Слава часто повторял: «Нельзя бить детей». Обычно он это говорил, когда Лев уже ударял Мики, но иногда успевал и превентивно: «Поговори с ним серьезно, только не бей, детей бить нельзя». Каждый раз, когда Лев хотел отвесить Мики хорошенькую оплеуху или подзатыльник, он повторял про себя Славины слова как мантру, и в семи из десяти случаев это срабатывало. Слава ужасно корил его за те моменты, когда Лев все-таки ударял Мики, а Лев гордился собой за те, в которые не ударял. Он же понимал, насколько их на самом деле больше.

Вот, например, как этот. Лев сделал глубокий вдох, повторил про себя: «Нельзя бить детей» – и потребовал ледяным тоном:

– Дай сюда свой телефон.

Пока Мики с жаром отстаивал свои демократические свободы («Ты не имеешь права забирать у меня телефон!»), Лев одним движением вытащил мобильник из его кармана и передал Славе. Слава убрал его во внутренний карман куртки.

– Получишь через неделю.

– Супер, – недовольно фыркнул Мики, но после этого затих.

Ванкувер напоминал Льву Сан-Франциско, и это было совершенно несправедливо, потому что из общего у них были только язык и ухоженные бездомные, поедающие фастфуд возле метро. Но Лев видел сходства во всем: например, мост, соединяющий аэропорт с остальным городом, напомнил ему Золотые Ворота, хотя не был красным (и золотым тоже не был, и, говоря совсем уж честно, у него даже не было никаких «ворот»). Все здесь – не внешне, а в ощущениях – было таким же: запах в такси, уличный шум, вкус чужой воды на языке, – и весь он, уставший, разбитый, с неясными планами на жизнь, был будто бы немного таким же, как тогда.

В их новой квартире оказалась просторная гостиная, соединенная со столовой и кухней, а в коридоре, напротив друг друга, соседствовали две спальни. Мики и Ваня тут же ввалились в ту, что побольше, и начали спорить, кто поставит кровать у окна, пока Ваня не сказал: «Гардеробная! Я буду спать в гардеробной!»

Лев прошел в будущую детскую вслед за Славой, они остановились у окна, где Мики заприметил себе спальное место. Окно было европейским, как в России, и это понравилось Льву: он опасался, что в Канаде им достанется дом с «американскими» раздвижными окнами, где фрамуга застревает на полпути к открытию.

Слава глянул на стриженый газон и детскую площадку, огороженную забором. Задумчиво произнес:

– Окна во двор.

– Это плохо? – уточнил Лев.

Слава пожал плечами.

– Да нет.

Из удобств в квартире были только кухонный гарнитур и сантехника, но пожилая арендодательница любезно предоставила две надувные кровати – «до той поры, пока вы не доберетесь до “Икеи”». Лев сразу подумал, что доберется до нее как можно быстрее.

Еще арендодательница все время говорила «ваши дети», глядя то на Славу, то на Льва поочередно.

«Ваши дети могут разместиться здесь…» или «В соседнем квартале средняя школа, вашим детям будет удобно добираться». Каждый раз, когда она произносила что-то подобное, обращаясь ко Льву, его сердце делало кульбит: «Ого!» И ведь ей, шестидесятилетней даме с волосами цвета моркови, даже не приходилось пересиливать себя, чтобы это говорить. Может, переезд и правда того стоил?

Когда она ушла, Лев тут же подлетел к Славе.

– Ты слышал, что она говорила?

– Про школу в соседнем квартале?

– Нет! Она говорила «ваши дети». Твои и мои. Наши. Понимаешь?

– А‐а, – смекнул Слава. И тут же сказал, будто ничуть не удивленный: – Ну конечно, это само собой.

Лев разулыбался от подступившего счастья. Слава, обхватив его за талию, прижал к себе, шепнул: «Добро пожаловать в новую жизнь» – и нежно прикоснулся губами к его губам.

– Фу-у-у-у! – послышалось справа. Это Ваня выглянул из своей новой комнаты. – Не целуйтесь!

Оборвав поцелуй, Лев засмеялся в Славины губы:

– Почти как дома.

– Мы дома, – просто ответил Слава.

Лев почувствовал болезненный укол от его слов, но возражать не стал.

Вот как выглядела плитка в ванной комнате: всего четыре варианта узора, выложенных в разной комбинации. Если вы когда-нибудь проходили тест на айкью, то поймете, о чем я говорю: на одном квадрате был изображен треугольник основанием вниз, а на другом – вверх, если на третьем основание влево, то на четвертом будет вправо. В тестах на айкью четвертый треугольник всегда пропущен и надо самому догадаться, какой должен быть угол наклона.

В ванной комнате «тест» усложнили: треугольники были разных цветов – белый, черный, бело-черный (больше белых полос, чем черных) и черно-белый (больше черных полос, чем белых). В каждом следующем ряду порядок треугольников менялся: черный треугольник с основанием вверх в следующем ряду был уже с основанием вниз. Проследить логику комбинаций оказалось сложно, но я все-таки уловил последовательность.

И я так подробно об этом рассказал, потому что смотрел на плитку сорок минут, сидя на эмалированном бортике ванны. Сорок минут перед глазами ничего, только сраные треугольники – свихнуться можно.

Потом кто-то постучал. Я поднялся, отодвинул шпингалет, приоткрыл дверь. Через небольшую щель на меня смотрел Слава, одетый в белоснежную рубашку с запонками на манжетах.

Я не сдержал иронии:

– Это что, косплей на Льва?

– Очень смешно. – Он устало улыбнулся. – Я хотел сказать, что мы выходим через десять минут.

– Ладно, – ответил я, но с места не сдвинулся.

– У тебя все хорошо? – осторожно уточнил Слава.

Я оглядел ванную комнату и сказал:

– По-моему, плитка – дерьмо. Полная безвкусица.

Слава проглотил мое замечание, решив, видимо, что я ерничаю. Но посудите сами: треугольники разных цветов вертятся то туда, то сюда – разве это не дизайнерская катастрофа?

В своей комнате, где стены были просто светлыми, я переоделся: брюки, рубашка, недырявые носки, все как полагалось. Рубашка не белая – грязно-серая или бежевая, льняная. Брюки тоже были не классическими и доставали до щиколоток. Льву это не понравилось.

– А одежды по размеру не нашлось? – Он кивнул на мои короткие штаны.

Сам он стоял напротив зеркала в точно такой же рубашке, как у Славы, и возился с запонками.

– Они нормального размера, – сдержанно ответил я.

– Ты же не гулять идешь, а на свадьбу.

– Ты еще скажи «не на дискотеку».

– И скажу. Есть такое понятие, как дресс-код.

– Я же не в трусах.

– В трусах ты или нет, меня не волнует, а вот брюки – кошмар.

Тяжело и показательно вздохнув, я развернулся на пятках как солдат («Есть, сэр») и пошел в свою комнату. В узком коридоре между двумя спальнями столкнулся со Славой. Он был не похож сам на себя: теперь на ослепительно-белой рубашке сиял шелковыми лацканами черный пиджак, на поясе – камербанд, на ногах – брюки с лампасами под стать лацканам. Конечно же, брюки были в полную длину.

– Ты куда? – удивился Слава и показал на свои наручные часы. – Нам пора.

– Меня арестовала полиция моды. Нужно переодеться.

– Зачем? – Он оглядел меня с ног до головы. – Хорошо выглядишь.

– Жених недоволен. Говорит, брюки – кошмар и трусы надо снять.

– О господи…

Слава пропустил меня вперед, как бы давая понять, что в этом вопросе он бессилен. Подойдя к двери своей спальни, я оглянулся на него.

– Пап?

– Да? – Он быстро обернулся.

– А ты сам-то доволен?

– То есть?

– Выглядишь шико-блеско.

– Спасибо.

– Это не комплимент.

В комнате я проделал все по новой: отворил дверцы шкафа, порылся в вещах, снял короткие брюки. Из вредности захотелось нацепить шорты, но я пожалел Славины нервы, поэтому надел скучные школьные штаны, отвечающие всем стандартам необходимой длины.

Выйдя в коридор, я увидел нас троих в большом зеркале на дверце шкафа-купе, и мне стало нехорошо: абсолютно одинаковые, как манекены из отдела мужских классических костюмов, мы источали кошмарное, душное занудство.