– Да. И это тоже… – хрипела я, только что не размахивая руками от этой «вселенской несправедливости». – Но, главное, я потеряла все ориентиры и смысл жизни. Это не только из-за него. Мне кажется, я где-то промахнулась, совершила ошибку, но не понимаю, где… – неожиданно для меня слова пролились, озвучивая истинное положение вещей.

– Тогда читай Евангелие и молись. Матушка! Принеси Новый Завет. – Я уже спустилась с крыльца, и мы стояли на выложенной плиткой тропинке между храмом и, видимо, домом настоятеля. Белесое августовское солнце окутывало теплом раскидистый розовый куст, оплетавший арку храмовой калитки. Я вдыхала его легкий аромат, который, если бы возможно было закодировать буквами и звуками, звучал бы именно так:

– Евангелие… Слышала, но точно не помню, что это. Библию начинала два года назад читать, про сотворение мира. Но, честно, ничего не поняла.

Священник немного опустил глаза и улыбнулся еще шире. Солнце, то и дело затемняемое тонкими облаками, играло зайчиками на серебряном кресте, который висел на его шее как раз на уровне моих опухших глаз.

– Знаешь, я и сам порой многого не понимаю. Но ты читай и молись. И к нам приходи, будем вместе разбираться…

– Даже не знала, что такие батюшки бывают. – В ответ на его простоту во мне зарождались дружеские чувства. – Скажите, а о чем и как молиться?

– А ты читай и поймешь… – молодая женщина невысокого роста с темно-каштановыми волосами подала мне небольшую синюю книгу в жестком переплете. В этой женщине было нечто. Что-то генетически так похожее на меня, но как будто ухоженное, отшлифованное и избавленное от всего лишнего. Это было нечто большее, чем выйти замуж и нарожать кучу детей. Мое же нечто напоминало заросший колючими сорняками пыльный палисадник. И все же оно было.

Сметенная потоком эмоций, я села в черный, уже шесть лет верный «УАЗ-Патриот». Мысль о чтении Нового Завета не пугала. Встреча с людьми, лица которых без лишних слов необъяснимо отражали именно то, что я безуспешно искала всю жизнь, открывала новый (буквально как Завет) путь. Я не знала его, не вкушала и совершенно не понимала. Но между ребер поселилось глубокое теплое ощущение, что этот путь мой и поэтому верный. Заглушив машину, я присела на верхнюю ступеньку крыльца таунхауса. В тяжелой голове возник неожиданно адекватный вопрос: «С чего же началась вся эта жесть в моей жизни?..»

– Мессер [1]! – От вскрика бойца к горлу подскочил пульсирующий ком. Но делать было нечего – раненых не бросишь. Надя молилась, не двинувшись с места. Самолет гудел так низко, что фриц, сидящий за штурвалом, увидел угольки ее глаз. На десятую, может, сотую долю секунды пилоту показалось, что девушка смотрела прямо ему в сердце. Словно вырвала его из груди и кричала:

– Остановись! У тебя же есть близкие люди. Хотел бы, чтобы так поступили с тобой или с ними?

Доля секунды стала для пилота вечностью. Тогда, в ноябре 1941-го, он не стал стрелять и улетел. А уже через три месяца военный фельдшер Надя Вязьмина держалась за притолоку на входе в ЗАГС и теми же круглыми глазами смотрела на дерзкого лейтенанта Виталия Бакулина – моего деда, причитая:

– Ты с ума сошел. Война. Я не пойду.

– Во девки. Такой парень зовет, а она ломается. – Сотрудница ЗАГСа, смущенно улыбаясь, поправила очки: – Я бы вот согласилась…

– А если убьют? – уже не категорично, а скорее растерянно продолжала Вязьмина.

– Не боись, не убьют. Такие не умирают. – Наде показалось, что эти слова в уста женщине вложил сам Бог. После них в девичьем сердце загорелась такая любовь, что не осталось сомнений в ее защищающей силе. В феврале 1942-го они поженились прямо на фронте. В 1944-м бабуля родила Игоря, моего папу. А дедушка, не раз еще форсируя на своем Т-34 Днепр, искусно громил немца.

После победы Бакулины много где послужили. Больше всего папе запомнились годы, проведенные в Сортавале, в одной из танковых частей. Взрослея, он заинтересовался физикой. Эмпирическая наука объясняла многое, происходящее в природе, которую он безмерно любил.

Когда перед дедушкой встал выбор: генеральская должность за Уралом или полковничья в Москве в танковой академии, – он твердо решил: детям, которых давно уже было двое, надо учиться в столице. Бакулины переехали в Москву. Игорь легко поступил в инженерно-физический. Учеба спорилась, на фоне общих интересов появилось много друзей, с которыми папа начал ходить в походы – пешие, лыжные, горные, водные. На одной из троп он встретил свой «рюкзак на ножках» – маму.

Ирочка была отличницей. Маленькая, с огненно-рыжими волосами и неизменными веснушками. Будто солнце горело у нее внутри круглый год, освещая каждую клеточку. Туризмом мама заболела еще в восьмом классе. После похода на Кавказ, где погиб их руководитель. Группа из двадцати восьми школьников поздно поднялась на перевал. Погода портилась, и спускаться было рискованно для уставших ребят. Схватили [2] ночевку на высоте. Ветер безжалостно пытался разорвать тяжелые, пропитанные дождевой водой брезентовые палатки. Гром катался по долине, сотрясая вершины и срывая с них камни. Все железо – ледорубы, карабины, кошки [3] – спустили вниз по склону на веревке подальше от детей.

Инструкторскую палатку Петрович поставил выше других, приняв, как оказалось, главный удар на себя. Конгломератом электричества шаровая молния, редкая даже в тех местах, ударила в парусящий брезентовый дом. Все произошло быстро. Трое ребят, которые были в одной палатке с руководителем, получили сильные ожоги. Сергей Петрович погиб. Младшим, в числе которых была Ира, не сказали.

– Вы та группа, которая без руководителя осталась? – когда грузинские спасатели поднялись на перевал со своей стороны, стало понятно, что Петровича больше нет…

Непоколебимый авторитет и искренний друг. Мама часто вспоминает, как он говорил порой капризным туристкам: «Эх вы, куклы тряпошные!» – по-доброму, не упрекая, а принимая их немощь. И как же не хотелось быть «куклой тряпошной» после этих слов.

Суровый перевал принял имя своего героя – Сергея Игнатенко. А Ира продолжала топать на маленьких ножках с большим рюкзаком по дорогам России в память о Петровиче. «Идет рюкзак на ножках по солнечной дорожке…» – шутливо напевали те, кто шел вслед за ней. Из раза в раз рюкзак становился объемнее, и разглядеть за ним рыженькую голову хозяйки становилось труднее.

Вот такую веселую и одновременно серьезную, окончившую школу с золотой медалью и поступившую в авиационный институт маму встретил папа. Они дружили, ходили вместе в походы без малого двадцать лет. На какое-то время дороги родителей разошлись, но в 1985-м причудливые серпантины их путей заложили синхронные витки.

Летом 1987-го, погожим июльским деньком на девятом месяце беременности, Ира в ожидании чуда (ей было тогда уже тридцать восемь) разбирала вещи в недавно полученной от кооператива квартире. Неопределенные отношения с Игорем не смущали. «Будь что будет. Главное, скоро родится долгожданный ребенок», – она осознала, что с трудом успевает в последний вагон уходящего поезда материнства, и была благодарна папе вне зависимости от серьезности его намерений.

А серьезность была. Но надо знать папу. К слову сказать, после окончания МИФИ он стал военным физиком в конторе, название которой в нашей семье до сих пор запрещается произносить вслух. К моменту их встречи в 1985-м папа уже носил звание подполковника в своей манере, скромно и скрытно. После полосатой вести последовало краткое «Я рад!» и ничего более. Ни слова.

В тот июльский день он приехал с большим рюкзаком и неожиданными для летнего сезона лыжами. Мама сделала осторожный вывод, что это переезд. Ни слова. Все по умолчанию – как до сих пор любит говорить папа.

Родители, конечно, расписались, но это произошло так же спонтанно и неброско, как многое в их совместной жизни. А я 3 августа 1987 года отправилась в увлекательное путешествие под названием жизнь, весело покрикивая уже тогда низким голоском.