– С каких пор ты решил, что я буду делать то, что ты говоришь? У тебя, если не ошибаюсь, есть жена? – Алексей опустил глаза и тяжело вздохнул. – Вот ее и строй. А у меня свой путь. – Если бы надувная дверь могла хлопать, она бы непременно клацнула перед лицом подполковника, перебудив уставших ребят.

Укутываясь в кокон спальника, я спешила укрыться от боли и дикого желания плакать. Война, хоть и утихающая, явно не подходила для таких эмоций. Но у нее было одно великое свойство. Она не позволяла никому скрыться под маской. Здесь каждый, хотел он этого или нет, был собой. Под шквальным огнем дождя, бьющего в резиновую крышу, мне осталось только признать глубокие чувства к этому несвободному человеку.

Утром наша группа уехала в Тбет – село близ Цхинвала, где шли первые бои. С возвышенности, на которой оно частично располагалось, просматривался весь город. Дубовую рощу, занявшую вторую половину холма, заполонили обезображенные тела грузинских бойцов. Южное солнце распалило рощу, и смрад, который она источала, выворачивал душу. В силу профессии я стойко переносила такие вещи, но один из контрактников не выдержал.

– Думаю, смех здесь неуместен, – с укоризной посмотрела я на хохочущего над сержантом круглолицего майора. – Когда человек видит такое, его душа сострадает и выворачивается наружу. А тело вторит ей, опустошая желудок. Это нормальная реакция.

– Вы бы лучше скорее обследованием территории занялись, а то мы все сейчас блевать начнем. – Ситко, повязав на нос бандану, пошел галсами между дубов, неся перед собой по верхней кромке травы знамя металлодетектора. Я осматривала погибших. На всех без исключения был залитый кровью натовский камуфляж. Тело одного из бойцов в прямом смысле разорвало пополам. Лицо другого представляло собой черное месиво с открытым ртом. Вероятно, боец кричал от боли, когда Тот, Кто сотворил его, принял решение о передислокации солдата в Свои обители. С шеи последнего свисал жетон с фамилией на английском языке. Ниже был номер, группа крови и надпись ortodox. Найдя несколько минометных мин и кучу патронов, мы наконец покинули «рощу смерти».

После обеда Черемисов поднял отряд по готовности, и мы в полном составе уехали в Гори на обеспечение переговоров. Пересекая границу, по приказу проверили оружие. Внутренняя уверенность, что все пройдет даже без санитарных потерь [26], не покидала меня. Жгуты, бинты и шприц-тюбики с буторфанолом, переполнявшие мою разгрузку, только подкрепляли решимость. Резиновые перчатки по скоропомощной привычке надела заблаговременно. Переговоры прошли мирно. Только одна шальная пуля по касательной задела буханку, когда мы отъезжали. Круглолицый майор в голубых погонах хотел ввязаться в бой, но Черемисов, к счастью сидящий с нами в санитарке, тремя русскими словами объяснил, что этого делать не стоит.

На обратном пути, проезжая окраину города, мы стали свидетелями неожиданной картины. Вплотную к дому с полностью выбитыми стеклами подъехал Т-72 [27]. Экипаж танка сунулся в оконный проем и тут же на руках вытащил из него пожилую стонущую женщину.

– Товарищ полковник, разрешите осмотреть. – Не дождавшись ответа, я почти на ходу выпрыгнула из санитарки. Бабушка оказалась лежачей больной с давним переломом шейки бедра и свежих травм не имела. Но мы все же уложили ее на носилки, чтобы доставить в госпиталь. Танк с грохотом продолжил патрулирование улицы, а в соседнем проеме появилась еще одна немолодая женщина. Я подала ей руку, помогая выбраться. Черные уставшие глаза смотрели на меня сквозь слезы словно от имени всего аланского народа.

– Спасыбо… – прошептала женщина сухими губами, не выпуская моей ладони. Ребята видели меня со спины и, очевидно, не поняли, что дальше мы стояли молча и беззвучно плакали. Слова были излишни. Две женщины разных национальностей и возрастов. Два разных пути, слившиеся в эти минуты единой скорбью.

О том, что город недостаточно обследован относительно пострадавших, Черемисов доложил старшему группировки. Нам было приказано за несколько следующих дней проверить все дома и квартиры на предмет не охваченных медицинской помощью людей. В Цхинвале не осталось ни одного жилого помещения, куда бы мы не зашли с вопросами о здоровье хозяев. Подворные обходы напоминали работу скорой. Только ехать нужно было не по вызову, а по приказу, и осматривать не одного больного, а последовательно всех желающих в квартирах и на улицах. Попутно нам удалось составить план для саперов: на многих участках свободно валялись неразорвавшиеся боеприпасы, к которым люди боялись подходить.

Вечером одного из дней Ногинский Центр привез гуманитарную помощь, на разгрузку которой мы направились в полном составе. Старшим был назначен Алексей. Я старалась держаться подальше, чтобы не разжигать в себе неуместные эмоции. В гуманитарке было около двух сотен блоков сигарет разных марок. Грузчикам, с заблаговременного разрешения Черемисова, посчастливилось взять по одному. Мне достались с ментолом. Когда сортировка коробок была окончена, тут же вскрыла пачку и с наслаждением закурила. Страшно захотелось побыть одной, и я побрела в сторону КПП. Покидать территорию без наряда категорически запрещалось. Не оставалось ничего другого, кроме как прислониться к смолистому стволу огромной ели недалеко от шлагбаума.

Не слышала, как он подошел. Теплая рука снова легла на плечо. Адреналин, прыснувший в кровь сотнями иголочек, вспарывал тело, не щадя душу. Не двигалась. Он тоже. Но в стремительно спустившейся, как это всегда происходит в горах, тьме мы слышали тяжелое дыхание друг друга. Второй рукой медленно, словно спрашивая разрешения, он притянул меня к себе. Оба по-прежнему молчали…

Утром пришлось остаться в лагере – у троих офицеров приключилось отравление. По моим предположениям, всему виной были сливы, росшие повсеместно. Из-за хронического недоедания участники операции поглощали их в больших количествах, запивая игристыми домашними винами и чачей. Без такого ритуала не представлялось возможности покинуть почти ни один осетинский двор. Особо ретивые аборигены хватались за автоматы с криками типа: «Ти щто мэня нэ уважаещ?» Делать было нечего – приходилось пить.

Три жертвы нехитрых аланских традиций лежали под капельницами, когда совсем рядом с лагерем послышались взрывы. В воздухе запахло не то порохом, не то гарью. Звуки стремительно приближались. В сторону бивака, рассеиваясь по территории, прилетали крупные осколки снарядов. Один из них пробил крышу палатки, служившей столовой. Если бы на том месте кто-то стоял, он бы точно остался без головы. Испуганный повар прибежал к нам в модуль, на время ставший мини-лазаретом:

– Там это, в новостях говорят, что в Цхинвале обстреливают лагеря МЧС.

– Твою дивизию! Парни, давайте потихоньку в убежище, – двое офицеров отреагировали незамедлительно. Впрыгнув в сланцы, они прихватили необходимые их сосудам пакеты с раствором Рингера и ринулись в бомбоубежище. Лагерь стоял в непосредственной близости от него благодаря тактической дальновидности Черемисова. Третий парень пытался надеть берцы, но успел натянуть только один, когда очередной осколок упал возле входа в модуль, только что не преграждая нам путь. Наскоро хватив попавшиеся на глаза броники и несколько касок, я вытолкнула одноберцового наружу. Вчетвером мы просидели в убежище минут десять. Грозовой фронт раскаленных кусков железа локализовался, и до нашей территории они больше не долетали. Удостоверившись в этом, осмотрела лагерь – больше никто не пострадал. Со стороны штаба, облаченный в броню, быстрым шагом шел Черемисов.

– Это склады горят с боеприпасами. Поедешь?

– Конечно, поеду, – забыв про дристунов, сидящих в убежище с капельницами наперевес, обрадовалась я. – То есть нас не обстреливают?