— А смысл? Для меня всё кончено. — Рис делает шаг назад, затем ещё один. И ещё. Его лицо скрывает одна из пляшущих теней. — Но и страдать один я больше не собираюсь. Пусть другие поймут, какого это — смотреть, как умирают те, кого они знают. Ну, или чувствовать, как из-под их собственной кожи вместе с кровью вытекает жизнь.

Рис совершил ошибку, когда после спасения не стал осматривать меня и не забрал оружие. У меня было два пистолета, один из них я потеряла, когда меня ранила химера. А вот второй до сих пор впивается в кожу, неаккуратно и наспех прижатый поясом.

Одно мгновение, одно резкое движение, и пистолет взмывает в воздух.

— Рис, — настаиваю я. — Не заставляй меня делать то, чего я всё ещё делать не хочу.

Рис лениво переводит взгляд с моего лица на дуло пистолета. Его совсем не удивляет моя реакция.

— Ты не выстрелишь, — заявляет он уверенно.

И для подтверждения своих слов, Рис принимается ходить по лаборатории, собирая вещи. Я продолжаю держать его на мушке. Я здесь не для того, чтобы убить Риса, а чтобы лишить его амулета, поймать самого хозяина и передать на суд Совету.

Рис останавливается. В его руках стеклянная посудина, наполненная мелкими костями, когтями и клыками. Они плавают в специальном растворе, который помогает им быть готовым к трансплантации в любое время.

— Знаешь, у ликаонцев есть интересная легенда о девушке, спасённой омегой-оборотнем от стаи, желавшей её съесть. В бою тот омега был сильно ранен, и девушка взяла его в свой дом, чтобы вылечить. И влюбилась, так уж вышло. Оборотень уже давно был омегой, и в человека он больше трансформироваться не мог, но девушка видела, что скрывается за внешностью зверя: и умные мысли, и добрую душу. Девушка хотела навечно быть рядом со своим волком, но в человеческом обличье этого бы никогда не случилось. И потому ей пришлось обманом убить другого оборотня и съесть его сердце. Так она сама стала волком. — Рис бросает беглый взгляд на Розу. — Моя Роза, как и девушка из легенды, отдала всю себя ради того, чтобы быть мне нужной. Она воспроизвела на свет гибридов. Она была их матерью, а я — отцом.

Я пытаюсь переварить услышанное: не легенду, а последние слова Риса — но ничего не выходит.

— Я не понимаю… — говорю я. — Как вы, люди, могли родить… могли создать… как… — даже для вопроса не удаётся подобрать нужные слова, что уж говорить об умозаключениях? — Как это могло произойти?

Рис хмыкает. Ставит посудину обратно на стол, вместо неё берёт нож, лезвие которого затемнено не из-за особого сплава, а из-за корки засохшей крови. Я напрягаюсь всем телом. Пальцы крепче сжимают пистолет, который я не спешу опускать.

— Иезекииль помог. Знаешь, я ведь догадывался, что всё может кончиться не так, как я планировал, а потому незадолго до предательства своей тогда ещё невесты Анны передал Зику копии своих записей и двух лучших химер: девушку и парня. Зик должен был позаботиться о них, поддерживать в них жизнь. Мы договорились, что если меня поймают, но не казнят, он вернётся через десять лет. Так и произошло: в один осенний вечер в аптеку моей матери, которую я теперь содержал в качестве фармацевта, явился старик с двумя своими детьми. Зик хорошо постарался над маскировкой, но в ней уже не было необходимости — к тому времени штаб ослабил свою хватку на моём горле, дав мне немного свободы.

Они думали, что я успокоился, но на самом деле я просто выжидал. И вот наконец мы снова воссоединились: я, мой старый друг и два моих эксперимента. Приступив к последним опытам, я узнал, что химеры не были способны дать совместное потомство — гибридов. Однако сомнения на счёт отдельного оставались. Встал вопрос об искусственном оплодотворении, но тогда человеческая наука ещё не успела шагнуть так далеко, а потому Зик предложил обратиться к сиренам. — Рис вертит нож в руке, зачарованно разглядывая кровь на лезвии. — Ты, наверное, знаешь, что лучше них в оплодотворении не разбирается никто. Сирены сказали, что помогут, но потребовали слишком высокую плату — мою Розу. Они хотели, чтобы именно она выносила эмбрионов: считали, что тем самым накажут меня за то, что я посмел ставить опыты над их сёстрами. Я отказался. — Рис роняет нож на стол. Это выходит у него случайно, а потому сам Рис неожиданному звону удивлён не меньше моего. Чтобы взять себя в руки, он выдыхает. Затем хватает сумку-мешок, перекидывает её через голову. И только потом продолжает: — Я понимал, что теперь всё кончено, и на деле всей моей жизни придётся ставить точку, но Роза… Она обвинила меня в неуважении к ней, сказала, что своим телом будет распоряжаться сама. И, не раздумывая, согласилась.

Роза целый год провела вдали от меня, в Проклятых землях среди сирен. От неё не было никаких вестей, я места себе не находил. Зик был рядом, успокаивал, как мог, но что мне были его слова, когда я мог себе представить, какие ужасы творились с Розой? — Рис пихает вещи со стола в мешок с особым остервенением. Что-то падает на пол, рассыпается, разбивается, но Рис не обращает на это совершенно никакого внимания. — Домой Роза вернулась истощённая, больная, обессиленная, но беременная. К сожалению, те химеры, парень и девушка, не вернулись вовсе.

— Роза родила Эдгара и Еву? — спрашиваю я.

Рис кивает.

— Мои гибриды были совершенны: у Эдгара проявились доминантные признаки сирены и оборотня и рецессивные признаки фейри, у Евы — доминантные признаки ореады и рецессивные признаки сирены и индры. Они были такие красивые, мои дети. Настоящее чудо! И мы с Розой… поняли, что отныне ответственны не только за себя, но и за этих двоих, рождённых с великой целью — спасти человечество. То, что производил организм гибридов: саму кровь и её плазму, гормоны, липиды, ферменты — представляло из себя клетки-присопособленцы, которые можно было бы использовать в качестве панацеи. Я был уверен, что всё получится, и, когда первый эксперимент пройдёт удачно, Авель сам приползёт ко мне на коленях с мольбами о помощи. — Даже при тусклом освещении замечаю, как краснеет лицо Риса. Пистолет в моей руке слегка подрагивает. Я не понимаю, чего мне ждать: ещё одной истерики или, в этот раз, ярости? — Но раньше, чем это произошло, болезнь одержала надо мной верх. Я умер, оставив Розу одну с двумя бессмертными малышами, по силе сравнимыми с целой армией.

— Но ты и в этот раз послушал своё чутьё, снова обеспечив себя возможностью продолжить, не так ли? — вступаю я. — Даже если после смерти. Ты поместил в амулет значительную часть своей силы до столкновения с Авелем, защитив его кровным проклятьем, активизирующимся лишь тогда, когда в твоём роду появится твой ДНК-клон.

— Влас, — произносит Рис. На секунду мне кажется, что он улыбается, произнося имя племянника, но нет — это всего лишь жёсткие морщины, залегшие в углах его губ. — Славный, добрый юноша. Клянусь, я меньше всего на свете хотел причинять ему боль, но у меня не было другого выбора.

— Разве? — уточняю я. Стараюсь себя сдержать, но насмешку в голосе уже не скрыть. — Что бы сказала твоя сестра, узнай она, как ты поступил с её сыном? Как бы отреагировал твой лучший друг?

— Так, как они оба, в итоге, и отреагировали, — Рис затягивает шнуровку на мешке. — Вчера я рассказал им о том, что будет с их сыном, если они не помогут мне. И в этот раз они меня послушали.

Вот почему Ася создала пустышек.

Меня воротит от его слов. Теперь я начинаю верить, что в Рисе, которого я знаю, всегда скрывался жестокий, бездушный, готовый не только бежать по головам ради своей цели, но и сносить их с плеч монстр, о котором мне говорили.

Мышцы в руке, держащей пистолет, невыносимо колет. Если я опущу её, у меня не будет второго шанса её поднять: Рис мне этого не позволит.

Слёзы подступают к горлу. Внезапно я предельно чётко осознаю, что каждое принятое мною решение было ошибкой: от желания спасти Власа и до решения оставить Христофа в живых. Я, впервые оказавшись на поле битвы, слепо верила в то, что мои благие намерения активируют Вселенскую справедливость. Я ждала, что если буду поступать правильно, всё обязательно получится, потому что… ну разве в историях про рыцарей в сияющих доспехах бывает по-другому?