Только к ужину второго дня все переселенцы стянулись к временному лагерю. Стало шумно и тесно. А сколько животных!

На третий день я готова была сама идти и зачищать замок. В таборе может и весело, но не жить. Точно не для меня.

Мужчины, те, что ходили на зачистку, вернулись после обеда — никто серьезный в моём будущем доме не водился. Но есть другая проблема — в одной из стен, что окружали замок, есть огромная проплешина. Потребовался ещё один день на устранение неучтённого прохода.

И лишь на пятый день нас стали переплавлять через город.

Ну что тут скажешь? Город хороший… но время есть время.

Воображение рисовало мне Бархараб живым — как по дороге ездили когда-то кареты и экипажи, как по обочинам гуляли под навесами люди… Это все должны были освещать фонари и витрины магазинчиков. И цветы! Здесь определенно должны были быть цветы… вдоль дороги в больших кадках, и лавочки между ними. Мне казалось, я могла услышать музыку из ресторанчиков и кафешек, которые располагались когда-то на первых этажах двух- и трехэтажных домиков.

Сейчас же все эти строения жёлто-серого цвета смотрели на меня темнотой пустых оконных и дверных проемов. Крыш тоже почти не было — только в очень редких случаях. Зато было много зелени — встречались деревья, что пробивались сквозь каменные плиты дороги, и вынуждали меня тяжело вздыхать — дорогу придется чинить. Встречались и полностью зеленые дома, которые утопали в разной растительности.

Почти красиво.

Замок же вблизи казался ещё более мрачным. И большим. Как там сказал мастер? На вырост… Видимо, планы у него ещё более грандиозные, чем я думала. Интересно, сколько людей должны жить в этом здании, чтобы оно ожило?

Дальше внутреннего двора меня не пустили, как и остальных.

— Почему мы не заходим?

— Несмотря на разведку и артефакты, мы не можем быть уверены, точно ли там безопасно. Сначала ритуал.

— Как? Уже?

Я смотрела на командира и не верила. Земля уплывала из-под ног и все казалось нереальным. Может я сплю? Но гер Лайнер только тяжело вздохнул и отвел взгляд.

— А чего ждать? слишком много всего надо сделать., а времени и так много упущено.

Вот оно как — как громом пораженная. Соображалось сложно. Как-то все неправильно. Нельзя провожать и прощаться с человеком, когда знаешь, что он хочет уйти навсегда. И пусть разумом я всё понимала, но принять не могла.

— И когда?

— Завтра уже все переберутся за стены замка, но на ночь точно не будем начинать. Значит послезавтра.

Я отправилась бродить по территории замка. Люди сновали туда-сюда, все были чем-то заняты, а на меня навалилась апатия. Не хотелось ничего видеть и ни с кем общаться. Мысль о том, что все должно быть совсем не так, постоянно крутилась у меня в голове. Несправедливо.

Я поднялась на ступени перед входом в сам замок и стала наблюдать за людьми, при этом все глубже погружаясь в меланхолию. Люди шли сплошным потоком, их быстро направляли в определенные места — Мехор носился по всему двору, стараясь за всем уследить.

Интересно, они тоже все знают о задумке мастера? Рады или сожалеют? Благодарны ли?

Прибывшие быстро вливались в общую суету. Телеги аккуратно парковались друг возле дружки, а люди тут же спешили на помощь вновь прибывшим. Ставились столы, натягивались тенты, разводились костры. Шумно.

По ступеням запрыгала забавно-продолговатая тушка с серебристой линией вдоль позвоночника. Большой уже. С забега прыгнул мне на руки. Если бы не сидела — мог бы и на спину повалить.

Ушки круглые — одно надломлено, глазиком одним смотрит внимательно, как будто все понимает. Мой Славка-антидепрессант.

— Тебе тоже будет его не хватать, да?

Мой вопрос послужил командой этому непоседе. Он начал попискивать, что-то мне рассказывая. И тянуться к шее. Он любил обниматься и своим мокрым носиком зарываться у меня в волосах.

Со Славой на руках было проще. Чувство острого одиночества немного отпустило.

Вот и наши фургоны въехали. Значит осталось всего два дня. Мало.

— Учитель, расскажи что-нибудь.

Обычно я старалась помогать всем вокруг. В походе или таком переселении как у нас всем надо быть сообща, и я помогала в меру своих сил. Сначала на меня смотрели с удивлением и старались забрать любое занятие, но со временем привыкли и разговоры о том, что так не положено, сошли на нет. Однако сегодня я не хотела ничего делать — справятся и без меня.

— Что тебе рассказать?

— Что-нибудь про себя, только не про войну, — тут я сама задумалась, а что я хочу услышать? — Ты когда-нибудь любил?

— Любил.

Меня всегда удивляло, как у некоторых людей слово действия звучит как слово нарицательное. Вот так, смотришь на человека — взгляд, потухший и погасший. Иногда вдаль. И вся поза немного потерянная. Слово становится до боли похожее на созвучное — определяющее. Любил, и ты понимаешь, что да — любил. Полный.

— Если это печалит тебя, то не надо.

— Пустое. Это было на самой заре войны и её звали Азизель, она была с далекого юга. Рабыней.

Я уселась поудобнее и погрузилась в атмосферу тех времен. Почти четыре века назад.

— Я ещё сам тогда был учеником, жил на шее учителя и клана, и считал это подарком судьбы. Меня радовали крепкая обувь и стеклянная посуда, а истории, записанные на бумаге, погружали в полный восторг. Тогда жизнь была совсем другой — мастер прикрыл глаза, погружаясь в воспоминания, — я её увидел впервые на рабском рынке. Такая же маленькая, как я, с большущими чёрными глазами и ямочками на щеках. Она с малых лет у работорговца обучалась — очень дорогая рабыня. Я влюбился с первого взгляда, но о таких деньгах не мог даже мечтать. И её купили в подарок одному из аристократских молодчиков. Графскому отпрыску, а может и баронскому — не помню уже точно. Помню, что в имение ночью пробирался и как мы тайком встречались. Вот это помню, как сейчас — если на подоконнике её комнаты свеча горит, то можно прийти.

Я не могла представить наставника молодым и лазающим в окно к девушке. Это казалось до смешного нереальным, несмотря даже на то, что я предчувствовала печальный финал истории.

— Мы были молоды и кровь кипела. Она любила меня и была любимой рабыней молодого дворянина. От ревности я с ума сходил, а этого аристократишку хотел убить. Пусть это и не освободило бы Азизель. Не спешил, не видел в этом какого-нибудь выхода. Сомневался, а может и боялся.

Маг не жалел ни только других, но и себя в своих суждениях.

— На одной из вечеринок её убили. Молодые дворяне заигрались, и в обычный вечер не стало очередной рабыни.

В фургоне наступила тишина. Вы так я и знала, что история печальная!

— И им ничего за это не было?

— Хм, — мастер усмехнулся, — молокососа этого я убил. Аристократа. Думал, это мое последнее деяние. Пошел каяться к учителю, а тот потащил к графу. Как он кричал! Приказал запереть меня на хлебе и воде, пока не поумнею.

— Долго сидел?

— Долго. Я тогда ждал, что пожалуют родичи убиенного и потребует моей головы. Не пришли. Граф всё уладил. Я даже не представляю, чего ему это стоило, но тогда мне было плевать — я страдал. Долго и со вкусом, запертый в комнате, и лишь книги были моими собеседниками. Пока однажды не пришел графский сын и не сообщил о смерти учителя и своего отца. Он предложил мне пойти воевать вместе с ним. Молодой граф был зол на врагов родины и жаждал отомстить за отца. А я… А я был зол на весь мир. Новоявленный граф оставил завещание на своего брата, и мы отправились огнем и кровью заливать свою боль.

Мы были среди тех, кто высадился на том побережье. Нас стали узнавать даже враги.

Я многому тогда научился, много экспериментировал, мы с сослуживцами проводили такие эксперименты, которые стояли на грани не только законов, но и вообще любых норм. Думали война все спишет.

Маг глядел своими бледными глазами куда-то на страницы своей книги жизни, и явно пребывал не здесь. От рассказа было немного зябко, и я обняла сильнее Славу, согреваясь его теплом.