Через неделю мы с Шефом случайно встретились в компании, собравшейся у парапета одной из станций метро. Его внимание привлекла моя майка с надписью «Bikers association Russia». На нем была точно такая же. Про то, что я как-то была в их гараже с Олегом, он и не вспомнил.

В тот вечер эмоции все-таки зашкалили, и по маминому пророчеству добром это не кончилось. Будь мой напор послабее, у нас бы мог получиться роман. Но я вцепилась в Шефа, пытаясь клещами нескромных вопросов вытащить изнутри загадку, которую хранили зеленые глаза. Этого он хотел меньше всего и, сказав: «Адиоз, бейба!», – уехал прочь.

Ровно год брутальный негодяй то появлялся, пользуясь мной, то исчезал, часто не прощаясь. Тогда я заслушивала до дыр самые душераздирающие песни «Арии», подолгу сидела на подоконнике с сигаретой и выбрасывала чувства в дневник, бумага которого с трудом терпела бесконечное нытье. Друзья и знакомые один за другим переставали со мной общаться. Тогда я впервые увидела, насколько страдающий человек становится не нужен окружающим. Как выдержали заевшую пластинку про несчастную любовь мои родители, можно только удивляться. Впрочем, сразу после единственной маминой попытки привести страдалицу в чувства кожаный рюкзак со значками оперативно собрался, а дверь захлопнулась с наружной стороны. Бежала я, конечно, не от них. Это была попытка скрыться от себя.

Идти, кроме как в прокуренную квартиру на втором этаже, было некуда. Одна из ее постоянных посетительниц, жившая в соседнем подъезде, услышала мою исполненную гиперболами историю и предложила приют на недельку. Ее жилплощадь оказалась гораздо комфортнее. Через пару дней пребывания на новом месте я, стоя перед напольным зеркалом в трусах и майке с надписью «Born to ride», напевала злободневные куплеты «Наутилуса»: «…моя жизнь как вокзал – этот хлам на полу».

Каково же было удивление кривляки, когда открылась дверь и, прервав истеричную самопрезентацию, в комнату вошел папа в оливковом пиджаке с полковничьими погонами. Это был первый и последний раз, когда я видела его в форме, кроме фотографий. Батя по своему обыкновению не сказал ни слова, но его взгляд был тверд настолько, что «хлам на полу» немедленно переехал обратно в рюкзак, и мы так же незамедлительно отправились домой…

По пришествии весны «вселенская тоска» немного отпустила. Взыгравший гормон инициировал в голове очередной безумный план по захвату зеленых глаз: «Быть как он». В целом это означало одно – любить только себя. Но вместо рокового образ вышел вульгарным. Правда, его украшала одна и по сей день неистребимая черта, принятая с молоком матери, – коммуникабельность. Именно она, а не провалившаяся стервозность, стала катализатором нашей с Шефом внезапной дружбы. Френдзона была победой. Она вдохновила его отделить меня от других девушек. Со временем Шеф даже стал давать порулить своим Enduro, а я, узнав маленькие слабости большого дяди, все же частично разгадала тайну зеленых глаз.

Летом между двумя забойными мотофестивалями я окончила школу и поступила в медучилище. Выбор был однозначным. Медицина не сильно меня увлекала, но хотелось получить важную, нужную и универсальную профессию. В четырнадцать лет я уже довольно четко представляла, чего хочу от жизни. Главными аспектами были служба в МЧС и работа в скорой помощи. Тогда я не думала о том, что погоны – это, прежде всего, символ подчинения, и только потом – командования. Не знала и то, что пытающийся сидеть на двух стульях рано или поздно провалится.

Половина первого курса прошла под знаменем байкерской конфедерации. Но с каждым днем эта волчья стая все больше отпускала – я была не ее. Далее путь лежал совсем в другом направлении.

– Не спешите в ад. Без вас там все равно не начнут… – Мишкин драматический баритон, декламирующий простые жизненные истины, немного убавил мое рвение в столовую училища.

– Здорова, Мих. Ну что, сегодня останемся? – Не то что бы я хотела, чтобы он остался. Как раз наоборот, сокурсник был бы на этой встрече третьим лишним. Но спросить, делая вид, что преследую исключительно дружеские цели, была обязана.

Учиться в медухе было наконец-то интересно. В отличие от школьных лет прогулы не были в моем поведенческом тренде. Даже общеобразовательные предметы, которые мы продолжали изучать на первом курсе, заходили лучше, чем в школе. Группа по-настоящему подружилась со многими преподавателями, самой яркой личностью из которых был историк. Высокий, всегда в черном костюме, с черной бородой и жгуче-черными глазами, он был фанатом своего дела. Суров и требователен настолько, что все его популярные у студентов клички были производными от гестапо. При ближайшем же рассмотрении учитель, как и каждый из нас, был добр и даже раним. Меня зацепили его искренность и редко свойственная мужчинам открытость. После пар мы часто заходили к нему в кабинет поговорить на политические и философские темы. Пара красивых оборотов – один от группы «Сплин», другой из модного журнала – случайно вдохновила меня написать и вложить в тетрадь по обществознанию недетские строки:

И дверь скрипит заманчиво и грубо,

И от волненья горячее кровь и губы.

Моя запретная, ударная любовь

Закралась, словно сатана в чету богов.

И неизбежен омут глаз твоих жестоких,

В коктейлях третьей мировой его истоки.

И дверь скрипит волнующе и строго,

И за окном в туманной пелене

Теряется домой дорога…

И в этот роковой, но нежный час

Я признаю – я без ума от вас.

На следующий день мы со схоластом уже целовались за той самой скрипучей, вечно открывающейся дверью. Чувственные мероприятия начали проводиться с неким постоянством. Вскоре все училище обсуждало их мельчайшие подробности, до которых на самом деле не дошло. А потом просто сошло на нет.

Летом после первого курса скорый поезд «Москва-Мурманск» уносил меня с родителями в очередной (кажется, четвертый из водных) поход. Неожиданно рано по возрасту, но вовремя по внутреннему состоянию в тамбуре одного из вагонов со мной случилось нечто. Кучевой дым «ароматного» «Союз-Аполлона» пропитывал насквозь маленькое дребезжащее помещение. Заспанные, обутые в шлепанцы люди разных полов и возрастов сменяли друг друга на задымленном посту. Несколько раз вместе со мной на неблагословляемый Минздравом пикет заступал светловолосый улыбчивый парень. На спине его синей майки было написано «МЧС России». Заветные буквы смотрелись солидно и звучали гордо. «Наверно, эти ребята могут много интересного рассказать за рюмкой чая», – подумала я и решила ввязаться в бой:

– Простите, а вы правда в МЧС работаете? – моя смущенно-восхищенная улыбка была не кокетливой, а скорее разведывательной.

– Есть такое дело. Мы с ребятами в отпуске. На Кольский в поход идем, по Хибинам. И ты, я смотрю, из турья, – парень разглядывал мою видавшую виды штормовку. – Куда путь держишь?

– Тоже на Кольский, только на воду. На Имандру. А в Хибинах я часто зимой бываю на горнолыжке. Юля! – по-мужски технично я подала парню руку.

– Андрей. Будем знакомы. Очень приятно. Ух… вот это рукопожатие!

– Честно говоря, я учусь в медицинском. Училище, не институте… – нотка досады пронзила экспрессивную реплику, – и мечтаю после окончания пойти в вашу структуру, – колеса стучали в такт разгоряченному сердцу.

– Почему бы и нет. Такие люди нам нужны, – Андрей, словно чуть засомневавшись, продолжил: – А почему в институт не пошла?

– Ты знаешь, – будто мы были знакомы не менее ста лет, доверительно развела руками я, – медицинский институт и профессия врача – это как восхождение на Эверест. Нужно этому жизнь посвятить либо вовсе не ввязываться. К тому же у меня нет желания сидеть в больничных стенах. Хочу, чтобы в жизни были еще горы, небо, море, – я мечтательно посмотрела в окно, прокручивающее пленку бесконечных карельских кадров. – Чтобы картинка перед глазами все время менялась, понимаешь. Лучше буду хорошим фельдшером, чем плохим врачом. На хорошего врача у меня усидчивости не хватит, – сообщила я, растерявшись от собственной честности.