Дюс смотрит на них.
– Точно помощь не нужна?
– Не. Справимся. А то травмы будут.
Поворачиваясь ко мне:
– Рассказывай, мы быстро…
– Я… э-э… не, ну я из Люберец…
Дюс резко:
– Да хоть из Валгаллы. Сиди. Продолжай.
Эти двое, подбадривая местных, уводят их подальше. Темнота взрывается дикими воплями. Такое ощущение, что там роту солдат кастрируют ржавым шанцевым инструментом. Вдруг из тьмы вылетает совершенно обезумевшее существо и, не разбирая дороги, бежит сквозь костёр. Мама, да что они там делают то с ними?
Через пару минут толпа разбегается. Те, кто на ногах. Парни возвращаются к костру. Ни царапины на обоих. Мне:
– Мы ничего не пропустили?
Село потом вымирало при нашем приходе. Нелюди. Ладно бы стенка на стенку. Отправили двоих, те загасили село, а остальные даже жопу не подняли.
Мне потом дедок всё пенял в сельпо, мол, не по-людски этих зверей на людей было травить. Я ему:
– Да ты что, диду! Это ж у нас самые дохлые были. Потому и послали их, вас жалеючи. Никого ж не убили? Во! А ты бы знал, что в прошлый раз… Кишки на деревья… Э-эх… ладно, что говорить…
Дед онемел. Мелко перекрестился и бочком из магазина.
На следующий день припёрся председатель совхоза и давай орать, да ногами топать.
По его выходило, что нам надо было рожи подставлять да спасибо за науку говорить. А то его робяты уси на бюллютне. Робыть некому. Помидор сгниёт. Кавун перезреет. Дыня стухнет. Дали в дыню и председателю. Шоб нежнее был. И унимательнее к людям (ударение на первом слоге).
ПТУшницы растаяли и повисли на плечах героев. Но мне приглянулась врачиха, студентка меда из Астрахани. Главное, у неё был отдельный вагончик. С душем!
Этого было вполне достаточно для глубокого искреннего чувства.
Поначалу у нас не задалось. Одна из отроковиц упилась молоком до отвалу. И отвалилась. И тут-то Ната жидко обкакамши. Все её реанимационные действия свелись к тому, что она скакала, мелко тряся крупом вокруг пациентки, и визгливо причитала… "Миленькая, только не умирай! Миленькая, потерпи!"
Впечатлённые такой квалифицированной медпомощью, мы с Дюсом взялись за дело.
Я поскакал за грузовиком, Дюс рылся в медикаментах, глухо матерясь, так как Ната вообще не помнила, где у нее что.
Нашёл что-то, кольнул. Тёлка задышала.
В больницу мы прикатили всей тёплой компанией. Вышел заспанный врач. Я предоставил слово Наташе.
– Аы-ыв-ву-уы-ым-м!
Врач поднял бровь.
– Вам плохо?
– Н-нум-ма-ав-во-он-нонаих!
– Чего?
Я отодвинул невменяемую эскулапшу.
– Вон пациентка.
– Что там?
– Анафилактический шок. Похоже передозировка конопляного молока.
– Знакомо. Что-то кололи?
– Гормоны. Преднизолон.
– Угу. Вы врач?
– Нет. Вот врач.
– Это?… Вы издеваетесь?!
– Правда!
Наташа поначалу была взбешена этим диалогом. Я её, видишь ли, подставил.
Но недолго. Сдалась через пару дней. Я наконец приник к заветному душу. Поутру (шёпотом):
– Только никому!
– Обижаешь!
Открываю дверь. Там все. Меня хватают на руки и совершают "круг почета". Факельное шествие. Барабанный бой. Наташка в шоке. Потом, махнув рукой, хохочет вместе со всеми.
Аж в Москву потом ко мне ездила. Но без дефицита душевых того эффекта уже не было.
Но скоро наступили трудные времена. Водка кончилась. Антиалкогольная компания была в самом разгаре, и в сельпо её не видели уж полгода как. Самогон у мстительных местных покупать было смерти подобно, – нам бы его на крысином яде настояли. В каждом доме, почитай, память о нас жила. И болела.
И тут… не знаю… сам себе не верю… причём ну несколько раз у народа спрашивал, – подтверждают. Они после истории с бабами в поезде уже ничему не удивлялись.
Мистика какая-то. Короче, я нашёл в кустах квасную бочку на колёсах, полную тархунового спирта. С тех пор от запаха тархуна меня с души воротит. Вот уже двадцать с лишним лет. Но тогда!
Спёрли мы его чисто, операцией руководил Дюс. Всё просчитал, молорик, даже следы замели ветками. Кстати, чьё было богатство, мы так и не узнали.
Алкоголизм вновь расцвел пышным цветом.
Как-то ночью проезжающий мимо прапор на ГАЗ-66 притормозил, на свою беду, спросить дорогу. И остался. Через неделю он одичал, вырыл себе нору, выл ночами, питался подаяними. Тархуном от него несло за версту. Пытались его приручить, но сделался буен. Тогда отдали ему флягу из-под сметаны со спиртом (50 л) и отстали. Более счастливого человека я не видел никогда. Ни до, ни после.
А у нас образовался транспорт. Как-то ночью сильно захотелось еды. А всё сожрали.
Недолго думая, мы с Дюсом сели в газон и поехали на охоту. Идея была надавить себе в полях свежей говядинки. То есть мы разгонялись по полю и неслись на стадо коров. Хер там. Вам когда-нибудь переходило дорогу стадо? Помните эту лень, неторопливость, эти ступорозные взгляды из-под рогов, эту кучу навоза перед машиной? Так вот это все буффонада. Спектакль. Вам просто показывают ваше место под луной. Как-только дело доходит до серьёза как в нашем случае, они становятся прыткими и прыгучими как кузнечики. Мы раз пять повторяли попытки – ни одну даже не задели!
Только пастух нам исхлестал кнутом весь тент. Мужественный человек, нечего сказать. С кнутом наперевес под грузовик бросаться, это вам не мышка пукнула.
– Вот потому-то они танки в 41-м под Москвой и остановили, – пробормотал Дюс, разворачиваясь. Оценив мужество, мы свалили, несолоно хлебавши.
В поля меня особо не брали. Точнее, один раз я там был. Полчаса пособирал… Наскучило. Ну, и устроил там Томматину, ту, что в Испании раз в году делают. Вытоптали полгектара, расстреляли весь помидорный боезапас и пошли мыться в пруд, ничего не собрав. В обед дед на мерине привозит бидоны с обедом. Мерин явный буддист. Он видел всё, его уже ничего не интересует и не может удивить. Он никуда и никогда не торопится. Глядя на него, не верится, что он вообще куда-то скакал. Только брёл или волочился.
Хохол (мастер спорта по коныкам, напоминаю) пошептался с Дюсом. Дюс налил деду тархунной отравы. Дед с удовольствием отравился и занюхал рукавом. Повторили. Лепота.
Пока дед злоупотреблял, Хохол распряг животное и вскочил верхом. Мерин удивился. Взбрыкнул. Не тут-то было, – железная рука жокея быстро привела лентяя к послушанию. Хохол дал ему шенкелей, ополоумевший мерин рванул с места с пробуксовкой. Хохол гнал его на изгородь. Конь явно пытался ему что-то объяснить. Но его никто не слушал.
Со стороны этот незримый диалог между конём и всадником читался совершенно явно.
– Ты сбрендил?
– Давай!
– Убьёмся ж нахрен!
– Не п.ди!
– Да я не в жизнь…
– Молчать!
– Эх-х…
Перед препятствием Хохол как-то хитро пнул пятками скотину и… они перепрыгнули…
Конь аж обернулся…Такой недоумённой морды у лошадей я не видел никогда.
– Это я? – читалось на ней.
Обратно они взяли барьер уже без напряга.
Дел подвывал рядом, закусив зубами шапку.
Подъехав, Хохол лихо соскочил с коня, похлопал его по морде и кинул поводья деду.
Ополоумевший дед попытался запрячь скотину в телегу. Не тут-то было. Резвый рысак, возомнивший о себе, не хотел в ярмо. Мы чуть не сдохли от хохота от этой картины.
Всего, что было, и не опишешь.
Одно знаю точно, – после нас совхоз категорически отказался от такой "шефской помощи".
Зоопсихология или шиза косит наши ряды
Начать говорить о котах легко, а вот остановиться практически невозможно.
В оную пору театральных блудней моих окаянных, довелось встречаться мне с одной замечательной барышней. Как-то нечасто встретишь осколки былой аристократии и в столичном бомонде, но мне довелось. Дедушка барыни был основоположником советского балета, бабушка танцевала с Улановой и чуть ли не с Матильдой Кшесинской, папа профессор, кот Люк (главный в семействе) понятное дело аристократ, глянув на родословную коего, хотелось потопить половину царствуюших европейских домов в медном тазу за беспородность. Понятно, что с моим плебейским происхождением я был тут же был отряжён в людскую на должность оброчного мужика. Где проявил себя с лучшей стороны, демонстрируя смышлёность, исполнительность и чинопочитание. Хорошую прислугу сейчас трудно найти, и семья (бабушка, папа, кот и муж) благоволила нашему мезальянсу. Я даже подумывал сменить Эдика-мужа на его нелёгком посту, но что-то останавливало меня подхватить штандарт из ослабевших пальцев знаменосца.
