Пришлось подключить к питанию выдернутый со вчерашнего вечера шнур от телефона и начать приводить себя в порядок. Времени совсем мало.

Не теряя надежды, в спешке приняла душ, кое-как позавтракала, и прихватив нужные документы, засобиралась на улицу.

В прихожей на тумбочке затрезвонил телефон. И рада проигнорировать, но вдруг это отец? И так вчера весь день была вне зоны доступа.

Но звонил не отец, а Тимохина.

— Матвеева, ты совесть имеешь? — завопила в она трубку. — Я с вечера не могу к тебе дозвониться. Ты как вообще?

Лида устало прикрыла глаза.

— Да в порядке я, в порядке! Никто не убил, в лес не вывез и не закопал.

— Типун тебе, Лидка, во-о-т такой здоровенный. Ты что несёшь? Я же места себе не нахожу от волнения, а у тебя шуточки, знаешь ли.

— Говорю как есть.

И вдруг захотелось поделиться пережитым. Тимохина ведь в курсе. С ней проще.

— Илон, — прикусила губу, чувствуя, что опять разрыдается, — я во всём призналась…

— Ииии… ты в своем уме?!!

— Как никогда. Ну не выдержала я! Не смогла спокойно наблюдать, как рушиться его бизнес.

— Ёпрст, Матвеева, и так спокойно об этом говоришь? Он ничего тебе не сделал?

— Кто?

— Кто-кто? Конь в пальто! Студинский твой!

Замотала головой, будто подруга увидит её ответ.

— Нет, ничего, — глубоко выдохнула, справляясь с эмоциями.

— Да ты что?!.. Так! Никуда не уходи, я сейчас же еду к тебе – расскажешь во всех подробностях.

— Стой, стой! Никуда не приезжай. Я сейчас попробую пробиться к Дане. Давай потом встретимся? Я позвоню если что.

Каково же было разочарование, когда, преодолев не близкий путь, выяснилось, что свой лимит встреч в этом месяце Даня уже вычерпал. Как она не просила, как не умоляла – всё бестолку. Ей в весьма грубой манере дали понять, что тюрьма не проходной двор и тут есть график посещений. Черт, да она в курсе, но неужели нельзя сделать исключение? Нельзя!

Пришлось тащиться обратно в город не солоно хлебавши.

Вот теперь Лида испытала нечеловеческую усталость. Она навалилась на плечи, сдавила виски, упала камнем на ноги. Пришел упадок сил. У любого человека есть лимитированный запас энергии. Её тоже не бесконечный.

Тимохиной позвонила из ближайшего автомата и договорились встретиться через час.

После всех неудач вяло шла по улице и думала о том, как всё же послать весточку брату, не привлекая при этом к нему особого внимания.

Сзади, по пятам, крался тонированный Джип, преследуя её, и выжидая подходящего момента. Он и наступил, момент этот, стоило ей свернуть в небольшой сквер.

Не успела опомниться, даже закричать толком не получилось: два здоровенных амбала в один миг, на ходу, затащили её в салон, ударив чем-то тяжёлым по голове.   

Час расплаты настал.    

Конец первой части!

— Лида, Лида, а я-то думал, мы с тобой договорились.

— Не надо, умоляю!

— Ну-у-у, думаешь мне охота опускаться до подобного. Поставь себя на мое место – ну не могу я  пустить всё на самотёк. Не люблю, когда меня не воспринимают всерьёз.   

— Только не трогайте Даню. Я виновата, не он.

— Ты… конечно ты. На мою компанию с самого утра наехали неизвестные в балаклавах. Моих людей обвинили в коррупционных схемах. Студинский, вместо того, чтобы торчать в Москве – в первых рядах активистов. Какого х** Лида! Тебе жить надоело? Скажи, надоело? Неужели он важнее брата?..

Сознание уплыло. Осталась только темнота. Так спокойно. И дождь, и мрак – в них можно скрыться. Никто не увидит твоей боли, искаженного муками лица.

Самообман. Какой же это всё-таки самообман.

Я стонала, металась в горячке, задыхалась. Кричала. Никто не слышал. Не спешил на помощь.

Разве не слышите? У меня уже нет сил, так охрипла, голос сел от крика на весь лес. А вы всё не идёте.

— Лида-а-а…

Этот голос… Наконец-то, хоть кто-то.

— Мама-а-а-а-а…

— Просыпайся. Всё хорошо. Всё прошло.  

— Нет, не хорошо. Не хочу просыпаться.

— Знаю, родная, знаю.

— Мне так тебя не хватает.

— Я всегда рядом. Давай, открывай глазки! Тебя там ждут.

— Не хочу. Мне так плохо…

— Знаешь, так получилось, что я не могу пережить оргазмической разрядки, пока не причиню физическую боль. Ты ведь простишь меня? Я ведь не со зла. Поверь, я долго сдерживался. Не хотел калечить, но… вряд ли ты выберешь смерть.

Лучше смерть…

Память… Она как и подсознание, просыпается одной из первых. Я слышала шорохи, шарканье шагов, отдаленные голоса. 

Запахи… необычные, непривычные. Откуда они здесь? Я узнала хлорку, йод, спирт. Больница. А память тут как тут – наседает сверху, топчется на груди, вливается в уши, смешиваясь с реальностью. Она, реальность, яркими вспышками перед глазами, запечатленными кадрами жестокости.

Там есть что-то ещё. Да-а-а, есть. Егор есть, его губы есть. Обжигающие прикосновения. Внутри так приятно и болезненно. Сладко и горько. Именно за эти воспоминания хватаюсь всеми силами, стараюсь удержаться на плаву безжалостной действительности. 

Хотела открыть глаза – не получается. Пошевелить рукой – тоже самое. Сделать вдох – проблематично. Почему так больно в боку? Странно, со стопроцентной уверенностью могу сказать, что лицо не пострадало. Подарок от палача-изверга. Зато тело… 

Всё же попробовала приподнять веки. Медленно, осторожно. Пока расплывчато, не чётко, но могу различить поникшие плечи Тимохиной, скрюченой матом на неудобном стульчике у изголовья, капельницу, две пустые койки у противоположной стены и противный коричнево-жёлтый цвет стен. 

— Илон, — позвала, едва ворочая языком. Голос не мой, чужой.

Она подняла голову и громко вскрикнула, вскочив на ноги.

— Наконец-то… Ты как? Пить хочешь? Хочешь?.. Подожди, я сейчас налью. Нет, сначала врача...

— Даня-я-я… — попыталась приподнять корпус и протяжно застонала: всё тело пронзила острая боль. 

Илонка опустилась на корточки, взяв меня за руку, и принялась гладить по голове.

— Тихо, тихо, шшш, подожди ты со своим Даней. Сама с того света вернулась.

Как же она не понимала – пока я тут валяюсь, брата могут избить и похлеще.

 — Мне нужно его увидеть.

— Ты опоумела? Какой увидеть? Сначала в туалет начни ходить на своих двух, а потом уже за брата переживай.

Я ни в какую. Знаю, упёртая. Пускай только стены прекратят волнообразно выдуваться, сразу дам деру. Ещё увидим, кто кого. Снова попыталась подняться. На этот раз даже смогла сесть, но Тимохина, мать бы её так, надавила на плечи, пригвоздив к подушке. Зашипела. Да что же это такое.

— Руки убрала! — вместо грозного тона жалобный писк.  

— И не подумаю, — упёрла она руки в бока. — Ты даже не представляешь, что мы тут пережили.  Да, я, на секундочку, чтоб ты понимала, испугалась. Поставь себя на мое место: не каждый день на твоих глазах выбрасывают из машины бесчувственное тело подруги. Да у меня виски поседели. Вот, смотри, — начала перебирать прядь, тыча мне в лицо крашенные пепельные волосы.

— Они у тебя и так под седину.

— Нихера. Вот, присмотрись, разве не видишь?

Было бы смешно, если не было бы так печально. Мне бы её проблемы. Но Илонка так наиграно расстроилась по поводу поседевшей пряди, так причитала, что я невольно улыбнулась и неожиданно дернулась: страшная догадка пронзила мозг.

— Ты… сказала «мы»? Боже-е-е, папа.

— Нет, нет, дядя Ваня не знает, — Тимохина замельтешила руками, отчего у меня зарябило в глазах. — Никто не знает, кроме… — всхлипнула, присев на край больничной койки, отчего та жалобно заскрипела и я смогла увидеть, как виновато забегали её глаза. Как же это мне не понравилось.