Снег упадёт негаданным подарком,
Или пригорода чёрная весна
О бормотанье сбивчивом и жарком
Расскажет, говорлива и бурна.
А северная зимняя столица —
С игрой вечерней, с цокотом копыт
Анапесту позволит возвратиться
И прозу, и простуду возвратит.
Рифма
Одна с божественным порывом…
Боратынский «Рифма»
Кричит акын, то злой, то сладкогласый,
То жгучий, то журчащий, как вода,
И старых рифм несметные запасы
Не истощатся никогда.
Рот разевает, мнет живот обвислый,
Пытаясь рифму новую найти,
И новые сбегаются к ней смыслы,
Иные открываются пути.
Куда заводит рифма в самом деле!
В младенчестве укачивал её
Хребет коня, подобный колыбели…
Но вот уходит в странствие своё.
И воинство доскачет до Китая,
И мчится вестник на крылах орла,
Пока клокочет, чувства сочетая,
Та, что у вас, в Европе, умерла.
Статуя писца
Кажется, что щурится от света,
Продолжая жить невдалеке,
Изваянье памятное это
С тростниковой палочкой в руке.
Хитроватый и широколицый,
Взгляд вперил в каменносечный фриз,
Где рабы согнулись над пшеницей
И над пиром жаркий диск завис.
Мумии, конечно бы, продрогли,
Если бы не вещие слова.
Если вносишь душу в иероглиф,
То она останется жива…
Я и сам из этого сословья.
Верен тем, кто подлинно велик,
Добавлять последние присловья
К ветхому папирусу привык.
Бугорок на среднем пальце высох,
Это жизнь с годами нанесла
После стольких списков и расписок
Твёрдую примету ремесла.
И угрюмо говорю собрату,
Осмотрев тысячелетий тьму:
«Как живёшь и за какую плату
Фараону служишь своему?»
«И этот ветер, нежащий покуда…»
И этот ветер, нежащий покуда,
Бодрящий, прибывающий, живой,
Ведь, может быть, уже он и оттуда,
Где – чернота за вьющейся листвой.
И тягой своего круговорота
Еще он станет увлекать туда,
Где тихоструйно овевал кого-то,
С кем ты простился в давние года.
«Произношу я слово в тишине…»
Произношу я слово в тишине,
И нарастает шелест листопада,
И голоса прихлынули ко мне,
Заговорила шумная громада.
Уснувших пробуждая тут и там,
Ушедших отнимая у природы,
Перебегают крики по холмам,
Год, убывая, окликает годы.
Пробуждение
Я дорожу отрезком пробужденья.
В каком тумане перейду межу
В том и живу и провожу весь день я,
Сажусь за стол, по улицам хожу.
Ещё блуждая и скользя по краю,
Минувшее впускаю в жизнь свою,
Вернуть давно ушедших успеваю
И домочадцев снова узнаю.
И в эти сокровенные минуты
Я с теми, кто немыслимой дали,
И в сонный мир моей душевной смуты
Живущие покуда не вошли.
Усталость
Как заката размытую алость,
Розоватость, потом темноту,
В старых людях люблю я усталость,
В них тепло угасания чту.
Так не всё ещё жизнь угасила,
Миновавшего светится весть,
Будто некая скрытная сила
В глубине этой слабости есть.
То, что, как бы душа ни устала
От обманов, трудов и утрат, -
Повидавшего в жизни немало
Побуждает смотреть на закат.
«Степь опьяняет, как впервые…»
Степь опьяняет, как впервые,
И вновь дорога далека,
И над кочевьем-кучевые,
Кочующие облака.
И всё вытягивают степи,
И умножаются стократ.
Их отступающие цепи,
Отодвигаясь на закат.
Где, словно первая влюблённость,
И розовость ещё видна,
И одолели отдалённость
Мечтательность и глубина.
Звук
Как знахарь к родникам и кладам
Подходит с помощью лозы,
Мне звук певучий где-то рядом
В ночные чудится часы.
Но, может быть, источник звука —
В дремучей чаще, и она
Пришельца гонит многоруко,
Путь заграждает, как стена.
Уже давно ему не внемлем,
Лишь погружаемся в туман,
Беспечно странствуя по землям
Всех этих кривичей, древлян.
Но с их певучестью былинной,
С той призабытой так давно
Их драгоценной сердцевиной,
Поэта сердце сроднено.
«Что из себя осталось вытрясти…»
Что из себя осталось вытрясти?
Какие вспомнятся новеллы?
Но больше нет мастеровитости,
Всей повести сильней пробелы!
Как будто в сердце что-то хрустнуло…
Нечаянно облившись кровью,
Для творчества созрел ты устного,
Приблизился к молитвословью.
И вот уже отстал от моды
На резком выломе
И разучился в эти годы
Писать чернилами.
Послесловие
Вдруг опадают листья сада,
Бассейнов меркнут зеркала,
И вот когда Шахерезада
С последней сказкою пришла.
Ну, что ж, уже не плыть Синдбаду,
Никто не вымолвит: «сезам»,
И джинн, вселившийся в лампаду,
Не снизойдёт к пустым слезам.
С чем просыпаться на рассвете
И в сумерках чему внимать?
Но перед шахом плачут дети,
Кричат и обнимают мать.
Так удержи клинок дамасский,
Аллаха больше не гневи
И вспоминай, как вечер сказки
Преображался в ночь любви!
Бессмертие
Коринна, Лесбия, Лаура, Беатриче.
Алеонора и Элеонора.
И Жанна… Да, не только незнакомкам
Бессмертье дарят пылкие поэты.
Шарлотта и Фредерика… Он был
Любвеобилен… Некая «Зулейка»
И Ульрика, прожившая так долго.
Амалия. Марыля Верещак.
Грузинка Мери… А у нас в России —
Карамзина. Пожалуй, Воронцова.
Лопухина. Денисьева, конечно.
Панаева, увы. Мария Лазич
И Бржесская. Дельмас. И эта Лиля.
Берберова на горе. Виноград
И призраки Высоцкой и Ивинской.
Горенко Аня до всего. И Ваксель.
Стихи дарились изредка и жёнам.
Пленира, Люба. Всё же и Наталья.
Любви мы не коснёмся однополой,
А поэтесс великих было мало.
Похоже, что одна. И у неё —
Недоброво и Анреп. А Кутузов
Привидится к ненастью. Вот и всё.
«Где подойдёт вторая дата…»
Где подойдёт вторая дата,
Не угадать, но вряд ли там,
Где начиналось всё когда-то
И подчинялась жизнь мечтам.
И в море вынесло из шлюза,
Нашлись блаженные слова.
И эта маленькая Муза
Уже стара, ещё жива.
«Там на рельефе жрец и жрица…»
Там на рельефе жрец и жрица.
Ещё, пожалуй, много лет
Священнодействие продлится,
Хотя богов давно уж нет.
