— Что, чёрт возьми, здесь произошло? — произносит Бен.

Вопрос задан без иронии и без надобности кому-то из нас на него ответить.

— Я уже не хочу есть, — говорю я.

— Нужно осмотреться, — игнорируя мои слова, говорит Ваня.

Ни Нина, ни Бен с ним не спорят. Тогда мы делимся на пары и расходимся в противоположные стороны.

— Есть идеи, кто мог это сделать? — спрашиваю я у Вани, когда мы остаёмся наедине.

— К сожалению, нет, — отвечает он.

Чем дальше от ворот мы уходим, тем меньше нам попадается мёртвых. Я старюсь не смотреть на тела, но их присутствие неприятным запахом витает в воздухе даже тогда, когда мы заворачиваем и находим чистую улицу, без крови и следов борьбы.

— Чувствуешь? — Ваня останавливает меня, преграждая путь вытянутой в сторону рукой. — Гарью пахнет.

Я верчусь на месте, но не вижу ничего горящего. И лишь приглядевшись замечаю, что пол в ближайшем к нам доме чёрный не из-за использованных материалов, а из-за того, что от ковра, постеленного на нём, остался лишь уголь.

— Видимо, в этой части поселения тех, кого не убили на улице, пытались поджечь, — говорю я.

— Или выкурить наружу, — предполагает Ваня.

Он, как и я, старается держаться, но в голосе раз за разом проскакивают испуганные нотки.

Мы идём дальше. Поселение окружено забором, а потому, дойдя до противоположного воротам конца и не обнаружив никого живого, мы разворачиваемся и плетёмся обратно. Молчание не тяготит, но я чувствую, что должна о чём-то заговорить. И потому выбираю самую безобидную сейчас тему:

— Ты, может, хочешь узнать что-нибудь о Дане? Задавай любой вопрос, я братца знаю, как облупленного.

Ваня молча и, совершенно не церемонясь, хватает меня за плечо и разворачивает к себе вполоборота.

— Нужно сменить твою повязку.

— Вань…

— Один из признаков заражения: больной начинает нести всякий бессвязный бред.

Лицо у Вани серьёзное. Он явно не шутит. Лучше бы я так и продолжала молчать.

— Хочу ли я знать что-то о своём родном брате-близнеце, которого от меня скрывали в течение всей моей жизни? — Ванины губы растягиваются в недоброй улыбке. — Я так не думаю.

— Почему?

— Потому что я — один. У меня есть только Дмитрий. Ни матери, ни, уж тем более, брата-близнеца! — начал Ваня спокойно, но к концу уже кричит. — Дмитрий… Ты пришла, и я уже не уверен, что нахожусь у него в приоритете!

Его возмущение вперемешку с моим непониманием образуют леденящую душу напряжённость. Хотя, нет. Кожа на руках чувствует настоящий ветер. В этой части поселения, похоже, просто почему-то очень холодно.

— Не надо на меня огрызаться, — говорю спокойно. — Я так же запутана в этой ситуации, как и ты.

— По крайней мере, ты своих настоящих родителей знаешь в лицо.

— Напоминаю: четырнадцать лет я жила с мамой и приёмным братом. Отцом даже не пахло.

— Это не одно и то же. Тебя никто от людей не скрывал, потому что боялся, что однажды ты можешь обратиться. — После объяснения Дмитрия, слова Вани не кажутся мне загадкой. — Укушенные — нестабильны, — продолжает он. — Рождённые себя контролируют, а я… До сих пор не знаю, будет ли ещё хуже, или это, — он резким движением снимает с себя очки, — максимум моей странности.

Ваня стоит передо мной с закрытыми глазами. Я в растерянности.

— Считай до пяти, — говорит он.

— Что?

— Пожалуйста.

Он хмурит брови, и в этом движении столько жалости к самому себе, что у меня щемит сердце. Я считаю:

— Один, два, три…

Ваня кусает щёку. Похоже, эту дурацкую привычку я углядела за Даней, а не наоборот.

— Четыре… Пять.

Ваня открывает глаза. Больше нет радужки карего цвета; теперь вместо него оранжевый огонь. Блестящий. Яркий. Дикий.

Я помню взгляд Алисы — оборотня-лиса, которую встретила на этаже КПЗ. И сейчас, несмотря на внешнее сходство, я сильно ощущаю эту разницу:

между тем, кто родился лисом, и тем, кто стал им по ошибке;

между тем, кто знает, как контролировать силу, и тем, кто её боится.

— Раньше я пытался быть более грубым, потому что не хотел случайно кого-то приворожить, но люди… Они считали безразличие на моём лице особым шармом. — Ваня сжимает очки в кулаке и трясёт ими перед моим лицом. — Я всю жизнь ношу либо их, либо контактные линзы, потому что цвет моих глаз всегда оранжевый. Это специальный сплав стекла, и он помогает мне быть частью общества, но он же и убивает меня… — Ваня замолкает, поджимает губы. Он словно пытается остановить себя, пока не наговорил лишнего. — Излучение. Стекла очков и силикон контактных линз содержат в себе то, что медленно лишает меня зрения. Есть вероятность, что к годам тридцати я ослепну окончательно.

От услышанного у меня неприятно скручивает живот.

— И чья это была идея? — спрашиваю я. — Дмитрия?

— Что? — Ваня качает головой, словно не понимает суть моего вопроса.

Я выхватываю очки из его рук.

— Вот это! Вы же жили в мире, где такое — норма. Или, погоди… Он что, скрывал от тебя штаб, пока ты сам не оказался в писании?

— Конечно, нет! Это было бы глупо, — отвечает Ваня, поглядывая на свои очки. — Я всё знал с самого начала. Я вырос в штабе, потому что у Дмитрия нет своего жилья. Я видел всё: и магию, и оборотней. И о себе знал правду тоже, но… Просто сам не хотел быть каким-то особенным. У меня было два варианта: либо учиться дома и общаться только с ребятами, которые в два раза старше меня, или носить эти дурацкие очки, но ходить в школу и хотя бы внешне казаться обычным.

Ветер завывает мне прямо в ухо. Мы стоим посреди незнакомого поселения, не то, чтобы в чужой стране, но в чужом мире: два человека с разными жизнями, но судьбами, которые, не по нашей воле, крепко связаны. И поэтому, а, возможно, и по причине Ваниного сходства с моим братом Даней, я чувствую потребность помочь ему. Но всё, что могу — сказать, что мне жаль.

— Я бы очень хотела тебе помочь, — произношу я.

— Но ты не можешь. Пожалуйста, верни очки.

Ваня пытается забрать их, но я завожу руку за спину.

— А ребята знают? — интересуюсь я. — Бен, Нина? Лена?

Её имя я специально выделяю паузой. Ребята явно близки. Не знаю, насколько: просто приятели, лучшие друзья, или же кто-то из них тайно в другого влюблён, но что-то особенное в воздухе чувствуется каждый раз, когда эти двое находятся рядом.

— Не все, — чуть погодя, отвечает Ваня. — Только Лена и Рэм.

— Ты очень скрытен.

— Не думаю, что найдутся люди, которые любят рассказывать посторонним о своей болезни.

— Но она спасла тебе жизнь! — теперь моя очередь помочь Ване напрячь память.

— Разве? — с усмешкой уточняет он.

— Даня — астматик, — произношу я. — И вот это — болезнь. Но видел бы ты, с какой гордостью он носит свой ингалятор в кармане брюк!

Я смеюсь, но это совсем не разряжает обстановку. Ваня вытягивает ладонь, настойчиво требуя у меня свои очки.

— Тебе стоит хотя бы попытаться принять себя, — говорю я.

Раньше, чем успеваю вложить очки в его ладонь, в доме рядом с нами раздаётся грохот. Я вздрагиваю, непроизвольно тянусь за мечом… И только по глухому стону Вани понимаю, что произошло.

Очки, упавшие на каменную дорогу, дали трещину.

— Смотри, что ты наделала! — восклицает Ваня.

Он падает на колени и бережно поднимает очки в двух руках.

— Ты слышал? — я выхватываю меч и настораживаюсь. — Какой-то грохот.

Делаю шаг к крыльцу, вглядываюсь в окна, скрытые за занавесками. Кажется, замечаю промелькнувшую тень.

— Ты разбила их, — Ваня продолжает причитать за моей спиной. К нему присоединяется и шебуршание.

Быстро оборачиваюсь. Ваня копошится в своём рюкзаке.

— Тебе лучше помолиться за то, что я всё-таки положил запасную пару.

— Я в Бога не верю, — бросаю я. — Но вот проверить, что там, — добавляю шёпотом, — стоит.

Осторожно приближаюсь к дому, прижимаюсь щекой к двери. Вроде, тишина. Перехватываю меч одной рукой, второй берусь за металлическую ручку. Приоткрываю дверь, заглядываю внутрь. Сразу с порога: справа — кухня, слева — гостиная с камином и небольшим цветастым диваном. Всё в копоти. Кое-что до сих пор искрит от не затухшего огня.