Я приготовился к тому, что придётся просидеть в гоппиусовском закутке несколько часов — но этого не понадобилось. Самое главное стало ясно буквально через четверть часа; прочие же детали, изложенные в «лабораторных журналах» сейчас меня не слишком интересовали. Установка работает, это ясно: учёному хватило ума зафиксировать прежние настройки, и при необходимости их можно без труда воспроизвести. Другое дело, что мне самому, без его помощи это не под силу — а значит, будем следовать старому мудрому правилу: решать проблемы по мере их возникновения. Я вернул амбарные книги на место, тщательно уничтожил все следы своего визита и на цыпочках вышел прочь.
Снаружи было светлее, но лишь самую малость — жалкие крохи лунного света пробивались через узкие, длинные окошки, устроенные у самого потолка. Они не помешали мне обнаружить электрические отсветы, плясавшие по стенам и полу, словно за ближайшим углом кто-то шёл в мою сторону по коридору, светя себе под ноги карманным фонариком. У меня оставалось не больше полутора-двух секунд, чтобы избежать встречи, и я сумел ими воспользоваться. Метрах в пяти дальше по коридору стоял у стены пожарный стенд, узкий, крашеный в красный цвет, с топором, лопатой, багром, парой вёдер и ящиком, полным песка. За ним-то я и укрылся, скрючившись в три погибели — что, однако не мешало выглядывать одним глазом в коридор.
Незваный гость светил себе под ноги, и разглядеть что-то за пределами круга света от фонарика не мог. А вот я видел его неплохо — вернее, её, поскольку визитёр оказался женщиной. Я ясно разглядел стройную фигуру, которую не очень-то скрывало длинное, ниже колен, пальто, низко надвинутую шляпку и небольшой саквояж, который незнакомка несла, прижав к боку локтем. Стоит ей сделать ещё два-три шага, и она окажется прямо передо мной — а потому я облегчённо выдохнул, когда женщина остановилась возле двери, из которой я сам вышел минуту назад.
Свет фонарика превратился в маленькое пятно — гостья изучала замок. Потом послышался щелчок, шуршание. Видимо она открыла запертый на шарики-защёлки саквояж и принялась там копаться. Я ждал, затаив дыхание. Незнакомка поставила саквояж на место, склонилась к замку, и я едва сдержал нервный смешок, услыхав лёгкое металлическое поскрёбывание. Похоже, не я один здесь умею пользоваться отмычками…
Гостья оказалась не так осторожна, как я. Она озаботилась, чтобы не притворить дверь достаточно плотно. В результате осталась узкую щель, я имел возможность наблюдать отсветы её фонаря, падающие из неё на пол коридора. Они были то яркими, то едва заметными, и всё время перемещались, видимо, женщина шарила лучом по комнате. Потом мелькания прекратились — она поставила фонарь на полку и, судя по шуршанию и скрипам, принялась перекладывать с места на место папки с документами. Тогда я медленно досчитал до десяти и на цыпочках подкрался к двери.
Женщина стояла, повернувшись к двери боком. Пристроенный на боковом стеллаже карманный фонарик подсвечивал её сзади, превращая лицо в плоский профиль, вырезанный уличным умельцем из чёрной бумаги. Но и этого с избытком хватило, чтобы я сразу и безошибочно её узнал — и прикусил язык, не давая вырваться многоэтажному ругательству.
Елена замерла посреди комнаты — она стояла прямо, чуть откинувшись назад, и руки её, согнутые в локтях, были сжаты в кулачки и выставлены перед собой. Я не сразу заметил зажатые в них проволочные «искалки», а когда заметил, то снова едва не выругался от удивления. Да, не зря Татьяна уверяла тогда, что моя пассия тоже обладает паранормальными способностями, и даже намеревается «прокачать» их, укладываясь со мной в постель…
Елена стояла, не шевелясь, и только искалки в её руках вздрагивали, поворачиваясь из стороны в сторону. Я достаточно часто присутствовал на Татьяниных занятиях, и понимал, что сейчас она пытается уловить момент, когда обе проволочные «рамки» повернутся в одну сторону — и тогда надо будет сосредоточиться и попытаться уточнить направление. Это могло продолжаться достаточно долго, пока у «оператора» хватает душевных сил — или чем они там подпитывают свои способности? Мне вдруг пришло в голову, что я сейчас невольно помогаю Елене так же, как тогда, когда работал вместе с Татьяной, Марком и другими спецкурсантами, за исключением, разве что, некромантки и упырицы Нины. Им ведь совсем необязательно знать, что я рядом — одно моё присутствие оказывает на уровень их способностей усиливающее воздействие. Правда, когда «оператор» в курсе, что «усилитель» рядом, этот эффект проявляется гораздо ярче. Но тут уж — извини, дорогая, придётся как-то обойтись собственными силами. Тем более, что я понятия не имею, что именно ты ищешь (между прочим, без ведома Гоппиуса и Барченко), и для чего тебе это понадобилось…
Проволочки дрогнули и одновременно повернулись — теперь они указывали на ближний к двери стеллаж. Я чуть сместился так, чтобы видеть, какую из папок выберет Елена, и был сполна вознаграждён за свои старания. Она развязала тесёмки, наскоро просмотрела содержимое и, видимо осталась довольна, потому что отложила паку в сторону и снова обратилась к саквояжу. Шорох, металлический скрип, и в её руках возникло нечто вроде фотографического штатива-треноги для фотографического аппарата, только маленькая, не более полуметра в высоту. Вслед за штативом из саквояжа появился фотоаппарат, и я сразу узнал «лейку» — в чёрном шершавом корпусе, с деталями из полированной латуни. Шедевр германского приборостроения заряжавшийся, если мне не изменяла память, кассетами с тридцатипятимиллиметровой киноплёнкой. Потомок этой самой «лейки» стал — вернее, ещё станет, годика через три-четыре — прототипом для знаменитого ФЭДа, серийный выпуск предстоит наладить в макаренковской коммуне имени Дзержинского. У меня в детстве был такой фотоаппарат, ещё довоенного выпуска, достался мне от отца.
Но откуда «лейка» у Елены? Подобная аппаратура в СССР хотя и не считается чем-то экзотическим и недоступным, но стоит недёшево, а особой страсти к фотографии я у своей пассии что-то не замечал. Значит, выдали? Тогда сразу возникает вопрос: кто же это у нас такой щедрый?
«Психологиня» тем временем прикрутила «лейку» к штативу и извлекла из саквояжа ещё одно приспособление в виде небольшого раструба на короткой ручке, обклеенного изнутри фольгой. Я глазам своим не поверил — в руках у Елены была фотовспышка, причём не знакомая по старой кинохронике «полочка», на которой воспламенялся порошок магния, а новомодный «флэш-ган» или «фотоколба», ещё одно немецкое изобретение, подхваченное американцами. Здесь в качестве источника света использовалась электрическая лампочка, заполненная смятой магниевой фольгой и кислородом. При подаче тока на нить накаливания, фольга вспыхивала и давала ослепительную вспышку — причём без неприятных побочных эффектов вроде громкого хлопка и клубов вонючего магниевого дыма, так и норовящего осесть на одежде в виде белёсого налёта.
Это, между прочим, тоже весьма необычно — «флэш-ганы», запущенные в производство всего два-три года назад, даже в Европе были изрядной редкостью, а уж встретить их в СССР… Да, похоже, у Елены свет-Андреевны действительно очень серьёзные покровители, раз они в состоянии обеспечивать свою агентессу её таким продвинутым оборудованием!
Пока я размышлял на эту тему, женщина закончила возиться с оборудованием, подложила взятый из папки лист под объектив, приникла к видоискателю и… я чуть запоздал зажмуриться, когда фотоколба полыхнула ослепительным магниево-белым светом. В результате на некоторое время я ослеп — перед глазами плавали чёрные и красные круги, и я попятился от двери. Елена же времени не теряла: в щели снова полыхнуло, потом ещё и ещё — успевай только менять фотоколбы и доставать из папки новые листки.
Я насчитал одиннадцать вспышек и, когда очередная пауза затянулась, вернулся на свой наблюдательный пункт. Елена уже собиралась уходить. Спрятала в саквояж фотохозяйство, собрала и пересчитала использованные фотоколбы, вернула на место папку. Потом осмотрелась — не оставила ли следов? — и направилась к двери. Я бесшумно метнулся к своему убежищу за пожарным ящиком — не хватало ещё попасться напоследок! Но, видимо, её глазам тоже изрядно досталось от дюжины вспышек подряд, и вряд ли она различала что-нибудь даже в свете своего фонарика. Во всяком случае, теперь Елена передвигалась куда медленнее и осторожнее, чуть ли не на ощупь. Я задержал дыхание — сердце билось гулко и часто, так, что я даже испугался на миг, что она услышит его пульс. Но нет, шаги удалялись, уже пропали последние отсветы на стенах коридора. Я перевёл дыхание, медленно — очень медленно! — досчитал до ста, и пошёл к двери гоппиусовского «архива», нашаривая в кармане отмычки. Жизнь становилась всё интереснее и интереснее.
