Бен с остервенением закатывает рукава рубашки. Слежу за тем, как Нить Времени скользит по его предплечью и повисает на запястье.

— Не хочу говорить очевидную истину, но теперь у нас остался лишь вариант Эдзе, — напоминает Нина. — Разорвать Нити Христофа, раз уж помощи Авеля нам теперь ждать не придётся.

— Я не видела их у него на руках, — говорю я. — Наверное, тоже прячет их под одеждой.

— Есть предложение поймать его, раздеть и проверить, — сообщает Бен.

Мы с Ниной переглядываемся.

— Извращенец, — прыскаю я.

— Да мы все об этом подумали, просто только мне одному хватило смелости сказать это вслух!

— Должны быть и другие способы, — Нина чешет подбородок.

Я прикрываю один глаз, расфокусирую взгляд. Вот уже не Нина, а Никита скребёт свою щетину. Клоню подбородок к груди и вижу спущенную с плеча рыжую косу, принадлежащую Аполлинарии.

Я всегда хотела иметь длинные волосы, но у меня никогда не хватало терпения отрастить их.

— Какие? — Бен дёргает Нить у себя на запястье, растягивая её в разные стороны. Мне кажется, что вот-вот хрупкий на вид узелок развяжется, но я оставляю это беспокойство при себе. На сегодня раздражающих замечаний для нестабильного эмоционального состояния Бена уже достаточно. — Как ещё можно заставить его раздеться?

— Пока не знаю, но мы что-нибудь придумаем, — Нина глядит сначала на Бена, потом на меня, затем снова на Бена. — Мы ведь всегда что-нибудь придумывали. Нужно только немного времени.

— Не стоит сильно на него рассчитывать, — говорю я. — Чем скорее мы всё провернём, тем лучше, и никаких крайних сроков.

Ребята кивают, соглашаясь с моими словами. Но я вижу по их лицам, что ни у одного, ни у другой нет абсолютно никаких идей. А та, что зарождается в моей голове, слишком кардинальная, а потому я отметаю её ещё в зародыше.

Мы не будем никого убивать.

— Мы не убийцы, — вслух произношу я на опережение. — Это на случай, если кому-то из вас захочется убить Христофа.

— Он не почесался, когда кромсал всех направо и налево в свой коктейль-салат, — говорит Бен.

Злость в его голосе исчезла. Бен был так груб, когда я впервые огласила при нём своё отношение к Власу и Христофу, а теперь… Он наконец понял, спасибо Авелю.

— Тут скоро занятия будут, нам пора расходиться, — говорит Нина. — Не хочется, но придётся играть роли, чтобы нас не вычислили.

Бен тяжело вздыхает.

— Хорошо говорить той, кто здесь — инструктор защитников. — Бен вздрагивает всем телом, начиная от плеч и заканчивая ногами, словно кто-то запустил муравьёв ему за воротник. — А у меня в голове словно Ваня поселился.

И я снова это чувствую: тоску. Не по конкретно упомянутому человеку, а по всем, кого мы вынуждены были покинуть. Живы ли они в том настоящем? Справились ли с химерами? Или поселение, будучи полем боя, превратилось в братскую могилу, погребая под собой тех, кого я любила, и тех, с кем едва успела подружиться?

— Я… — начинаю я, но Нина обрывает меня:

— Да. Я тоже.

Мы связаны, и она, должно быть, чувствует, как мне стало паршиво. И Бен тоже: не просто так он потупил взгляд.

Больше никто ничего не говорит, и в повисшей паузе я только и слышу, что стук собственного сердца. В течение долгого времени оно билось в унисон с другими: сначала с Кирилловым и с Даниным, потом, когда первое, как мне казалось, остановилось, на его место пришло сердце Лии.

А сейчас я не чувствую даже братское, и это глухое одиночество камнем тянет меня ко дну.

За кого теперь держаться, чтобы остаться на плаву?

Нина стоит перед зеркалом, внимательно разглядывая своё отражение. По тому, как за полминуты её лицо меняет вот уже десятое выражение, я понимаю, что в на вид уверенном и довольном положением человеке таится не многим меньше моих сомнений.

И пусть мы все стараемся выглядеть так, словно ничто из происходящего нас не волнует, внутри, я уверена, не только у меня скручивает каждый орган, да ещё и с такой силой, что хочется лечь на землю, свернуться калачиком и больше уже никогда не вставать.

— Я не могу увидеть себя, — говорит Нина. Проводит пальцами по лицу, задерживаясь на подбородке и чуть приподнимая его вверх. — Вот, что меня бесит больше всего.

— Да, — соглашаюсь я. — Такое ощущение, что путаешь зеркало с чьим-то портретом.

Нина энергично кивает. Я щурюсь, фокусирую зрение; мгновение, и Нина уходит на второй план, уступая место Никите. Нина сказала, что ему тридцать пять, но выглядит он старше благодаря белёсым волосам. Когда Нина стягивает с себя пиджак, я вижу вздутые волны мышц, плотно обтягивающиеся тонкой тканью рубашки. Короткие пальцы, кожа на которых, что заметно даже на расстоянии, на суставах обрамлена мозолями, а на ямках между пальцев уже поджившими трещинами, быстро и ловко перебирают пуговицы, ослабляя давление воротника на шею.

— Зверь какой-то, — говорит Нина не без доли самодовольства. — Глянь на эти руки! Знаешь, сколько он жмёт от груди? Почти двести!

— Только не упоминай этого при Бене, он не переживёт…

— Чего не переживу?

Я оборачиваюсь. Бен замер, едва перешагнув порог комнаты. В его руках скрученным узлом переплетается одежда, кожаные ремни и брезентовый мешок. Я вспоминаю, что последний здесь используют вместо сумок, если нет необходимости носить с собой много вещей: повязывают одну верёвку на поясе, другую — перекидывают через плечо. Так мешок не будет мешать при активных движениях, вроде бега или драки.

— Где ты это достал? — спрашивает Нина, не отрывая взгляд от зеркала.

— Где взял, там уже нет, — отвечает Бен, позабыв про предыдущий свой вопрос. — У них здесь всё под запись, да ещё и вещами положено распоряжаться только миротворцам!

— Как и у нас, — напоминает Нина.

— Да, но у нас я подходил, и все такие: «О, Бен, братан, здорова! Чего тебе? Новые шмотки? Пожалуйста! Может, хочешь заценить крутой пояс, который придумали хранители? Да что там заценить, бери два!».

— А сейчас тебе не дали? — предполагаю я.

— А сейчас тебе не дали, — передразнивает он писклявым голосом. — Мне не то, чтобы не дали, меня развернули, как школьника перед баром, и сказали, что на получение одежды и прочей ерунды нужна расписка куратора или инструктора!

— Так чего не вернулся? Я бы начирикала что-нибудь, — говорит Нина, разворачиваясь. — Вроде того, что нужна одежда для задания, или кто-то из новичков обмочился, когда увидел оружие… Кстати, по воспоминаниям Никиты говорю — такое было.

Бен проходит и кидает вещи на пустующую кровать напротив той, на которой сижу я. Жилых комнат в штабе очень мало, и все они принадлежат тем, кто, независимо от звания, ранга, возраста, пола и любого другого критерия, по каким-либо причинам не имеет своего дома или не может временно там проживать.

Странно, что двадцатитрёхлетний Алексей, молодой, красивый, умный и явно очень добрый и любящий, относится к этому числу людей.

А что до Бена, так он, явно удивлённый логичностью Нининого предложения и собственной тупостью, лишь разводит руками и предпочитает ничего на это не отвечать.

— В общем, я это стащил. Правда, в коридоре столкнулся с поварихой и чуть сам себя не выдал. — Бен замолкает, чтобы стукнуть себя по лбу. — Размазня этот Алексей! — Он скользит рукой к шее, затем к груди. — Меня чуть не стошнило, пока я лихорадочно пытался придумать себе оправдание.

— Это называется совестью, — говорю я.

— Как бы не называлось, это жалко и отвратительно.

Бен шумно сглатывает, трёт глаза. Выглядит так по-детски расстроенным.

Я концентрируюсь на Алексее. Он старше Бена, и хотя их разница в возрасте не такая уж и большая, даже взгляд его зелёных глаз пронизан более глубокой моралью. Этот человек не столько считает года, сколько на самом деле мудр по жизни.

— Так, малышня, отставить разговоры, давайте собираться, — выдыхает Нина. Она глядит на пиджак, брошенный на железную спинку кровати, и недовольно морщится. Когда Нина поднимает взгляд на меня, я делаю попытку подбадривающе ей улыбнуться. И тогда она говорит: — В гостях, конечно, хорошо, но дома всё-таки лучше.