— Так вот ты, значит, какая, Ярослава, — говорит голос в моей голове.

Белизна передо мной сгущается, темнеет, образует форму человека. Это девушка. Она старше меня, но не намного. У неё длинные рыжие волосы, заплетённые в косу. Лицо миловидное, но язык не повернётся назвать её красавицей.

Та, чьё место мне пришлось занять, стоит сейчас в шаге от меня, во плоти, скрестив руки на груди, и изучающе меня разглядывает.

Аполлинария Рюрикович. Моя настолько дальняя родственница, что это уже даже не считается.

Я не знаю, что мне сказать. Извиниться за варварское, но вынужденное вторжение в её тело? Объяснить, что другого выхода у нас не было?

— Не утруждайся, девочка, — опуская руки, произносит Аполлинария. В её взгляде нет ни ненависти, ни укора, ни обвинения. — Ты делала то, что должна была. Пока ты была мной, я была тобой, а потому я чувствовала всё, чем болело твоё сердце. — Аполлинария тяжело вздыхает. — Ты этого не знаешь, но ты очень сильная, совсем как я.

Я вспоминаю, что Христоф, когда мы с ним встретились тогда ещё через амулет, сказал что-то очень похожее. Становится трудно дышать. Я прикладываю кулак к груди, заставляя грудную клетку сопротивляться.

— Эй, — Аполлинария делает шаг мне навстречу. Она протягивает руку, и её ладонь ложится мне на плечо лёгким порывом тёплого ветра. — Не надо корить себя за ошибки, которые совершил кто-то другой. У тебя и без этого полно демонов, которых необходимо победить. — Аполлинария вглядывается в моё лицо в поисках чего-то. Её собственное прямо на моих глазах превращается в лицо старухи. Рыжие волосы окрашивает платиновая седина, морщины кружевными узорами покрывают руки, шею, веки. — Ты ещё так юна. Ты сможешь добиться чего угодно, если пожелаешь. Молю тебя, девочка, не сиди на месте, сложа руки. Люби мир, который нуждается в тебе. Не плачь по тем, кто ушёл. Смейся трудностям в лицо. Оставайся верной себе, что бы ни случилось.

Мамины родители не жили в Старом мосте, а потому сейчас Аполлинария предстаёт передо мной не просто как какая-то родственница, а как настоящая бабушка: наставница и советчица и единственный человек, который знает, какие слова я хочу услышать.

Я понимаю, о, как я понимаю Бена, который так и не смог отпустить воспоминания о дедушке!

Аполлинария начинает исчезать. Не сразу, а медленно становясь прозрачной. Последним, что она говорит мне, прежде чем окончательно покинуть, становится фраза, которую я часто слышала от Дани — вечном свидетеле моих панических атак:

— И только дыши.

Я следую её совету: делаю глубокий вдох, затем долго выдыхаю. И вдруг всё проясняется. Я знаю, где нахожусь. Это четвёртое измерение, то самое, о котором говорил Христоф. Я ещё не дома, но уже не в жизни Аполлинарии, не в будущем и не в настоящем. Я где-то, что содержит все времена сразу. И как только я понимаю это, белизна наполняется картинками. Каждая из них превращается в объёмное видение, когда я останавливаю на ней свой взгляд: это люди, с которыми я хоть раз пересекалась, это места, которые я видела хоть одним глазком, это каждое из моих самых потаённых желаний.

Я вижу всё, что со мной когда-либо происходило, начиная от первого шага и заканчивая первым поцелуем…

Стоп. Но первый раз был с Беном, а это… кто этот черноволосый парень?

Я растерянно таращусь на калейдоскоп меняющихся событий и в какой-то момент понимаю, что перестаю узнавать собственную жизнь. Дмитрий рядом с матерью, и они не выглядят так, словно не общались уже больше десяти лет. Я стою рядом с Даней и Ваней, и когда Ваня снимает очки, его глаза не меняют свой естественный карий цвет. Я в комнате с Виолой, и она показывает мне свою семейную фотографию, но на ней нет Рэма. Я нахожу Сашу на заднем дворе штаба и с трудом оттаскиваю его, пьяного, до комнаты. Лия заходит в класс под руку с незнакомой светловолосой девушкой. Я даже не смотрю на свою подругу, мой взгляд соскальзывает на Даню и Амелию, которые следуют за Лией. Прежде чем разделиться, чтобы сесть со мной рядом, Даня целует Амелию в губы.

Моя голова разрывается на части.

Я закрываю тюремную решётку перед лицом Лизы. Черноволосый парень проходит мимо меня, проводя рукой по моему плечу. Его лицо неуловимым видением исчезает раньше чем я фокусирую взгляд. Я прихожу домой после тяжёлого дня в чужую квартиру, но точно знаю, куда поворачивать. В комнате, где я останавливаюсь, только одна кровать. Но где же спит Даня? Я хлопаю, когда женщина в возрасте объявляет кого-то мужем и женой. Я стою перед зеркалом, рассматриваю своё отражение. Взгляд останавливается на медальоне, висящем на шее. Я подцепляю его пальцами и сжимаю в кулаке. В груди разливается что-то неприятно тягучее — тоска по кому-то.

Но чаще всего: чаще мамы, Дмитрия, близнецов, черноволосого юноши, чьё лицо почему-то всё время ускользает от меня, и знакомых из штаба — мелькает молодой человек с русыми взлохмаченными волосами и серо-зелёными глазами. Я вижу его взрослого и вижу его ребёнком. Я вижу его в своём доме, в своей школе, в штабе, вижу его на улице, в магазине, в кино. Вижу его на всех фотографиях в доме. Вижу его фотографию в своём телефоне.

Я не понимаю, что происходит. Мне страшно. Я падаю на колени, но вместо того, чтобы приземлиться на твёрдый пол, проваливаюсь в бездну.

Картинки подхватывают меня и в вихре уносят куда-то запредельно далеко.

Я закрываю глаза, чтобы больше их не видеть.

Под щекой что-то твёрдое и шуршащее. Когда я двигаю головой, оно мнётся и больно колет. Я открываю один глаз, затем второй. Тем, что мешало мне спать, оказывается книга. Я гляжу на страницы: информация о фейри, что-то зачёркнуто, что-то обведено красной ручкой. Не моим, но очень знакомым почерком на полях книги сделаны пометки.

— Доброе утро, — ворчит кто-то недовольно. — Вот так всегда: все спят, а Ваня пашет полночи, пока глаза на лоб не начинают лезть!

За столом я не одна. Напротив меня задремала ещё одна девушка, незнакомая мне брюнетка. Рядом с ней сидит Виола. Откинувшись на спинку стула, она громко храпит.

— Знаешь, было бы неплохо получить немного помощи, — снова говорит ещё один присутствующий.

Это Ваня. Очки он водрузил на голову. Под его глазами залегли мешки от явного недосыпа. Его радужки — они обычные. Не горят оранжевым, а карие, прямо как у Дани.

— Привет, — произношу я.

Ваня кривит губы:

— «Привет» работу за всех не сделает.

Я вскакиваю с места и кидаюсь на Ваню с объятьями. Плевать, как он на это будет реагировать. Я так рада его видеть, что стерплю любое слово и любое сопротивление. Но вместо этого, ставя меня в ещё более странное положение, Ванины руки обхватывают мой корпус.

— Всё нормально, Слав, я не в обиде, — говорит Ваня. — Ты проспала-то всего полтора часа, в отличие от Виолы, которая вырубилась, стоило нам только присесть за стол. — Ваня не отпускает меня, пока я сама не отстраняюсь. Он заглядывает мне в глаза. — У тебя всё в порядке? — спрашивает он обеспокоено. — Выглядишь так, словно тебя сейчас стошнит. Аж побледнела вся.

— Всё нормально, — отвечаю я.

Пячусь назад и опускаюсь обратно на стул, не сводя взгляд с Вани. Он такой же, каким я его запомнила, но при этом совершенно мне незнакомый.

— Чем… чем мы занимаемся? — спрашиваю я.

Подавляю зевок, тру глаза. Очень вовремя — теперь Ваня подумает, что я просто ещё не до конца проснулась.

— Мы ищем способ обмануть обманщика, — напоминает Ваня терпеливо. — Пираты! Эта шайка не оставит Дубров в покое, пока мы что-нибудь не придумаем!

— Дубров?? — спрашиваю я, но мой голос тонет в громком хлопке дверью, от которого я вздрагиваю.

Мимо нашего стола проходит высокий, черноволосый парень. Он дёргает штору, запуская в помещение солнечный свет. Мы в лаборатории хранителей. Здесь почти ничего не изменилось, только стало больше сидячих мест, а книги, из которых раньше были сооружены стопки на полу, теперь имеют своё место на полках и стеллажах по всему периметру.