Увиделись, уже искушены,

И, убежав от огненного гнева,

Очнулись средь могучей тишины.

Дай оглядеться – как же всё знакомо!

Какие благодатные места!

Благоуханий сладкая истома,

Цветущих рощ павлинья пестрота.

Всё тот же рай, лишь малость обветшалый!

И океан заходит, не спеша,

В любовно разрушаемые скалы,

И от бессмертья устаёт душа.

Любовника убила Артемида,

В чащобах за оленя приняла.

Случайный стих, не различая вида,

В кого-нибудь вопьётся, как стрела.

Я ранил Вас, хотя и на излёте,

А мог любить. Но, и спустя года,

В моих словах опасность Вы найдёте.

Любовь и смерть соседствуют всегда.

Её отчаянье досадно,

От слёз и жалоб я бегу,

И остаётся Ариадна

На незнакомом берегу.

Наутро веяньем прохлады

Её разбудит Дионис,

И повлекут её менады…

И в море тает белый мыс.

Мы – в эпилоге, а давно ли,

Держа в руке её клубок,

Входил я в хаос буйной воли!

Был сумрак воющий глубок.

Был Минотавра топот гулок,

Но схватки с ним страшнее мгла.

Из закоулка в закоулок

Лишь нитка тонкая вела.

Но вот рассвет разлился ало,

И ничего не сохранить.

А ведь и сердце пронизала

Её спасительная нить.

О том, что всё возникло из раздора,

Милетский грек промолвил, и доспехи

Ремесленники тщательно и споро

Куют в Милете, раздувая мехи.

Текут в Аид необозримым войском

Убитые – их поросль молодая,

С живущими ещё в общенье свойском,

Но притяженье жизни побеждая.

Всё новые приходят поколенья,

Рождаются для будущих сражений,

И вырос для борьбы и одоленья

На городской стене цветок весенний.

Томила гарью кузница в Милете,

Клинки ковались, и мудрец изрек:

«Всё из войны рождается на свете».

И видел море древний этот грек.

Там всё росли и сталкивались волны,

Здесь юноши топтали виноград,

И гибнул мир, противоборством полный,

И расцветал средь бедствий и утрат.

О, разве, разве не по воле Музы,

Искавшей исступленья твоего,

Безжизненные дружбы и союзы

Ты разорвал для боя одного!

И вот она, желанная теснина!

И ты, из судеб выбравший одну,

Остаток сил собравший воедино,

Хотел войны и получил войну.

В повествованье древнем Ксенофонта

Одну страницу не забыть – о том,

Как вдруг открылась даль до горизонта,

Явилось море в блеске золотом.

Всё нарастали подходящих крики,

И Посейдона славил всякий грек,

И в этот миг – от грозного владыки,

Понятно, и окончился побег.

Сюда, до этой драгоценной сини,

Теряясь в снежных бурях и в пыли,

Через теснины, дебри и пустыни

Они, пути не зная, с боем шли.

Взошли, от страха забывая робость,

На крутизну, где, оставляя дым,

Своих детей бросали горцы в пропасть

И жгли дома, чтоб не достались им.

… Дойти, дожить до радостного часа,

Лазурную увидеть благодать,

Со всеми вместе закричать: «Таласса!»[3]

А то, что дальше, можно не читать.

В театре древнем, слыша ропот бурный,

В предвосхищенье хохота и слёз

Не я ли становился на котурны

И голову отрубленную нёс?

Не я ли гневно обличал на съезде,

И эта обречённая толпа,

Не поглядев на грозный лёд созвездий,

Рукоплескала, радостно-слепа?

Быть может, подрастающие дети

От правнуков, кричащих в шлемофон,

Какие игры на другой планете

Ещё услышат до конца времён.

Как пламенем охватывает хворост —

Попробуй, загаси, останови! —

Пирует Эрос. Гибельная скорость

Дана испепеляющей любви.

Потом, потом в коротком разговоре

Заметишь вдруг, что горяча зола,

Но шевельнулось мыслящее море,

Тебя к нему дорога повела.

Да, от любви, что годы поглотила,

Оставившей лишь блестки мишуры,

Теперь – к иной, вращающей светила,

К мирам упрямо тянущей миры.

Когда упали стены Карфагена,

Из бурно возгорающейся мглы

Такие крики раздались мгновенно,

Что рухнули парящие орлы.

Слоны трубили, боги отлетали,

А их жрецы возжаждали огня,

И, отражаясь в блещущем металле,

Неслась по узким улицам резня.

Планеты замирали на орбитах,

Легионеры в огненной пыли

Ловили женщин наголо обритых —

На катапульты волосы пошли.

И победитель, надышавшись дымом,

То ликовал, то грустен был чуть-чуть,

Задумавшись, что то же будет с Римом

Когда-нибудь.

Промчавшийся по хрусткой гальке вскачь

И в речи отозвавшийся напевной

Был всё-таки всего прекрасней мяч,

В тебя феакской брошенный царевной.

Зевс-Вседержитель всё ж таки всеблаг!

И тот блажен, кто, пережив лишенья,

Такую встретил после передряг

Очередного кораблекрушенья.

Она спешит. Блеснуло колесо

Летящей в город лёгкой колесницы.

А ты уже забыл про Калипсо,

Тебе уже иная доля мнится.

Обманом погубил ты Илион

И хитростью осилил Полифема,

Но так теперь бесхитростно влюблён!

И всё же здесь не кончилась поэма.

И воспоёт какой-нибудь слепец

Дальнейший путь и твой причал во мраке,

И ты корабль покинешь наконец,

Чтобы, проснувшись, не узнать Итаки.

Как сладостно язычество Эллады!

По всей земле, куда бы ни пойти,

Пришельцу обретенья и отрады

Сулили все ночлеги и пути.

По всей дороге боги были рядом,

И повевал, и приводил Эол

В объятия к неведомым наядам…

Ковал Гефест и Арес в битву вёл.

Но божества устали, одряхлели,

Тысячелетний жертвенник угас,

Бежала нимфа из твоей постели,

Зарос травой оставленный Парнас.

Ещё вакханки бормотали спьяну

И плакали, не в силах встать с земли,

Но умер Пан. В походе к Юлиану

Последнего сатира привели.

Недавно перехожие монахи

Его крестили, и теперь спроста,

Седой, косматый, пребывавший в страхе,

Косноязычно славил он Христа.