К моему стыду, я тоже предпочёл забыть о Нине, и вспомнил, только когда из Харькова приехал санитарный пикап с красным крестом, и её увезли — как заговорщицким шёпотом сообщила мне Сонечка, прямиком на вокзал и дальше, в Москву. Должен признаться, что я (и, скорее всего, не я один) вздохнул с облегчением, когда пикап вырулил за ворота с вывеской «Детская трудовая колония имени тов. Ягоды». Но сверлил где-то в глубине сознания червячок — это прощание не навсегда, и нам ещё предстоит встретиться.
Но, как бы там не обернулось с Ниной (неважно, назавтра в, или когда-нибудь потом) жить по-прежнему я уже не смогу. Оставаясь формально воспитанником коммуны, я уже не считал себя таковым. И ладно бы, только я — в конце концов, изначально слишком отличался от остальных — но ту же мысль я с некоторых пор ловлю ловил во взгляде Марка, Татьяны, пирокинетика Егора и прочих спецкурсантов. Да и для вчерашних наших товарищей по коммуне это тоже не осталось не замеченным. Нет, мы по-прежнему здороваемся, по-прежнему приветствуем дежкома и прочих «официальных лиц» коммуны, вскидывая руку в салюте (жест, знакомый мне по пионерскому детству, прошедшему в середине семидесятых), но «своими в доску» быть перестали. Хотя настороженности или неприязни, как в случае с Ниной, это не вызывает — во всяком случае, я ничего подобного не замечал.
Когда я поделился своими наблюдениями с Еленой (теперь мы встречались ежедневно), она нисколько не удивилась. «Ты не отдаёшь себе отчёта, насколько вы изменились — сказала она. — Даже внешне стали другими, я уж не говорю про поведение. Не то, чтобы остальные коммунары вас боялись — просто в природе человеческой заложена потребность держаться подальше от непонятного и, тем более, необъяснимого. А тут ещё, возможно, примешивается зависть: вам ведь досталось то, чем обделены все они — способности, благодаря которым вы, вместо того, чтобы вкалывать в цехах, а готовитесь к чему-то секретному, но наверняка захватывающему и очень важному. Если что меня и удивляет, так это то, что большинство ваших товарищей предпочли вернуться в отрядные спальни, и только вы с Марком остались в «особом корпусе». Я-то полагала, что спецкурсанты образуют замкнутую группу и будут держаться особняком. Видимо, недооценила силу комсомольского воспитания и коммунарских традиций — они держат ребяткрепче, чем можно было предположить…»
Не со всем в этом профессиональном анализе (психолог, как-никак, приставленный специально для наблюдения за нашим дружным коллективом!) я согласился, хотя кое в чём Елена была права. А когда поделился этими соображениями с Марком, тот подтвердил: да, и ему приходили в голову подобные мысли. И ведь ничего не сделать: разбитую чашку не склеишь, можно сколько угодно делать вид, что ничего не произошло, но обманешь этим только самого себя. Да и то — до первого завистливого взгляда, который ощутишь всей спиной и непроизвольно ускоришь шаг…
Гоппиус же с Барченко и не думало возвращаться — в какой-то момент мне даже пришло в голову, что их руководство решило после недавнего фиаско свернуть исследования и о нас, как и о прочих спецкурсантах, предпочли попросту забыть. Тем не менее, часть персонала «особого корпуса» осталась на месте — пропали только инструктора, работавшие со спецкурсантами по развитию их «талантов», да учитель Лао и его узкоглазые коллеги. Из дам-психологинь в коммуне остались Елена и ещё две, незаметно перебравшиеся в школу и занявшие там вакантные места учительниц словесности и арифметики с геометрией. Но раз «особый корпус» всё же не прикрыли — значит, у начальства, кем бы оно ни было, были виды на наше будущее?
Дни тем временем пролетали за днями, складывались в недели; подходил к концу март, грунтовый просёлок, соединяющий коммуну с шоссе, превратились в сплошные реки жирной непролазной грязи, небо весело голубело и лучи апрельского солнца быстро слизали остатки снега. Мы по-прежнему делили время между спортплощадкой и библиотекой и гаражом, и уже начали всерьёз мечтать, чтобы вернулись, наконец, Барченко с Гоппиусом и вытащили нас из этого томительно-сонного оцепенения. А пока оставалось только бороться в мену своей фантазии со скукой и бездельем, деля свободное время между спортплощадкой, библиотекой да гаражом, куда мы с Марком повадились захаживать. Автопарк коммуны за зиму увеличился ещё на две единицы — бортовой «АМО» и старенький пикап «Рено». Так что начальник «транспортного цеха» и по совместительству автослесарь Тарас Григорьевич Переблудько был только рад добровольным помощникам, ориентирующимся в хитростях магнето и трансмиссий, да к тому же ещё и умеющим крутить баранку — а значит, при необходимости способным худо-бедно заменить шоферов. Такая необходимость возникала довольно часто — на три машины у нас были только два нормальных шофёра; третий же, совмещавший эту должность с обязанностями электрика коммуны, грешил неумеренным употреблением горилки, и доверять ему машину завгар рисковал не всегда. И как-то само собой вышло, что из добровольного механика я переквалифицировался в добровольного же и.о. кучера самобеглой коляске на газолиновом моторе. Тарас Григорьевич выдал мне кожаную потёртую куртку и кавалерийские галифе с рыжими кожаными леями — в сочетании с фасонистыми хромовыми сапожками, которые я приобрёл во время ближайшего визита в райцентр, это составило типичный гардероб человека за баранкой, должность по здешним меркам весьма завидная. Кроме заинтересованных взглядов Оксан и Наталок с окрестных хуторов она давала определённую свободу — теперь я мог, договорившись заранее с Переблудько, съездить, к примеру, в Харьков, прихватив с собой Елену, и задержаться там до следующего дня. Проводить ночи вместе в коммуне мы избегали. Здесь все на виду, а лишние сплетни — оно нам, спрашивается, надо? И так уже много кто в курсе, и не стоит без особой необходимости умножать их число.
На этот раз задержаться в Харькове на ночь не получилось. Рейс выдался особо ответственный: с железнодорожной станции требовалось забрать ценный груз, какие-то там сверхтвёрдые резцы для нашего производства. Оставлять же грузовик ночью на неохраняемой парковке (здесь и слов-то таких не знают, но ведь с самим собой можно?) ни в коем случае не следовало — сопрут, и мигнуть не успеешь. Но тут ещё можно было что-нибудь придумать: скажем, договориться насчёт ночёвки «АМО» с зашнурованным накрепко тентом на охраняемой территории авиазавода, с которым у коммуны давние и крепкие связи — если бы не ещё одно обстоятельство. За пять минут до отправления в гараж прибежал взмыленный киномеханик и подал утверждённую у завкоммуной заявку — на обратном пути забрать в Горкультпросвете новый фильм. А так как сеанс должен был состояться сегодня же после ужина, мятая бумажка с размашистой подписью «Погожаев Е.А.» поставила на моих планах. Пришлось наскоро оправдываться перед Еленой, невнятно объясняя про «возникшие обстоятельства», заводить пепелац и, миновав ворота с надписью, прославляющей зампредседателя ОГПУ СССР, катить по едва-едва подсохшему просёлку в сторону шоссе, проклиная на чём свет стоит киномеханика, харьковский Культпросвет, а заодно уж и весь отечественный кинематограф.
Кино у нас крутят обычно по пятницам. Коммунары, особенно младших отрядов, стараются занять места поближе к экрану; я же всегда устраивался где-нибудь на последних рядах, чтобы иметь возможность поразмыслить без помех. Благо, фильмы здесь по большей части немые — а повторяющиеся музыкальные фразы, которые старательно выколачивал из пианино завклубом Тяпко, исполняющий обязанности тапёра, проходили фоном и мыслям моим не мешали. Содержимое же мало меня интересовало — никогда не любил немое кино, за исключением, разве что, отдельных фильмов Чаплина — да и то, скорее потому, что любить их во времена моей студенческой молодости считалось в опредлённых кругах хорошим тоном.
Но сегодняшний фильм неожиданно меня заинтересовал. Уж очень нетипичен был сюжет: эдакая история Рип ван Винкля, но на нынешний, советский манер. Только персонаж из повести Ирвинга приходит домой после двадцатилетнего сна в горной пещере, а главный герой эрмлеровского «Обломка Империи» лишается памяти из-за фронтовой контузии ещё при царе, а когда она возвращается — вокруг уже социализм новый мир, и сюжет разворачивается вокруг его попыток найти в этом мире место. Ну чем, скажите, не попаданец?
