Я откинулся на подушку, и Ваня пристроился под моим боком, протянув уголок одеяла, – поделился, значит.

Я слушал Славу, засыпая, и думал о том, что Ване, наверное, никто не пел колыбельных, когда он был младенцем. Значит, тогда это было впервые – в десять лет.

Бесшумно поставив гитару на место, Слава поднялся.

– Спокойной ночи, – сказал он шепотом. – Я люблю вас.

«Я люблю тебя», – мысленно ответил я ему.

Тогда впервые за долгие месяцы я смог уснуть в Канаде спокойно, не накуриваясь. Мне снились какие-то причудливые сны, в которых Ваня, как Маленький Принц, путешествовал по другим планетам и навестил мою – отдельную, это была Планета Травокура (так и называлась), а Травокуром, получается, был я. Мы сели на край Планеты, свесив ноги (если опустить голову вниз, можно было увидеть миллионы звезд), и вместе накурились, мне было ни капли не стыдно, а Ваня сказал: «Ты самый лучший брат». Потом по межгалактическому пространству проплыла Сэм, наша собака, которую мы оставили в России вместе с бабушкой, и у меня в руках непонятно откуда оказалось оружие, я задрал срезы двустволки и выстрелил в собаку, но вместо крови из нее полилась блестящая фиолетовая жижа, и Ваня произнес: «Жаль, она была лучшей из нас». Потом я проснулся, полный сомнений: я точно ничего не курил?

Под боком все еще сопел Ваня, и я аккуратно поднялся, чтобы его не разбудить. Мы никогда так не засыпали, и сейчас это пробудило во мне незнакомые нежные чувства, глубоко семейные.

Продлилось это ощущение недолго – ровно до завтрака, за которым Лев как ни в чем ни бывало спросил меня:

– Планируешь заявить в полицию на свою подружку?

Я чуть чаем не подавился.

– Чего?

– Ну, она взрослая для тебя, разве нет?

– Ей всего лишь девятнадцать. Мы почти ровесники. Она даже ниже меня ростом!

Лев усмехнулся.

– Что, на этот раз не будет никакого «меня совратили»?

Тогда вмешался Слава:

– Прекрати. Ты перегибаешь.

Лев цокнул.

– Вы очень непоследовательны в своей борьбе с совратителями. Так у вас ничего не получится.

– Артур старше его почти в три раза, – начал объяснять Слава. – И сильнее примерно во столько же. Он взрослый человек, он лучше понимает ситуацию, он может принуждать, он может манипулировать…

– Это он, – Лев кивнул на меня, – манипулирует. Всеми вокруг. Думаешь, он все еще наивный ребенок с щенячьими глазами? Да я в жизни не поверю в этот бред, что его поманили конфеткой и он сел на колени к злому дяде. Ты живешь с манипулятором и, как всегда, ничего не замечаешь.

– А ты, как всегда, замечаешь всё, – язвительно ответил Слава.

За столом повисла неприятная тишина: родители смотрели друг на друга, глаза в глаза, но ничего не говорили. И только Ваня, устало вздохнув, разрядил атмосферу:

– Кто-нибудь отвезет меня на музыку?

В спецклассе, который Шмуль называл «классом для дураков», он подружился с Джонси – белобрысым мальчиком-заикой из неблагополучной семьи, воспитывающимся матерью-проституткой (ни разу не употребил в тексте слово «проститутка», но, описывая ее вечно размазанную по губам красную помаду, подразумевал у этой героини именно такую профессию). Джонси тайно занимался в балетной школе – тайно от всех и от самого Шмуля, потому что стеснялся «девчачьего» увлечения. Еще была Марта – отличница из класса «для нормальных», с красными и блестящими, как наливные яблоки, щеками. Она была влюблена в Шмуля, а Шмуль в нее – нет. Но потом, конечно, он пересмотрел свои взгляды на эту девочку. Вот, собственно, и всё, не считая препода по ИЗО, мерзкой психологички и отстойных родителей. Все взрослые, кроме препода, были отстойными.

Лорди вертела в руках распечатки с главами – так мне было легче исправлять уже готовый текст, помечая ошибки и неудачные выражения карандашом. Перелистнув страницу с последней главой, она грустно заметила:

– Значит, Шмуль не поехал учиться в художественную школу…

– Не поехал, – кивнул я.

– Но ведь это было престижно.

– Он хотел остаться дома.

– У тебя везде тема дома, – задумчиво проговорила Лорди. – Тот, кому нужно уехать, никогда не уезжает.

От этой фразы я почувствовал себя уязвимым, словно она меня разоблачила. В ее тоне сквозили намеки: мол, я все про тебя поняла, это на самом деле ты хочешь остаться дома. Мне не понравилось, что она так легко решила меня, как задачку за третий класс, и я довольно резко вырвал распечатки из ее рук.

– Ты чего? – удивилась она.

– Ничего, – буркнул я, отправляя распечатки в мусорное ведро под своим письменным столом.

– Зачем ты так?

– Это херня собачья.

– А мне понравилось.

– Я могу еще сотни таких написать.

– Да? Это круто.

– Нет, это чушь, – спорил я. – Банальщина, слепленная из клише. Есть миллион таких же историй.

– Я больше не знаю таких историй, – пожала плечами Лорди. – Мальчик и балет – это смело.

– Вторично. «Билли Эллиот».

– «Билли Эллиот» не про сейчас и не про нас… Кстати, что у них за имена? Из какой они страны?

Я передернул плечами.

– Не знаю. Это выдуманный мир. Планета Травокура.

– Чего? – засмеялась Лорди.

– Там у собак вместо крови фиолетовая жижа.

– Ты опять курил?

– Нет, забей.

Я сел рядом с ней – на пол, на белый пушистый ковер у подножия кровати. Мы забрались в комнату через окно, Лорди опять хотела заняться здесь сексом, но я совсем по-анекдотически пожаловался, что у меня болит голова, а Лорди ответила: «Тогда дай мне почитать, что ты пишешь», и мне пришлось согласиться, чтобы не заниматься с ней сексом. Заначка кончилась, а вытерпеть нашу случку в трезвом уме было выше моих сил.

Боковым зрением я заметил, как Лорди разглядывает меня; она подняла руку, провела пальцами по моей щеке, сказала:

– У тебя талант. Когда-нибудь ты напишешь книгу, которая сделает тебя известным.

Я повернул голову, посмотрел ей в лицо. Мне вспомнилось, как в одном фильме про Аллена Гинзберга говорилось: убей своих любимых, свои увлечения, свою реальность, ничто из этого не принадлежит твоему перу. Я представил: вот бы был у меня пистолет, ну, скажем, вон там на полке или под кроватью в сейфе. Я бы поднялся, вытащил его и прострелил Лорди башку. А потом написал бы книгу о том, как прострелил башку своей подружке. И все читатели бы говорили: «Какой неприятный персонаж, зачем он это сделал?», а я бы написал: я просто больше не мог с ней трахаться, вот и все. А они бы говорили: «Ну это же не причина», а я бы говорил: «Да что вы знаете о мотивации персонажа!» Хорошая была бы книга.

– Ты так странно смотришь, – Лорди перебила мои мысли.

Я моргнул, отвернулся. Что за бредятина лезет в голову?

– Может, прогуляемся? – предложил я.

– Давай! – Она оживилась, потянулась, как после пробуждения. – Можно я воспользуюсь вашей уборной?

– Чем? – растерялся я.

– Туалет, – пояснила Лорди таким тоном, как будто я не знаю, что такое уборная.

И что теперь? Сказать: «Да, конечно, в другом конце коридора, по дороге можешь посмотреть на фотки со свадьбы моих родителей. Кстати, они геи, и никто из них не хоккеист, а моя мать вообще умерла, я тебе наврал».

Лорди по-мультяшному пощелкала пальцами перед моими глазами.

– Эй, ты тут?

– Ага, – только и ответил я.

Она усмехнулась.

– Пустишь меня в ваш туалет или это какое-то священное место?

Перегородить ей дорогу было бы настолько комично, что я не решился. Негромко сказал:

– В конце коридора.

Когда она вышла за дверь, я понял, что это конец. Прижал ладони к глазам с такой силой, как будто хотел их выдавить, и начал тереть – пока пространство не замелькало цветными пятнами. «Ну зачем, зачем я ей соврал!» – вертелось в голове без перерыва.

То есть понятно, конечно, зачем. Сначала – для самого себя, для того, чтобы самому на секунду поверить в эту ложь, почувствовать себя частью обычной семьи. А потом уже было странно сознаваться, получалось двойное признание: и в том, что у меня два отца, и в том, что я лжец. А дальше как снежный ком: у меня два отца, я лжец, я выдал одного из них за «знакомого», я заставлял Лорди подниматься в комнату через окно, чтобы не проводить через коридор… Короче, как ни крути, а ситуация с каждым днем становилась хуже.