. Попробуй делать то же самое и увидишь, как быстро дела пойдут в гору.
– Ты, наверное, забыл, чем я занималась… – Веснушка осекается, потупив взгляд. – До болезни.
– Почему же? Прекрасно помню, – взяв ее за подбородок, заставляю взглянуть мне в глаза. – Что конкретно тебя пугает, Лесь? Давай только без общих понятий. Дай мне что-то конкретное.
– Я боюсь ошибиться и причинить боль тем, кого люблю, – сдавленно шепчет она.
– Думаешь, что я этого не боюсь? Или твои родители? Стандартный набор страхов меня не интересует, – решительно отметаю очередной стереотипный ответ. – Загляни глубже, в источник, в самую суть.
– Я … – Олеся растерянно моргает, глядя на меня с лёгким недоумением. – Стой. Ты на мне какую-то новую программу тестируешь?
– Нет, мы просто разговариваем о том, что тебя тревожит на самом деле, – поясняю я. Она берет паузу на осмысление ответа. На лице отражается огромная гамма эмоций, придавая ей уязвимый мечущийся вид.
– Не знаю, смогу ли вернуться к прежнему образу жизни, или теперь все изменится. Мои цели, взгляды, принципы…, – нерешительно откровенничает Олеся.
– А почему что-то должно измениться? – интересуюсь я. – Ты разве стала другим человеком? Я удалил у тебя яичники, а не часть мозга. Руки, ноги на месте, волосы отрастут, гормональная терапия избавит от неприятных последствий, а периодическая диагностика поможет исключить вероятность регресса. Ничто не мешает тебе жить так, как хочется. Через пару недель можешь смело возвращаться к своей миссии по спасению котят и старушек. Если, конечно, это все ещё твоя первостепенная цель. Либо ты можешь начать наконец жить для себя.
– Мне приносит радость то, что я делаю, – запальчиво возражает Олеся. – Помогая другим, я ощущаю себя нужной, полезной…
– Сильной, – дополняю я. – Ты черпаешь силу в слабости других, Лесь.
– Неправда! – потерев виски, она задумчиво хмурит лоб.
– Правда, – уверенно стою на своём. – И это абсолютно нормально. Но скажи мне одну вещь, Олесь. Искренне и не кривя душой. Почему ты думаешь, что нужна только слабым, одиноким, несчастным и сломленным? Ты когда-нибудь задумывалась, насколько тверже будешь стоять на ногах рядом с тем, кто готов добровольно поделиться с тобой своей силой и уверенностью в завтрашнем дне?
– Ты сейчас на себя намекаешь? – в изумрудных глазах проскальзывает скепсис с толикой гнева. Злость – это хорошо. Злость – это прекрасно. Злость срывает цивилизованные маски, показывая наше истинное лицо и мысли.
– Я не намекаю, а говорю прямо, – уверенно поясняю несмышлёной Веснушке. – Помнится, ты мне кое-что задолжала, обещалась вернуть. Момент на мой непредвзятый взгляд идеально для расплаты.
– Я была под властью эмоций, – съезжает Леся. Ожидаемо, черт возьми, но не прокатит. – Ты меня неправильно понял, – и это тоже мимо. Хрен тебе, малыш.
– Знаешь поговорку: слово не воробей…
– Хватит, Саш! – прикрикивает на меня Леся. Разбушевался воробушек. Голос прорезался. Сейчас зачирикает меня до смерти. Страшно, аж жуть, поджилки трясутся.
– Хватит? Я еще даже не начинал, – спокойно апеллирую я. – А теперь без шуток, Олесь. – перехожу к конкретике, сосредоточившись на осунувшемся лице. – Ты не вернешься в Москву к своим собачкам, кошечкам и старушкам.
– Это еще почему? – возмущается Веснушка, порозовев от злости.
– Первая причина – всего перечисленного и в Питере достаточно. Вторая – я тебя банально не отпускаю. Третья – после выписки ты переезжаешь ко мне и прекращаешь маяться дурью и искать поводы меня продинамить, иначе я приму меры воспитательного характера.
– Ремень что ли достанешь? – фыркает Олеся, вскакивая на ноги и убегая в противоположный угол палаты. Прижавшись к стене, она окидывает меня мятежным взглядом и нервно закусывает нижнюю губу. Дышит тяжело и быстро, импульсивно сжимая кулаки.
– Если хорошо попросишь, то будет тебе ремень, – невозмутимо ухмыляюсь я. – Но лучше начать с классики. К экстремальным экспериментам ты пока не готова.
– И как ты это представляешь? – помолчав, тихо любопытствует Леся. Радует, что она не пошла сразу в отказ, а значит, у меня есть шанс прояснить ситуацию.
– Зачем представлять, если можно практиковать?
– Я не могу, – бросает она сквозь зубы.
– Почему?
– Боже, ты совсем не понимаешь? – бесится Леся, топая своими маленькими ножками.
– Понимаю, – киваю я. – Лучше, чем ты думаешь. Я мог тебя понять еще три года назад, но тогда ты мне такого шанса не дала, а теперь я не дам тебе шанса свалить в свою страну Уныния и Самопожертвования. Ты имеешь право на личное счастье, как и все остальные люди.
– С чего ты взял, что я хочу строить свое личное счастье здесь, с тобой? – с негодованием спрашивает Веснушка. Я медленно поднимаюсь и неторопливо приближаюсь к бунтующей трусихе.
