— Сука! — Дженирмена закрыла глаза, одним махом сняла с себя головной убор вместе с диадемой и выбросила все это за пределы поляны.

— Блаж! — повернулся к ней Астароникус, видимо, называя ее привычным ей именем. Но было видно, что он чуть ранее все понял по внезапно установившейся тишине. Также понимая, что никакие его слова ничем не помогут, он все же попытался ее образумить. — Дай хоть немного времени. Мы же ничего не знаем о носителе. Возможно, для него это все еще странный сон.

Но, кажется, у Дженирмены было свое представление о том, как все должно происходить.

— Если сейчас окажется, что кто-то опять нацепил мое величайшее творение на голову какой-нибудь дикой тупой псины, я растоплю этот мерзкий комок так, что мозги вытекут прямо из ее блохастых ушей, — она была так неистова и прекрасна в своем чистом гневе, что Астароникус, хоть и осуждал, но не мог оторвать от нее глаз. Балду посетило не имеющее никаких оснований предположение, что именно за эту ярость Дженирмены Астароникус ее и полюбил.

— Давай, топи. И собаку убьешь, и ее окружение порадуешь. Вот тогда твое величайшее творение или уничтожат, или будут надевать на всех собак подряд для развлечения, — Астароникус умел отговаривать и усмирять гнев. Дженирмена умерила пыл и размяла шею наклонами головы.

— Его нельзя уничтожить! — прошипела она.

— Ты же не знаешь, как далеко шагнула магия с того момента, как мы покинули мир живых. А даже если артефакт и не смогут уничтожить, то могут очень далеко запрятать, и тогда снова привет вечность.

— Обозначь себя! — повторила спокойным, но властным голосом Дженермена. Она взмахнула волосами, и те, словно гибкие натянутые прутья взлетели за голову и собрались в длинный хвост, открыв красивый лоб, — соломенное золото превратилось в вороной, словно каждый волос был окрашен в разные цвета с разных сторон. Неприятная волна пронзила разум Балды. Было слышно, как с веток попадали потерявшие сознание птицы. — Обозначь себя, или сейчас будет очень больно.

— Меня зовут Балда. Я живу в городе Товерне, — болезненная и короткая просьба Дженермены оказалась гораздо убедительнее, чем затянутое навязывание Астароникуса. — Я человек.

Он вспомнил свое недавнее отражение в зеркале, сосредоточился на нем и предстал перед ними в этом образе. Оба мага смотрели на него во все глаза с явным недоумением, только если взгляд Астароникуса граничил с улыбкой, то глаза Дженермены говорили «этого не может быть».

— Этого не может быть, — она явно отличалась открытостью и прямолинейностью. — Человек не может использовать данный артефакт: никто, ни умный, ни тупой, ни взрослый, ни даже ребенок. Артефакт недоступен никому, чьи знания о человеческом мире и мире магии превышают определенный минимальный порог. Такие ограничения наложены, чтобы предотвратить нецелевое использование артефакта.

— Ты абсолютно права, Блаж! — начал поддерживающим тоном Астароникус, но тут же развеял иллюзию. — Эта псина просто очень умело притворяется и водит тебя за нос.

Блаж проигнорировала его стеб и подошла к Балде поближе. Ее платье изменило свою форму: исчезли висячие рукава, и руки открылись выше локтей, юбка стала обтягивающими штанами, а весь изумруд потемнел чуть ли не до цвета волос. Только пересекающиеся полосы света и тени продолжали блуждать по ее одежде. Кажется, такие полосы и были нарисованы на платке, вспомнил Балда. Она была красива, даже слишком, и внешностью даже меньше, чем излучаемой энергией и эмоциональной силой. Сейчас был подходящий момент, чтобы попытаться объяснить Блаж, почему он смог воспользоваться ее артефактом: мысль, что она сама вдруг начнет копаться в его разуме, немного пугала. Он чувствовал, что может прервать сон в любой момент, но это означало бы конец общения, а любопытство было готово потерпеть некоторые временные неудобства. Балда смотрел на нее сверху вниз, но это физическое преимущество здесь и сейчас ничем ему не помогало. Он мысленно откашлялся, полностью осознавая тупость этого действа, но оно придавало уверенности.

— У меня врожденная необъяснимая болезнь — проблемы с запоминанием: еще какой-то час назад я не мог вечером вспомнить, что я ел утром, не мог сказать, сколько мне лет, и постоянно забывал, куда мы идем и где находимся; я знал только то, что становилось неотъемлемой частью моей жизни: как есть, как спать, как говорить, как управлять лошадьми и как ухаживать за ними, знал, кто такие птицы и звери, что такое деревья и трава, знал, как зовут моих спутников и дядю, потому что с ними я знаком слишком давно; все остальное я не мог запомнить больше дня, потому что все это стиралось, заволакивалось каким-то туманом и безвозвратно исчезало; лишь редкие вещи или события могли разбудить во мне смутные воспоминания, но и они исчезали так же быстро, как и все остальное; и вот час назад в магической лавке нам показали этот предмет — стертый засаленный платок, мне надели его на голову; я не могу объяснить словами и образами, что произошло, но словно с множества окружавших меня закрытых окон поснимали шторы и раскрыли их настежь; и я вспомнил так много всего, что голова пошла кругом, а потом я надел этот платок уже дома и заснул в нем.

Он, к собственному удивлению, выпалил все в одном быстром и непрерывном потоке слов, но рассказал не все, потому что объяснения могли быть слишком долгими, туманными и непонятными и выйти за пределы терпения этой странной женщины. Блаж шагнула еще ближе, но, почувствовав его напряжение, остановилась. У нее появилось предчувствие, что он мог в любой момент испугаться и убежать, улететь и исчезнуть, каким-то образом самостоятельно выйти из состояния сна и снять платок, и, возможно, больше никогда его не надеть. И тогда она уже ничего не узнает ни о нем, ни о мире, из которого он пришел, ни почему артефакт попадает то к собакам, то к прирожденному идиоту. Эта мысль ее и остановила, и она сменила гнев на любопытство. Человек в ее артефакте — это было очень странно и совсем не оправдывало ее надежд дождаться встречи с инопланетными цивилизациями и утолить свою жажду познания вселенной, но это намного лучше, чем тупые бродячие псины, которых, к слову сказать, убивала не она, а несовместимость неразвитого мозга животного с уникальной магией.

— Кто посмел продать уникальный обучающий артефакт? Как он вообще оказался в какой-то лавке? Магическая лавка — это что вообще такое? У вас там что, магия на каждом углу продается, как устрицы и зонты? — на эти вопросы у Балды не было ответов, а последние слова он даже не понял.

— Что такое устрицы и зонты? — он еще держал в уме вопрос про планету, страну и цивилизацию, но по ее гневной реакции на этот вопрос, решил подержать их еще.

— Вот это устрицы, а вот это зонт, — у нее руке возникла похожая на меч палка, которая раскрылась над ее головой полукуполом, разделенным на несколько секторов. С границ секторов свисали нити, к каждой из которых было привязано по какой-то ракушке, которые, видимо, и были устрицами. Блаж повернула палку, и раскрутившиеся на нитях устрицы отхлестали Балду по щекам. Он отступил из-под града ударов, с удивлением разглядывая диковинный предмет. Странная вещь эта устрицы и зонты, как оружие оно малоэффективно, но ходить с ней в толпе по рынку, наверное, очень удобно. Возможно, что преподаватели в школе магии наказывают им провинившихся учеников. Позади Блаж раздался раскатистый смех Астароникуса.

— Ты вот так собиралась обучать представителей развитых инопланетных цивилизаций? Задавая им глупые вопросы и показывая, как делать не нужно? — Астароникус тоже уже был без головного убора и сменил свой яркий костюм на более удобную одежду: короткие темные штаны и легкую белую рубашку, расстегнутую у шеи. Черные густые волосы ниспадали на его плечи, босые ноги поднимали песок при каждом шаге. Он подошел к ним поближе, отобрал у Блаж зонтик и оторвал одну устрицу. Он с легкостью раскрыл устрицу пальцем руки, а остальные стряхнул вместе с нитками одним движением.