— Здравствуй, родная, — подхватываю её морщинистую руку, к губам подношу, а затем ко лбу своему. — Ну, что ты? Я не пропадал. Я всегда был рядом.

 — Как хорошо, что ты наконец-таки явился! Ты же больше не уйдёшь? Не уйдёшь ведь?

— Айсу, ты же знаешь… — с горечью выдыхаю я, потупив взор в землю, как провинившийся.

Мне не хочется расстраивать её, потому я мямлю, ищу подходящие слова, а она слышать меня не желает. По старой привычке женщина обвивает мою руку и тащит за собой в дом, думается мне, прямиком в столовую.

— Ужинать же будешь? — подтверждает мои мысли. Айсу с большим энтузиазмом подносит свои пальцы к губам и чмокает их. — У нас такая баранина на ужин была! Пальчики оближешь! Пойдём, я накормлю теб….

 — Спасибо, Айсу, но я не голоден. Мне немного не до этого сейчас, — вынужден оборвать её на полуслове, высвободив свою руку. Женщина нисколько не скрывает своего разочарования, существенно потемнев лицом. — Каплан у себя?

Голова Айсу и плечи никнут. Она вынимает из белоснежного передника платок, комкает его какое-то время, а потом вдруг заходится слезами, утирая платком своё лицо и потухшие глаза.

— Наш старейшина очень плох. Вчера его госпитализировали, — дрожит её голос. Женщина встревожена, а я же, напротив, чувствую облегчение внутри, что сложно передать словами. — Боюсь, ему совсем недолго осталось. Как же мы дальше будем, если хозяин не выкарабкается? Ты оставил нас, теперь Назар…

При упоминании моего братца, этого куска дерьма, кулаки мои непроизвольно сжимаются и кровь вскипает в жилах, превращаясь в бурный поток раскалённой лавы.

— Где он? Назар вернулся? — цежу я сурово, задирая голову вверх, на окна его спальни.

— Нет. Твой брат не появлялся здесь с тех самых пор, — горестно поджимает она губы, высмаркивается в платок.

Айсу не знает всех подробностей о Назаре и о Каплане, но ей и не нужно этого знать, иначе сердце женщины, преданной этой семье, не выдержит.

Назар сбежал, трусливо поджав хвост, как только Рифат заполучил себе Диану, как только они покинули наши владения. Но могу покляться, если когда-нибудь я встречу его (а я встречу его, чего бы мне это ни стоило), то ему уже не удастся прикрыться за наличием семьи. Он ответит за каждое слово, которое мне пришлось произнести, глядя Диане в глаза. Все эти слова я высеку на нём, чтобы они вечность напоминали ему о той гнили, что осела в нём.

— Айсу, лопаты у нас по-прежнему хранятся в сарае? — интересуюсь я, застав тётушку врасплох.

— Лопаты? — в недоумении раскрывает она рот. — Зачем тебе понадобилась лопата в такое позднее время?

— Да так… Цветочки надо кое-какие пересадить. Не волнуйся, можешь возвращаться в дом. Я скоро приду на ужин, — говорю, лишь бы избавиться от чувства вины перед этой доброй и ничего неподозревающей женщиной.

Дожидаюсь, когда она войдёт в дом, следом направляюсь в сарай, где хранится вся садовая утварь.

Найдя лопату, я забрасываю её на плечо. Щёлкаю переключателем на крыльце, чтобы включить уличные фонари по периметру дома, следом шагаю вдоль цветочной аллеи на задний двор.

За домом находится небольшой участок, который прежде никогда и ничем не был засажен, не считая сорняка. Раньше Каплан с бабушкой держали тут домашнюю птицу и скот. Когда бабушки не стало, живность тоже со временем вымерла, а теперь у этого участка имеется совершенно другое предназначение. Более двадцати лет здесь находится ничто иное, как могильник.

Когда мне поведали историю о том, что давным-давно в нашей семье один за другим умерли младенцы, мне было несколько не по себе, а когда мне рассказали, что этих самых младенцев похоронили за нашим домом, то я несколько дней подряд пребывал в шоке, свыкаясь с тем, что всё детство я, можно сказать, ходил по костям. Сделать из собственного двора кладбище — до такого мог додуматься только сумасшедший.

Этот участок ничем не выделяется от всех прочих наших участков. Разве что в определённом месте возложена гранитная плита, утрамбовывающая землю, где покоятся младенцы. Только члены нашей семьи знают, что этот камень стал надгробием для сестры Назара и для сына заблудшей к нам девушки.

Мне дико даже подумать об осквернении. Для того, чтобы докопаться до истины, мне придётся раскопать это место, но никак по-другому мне не узнать всей правды. Мне крайне необходимы доказательства. За столькие годы тела успели разложиться до неузнаваемости, но земля имеет свойство хранить память об усопших. Мне всего-то нужно заглянуть в могильник.

Взявшись за края надгробного камня, я предпринимаю попытку сместить его в сторону. Зараза, неподъёмным оказывается. Поддеваю острием лопаты, приподнимаю край и переваливаю камень кое-как, сдвинув его на достаточное расстояние.

Крепко ухватившись за черенок лопаты, я вонзаю лезвие, полностью погрузив его в твёрдую землю. В воздухе уже во всю ощущается аромат надвигающейся грозы. Я усердно работаю лопатой, стараясь успеть до дождя, поскольку он существенно усугубит раскопки. Копаю без остановок час-полтора, может быть, и дольше. Я разрубаю землю на куски, как безумец, не чувствуя усталости. Обливаясь потом и проваливаясь по колено в глинистую грязь, я вываливаю из образовавшейся подо мной ямы огромные пласты жирного чернозёма. В какой-то момент мне начинает казаться, что всё это бессмысленно. Каплан солгал и нет тут никаких захоронений, пока лезвие лопаты не врезается во что-то твёрже земли.

Замираю на время, перевожу сбивчивое дыхание, утираю пол со лба и висков. Я швыряю на поверхность лопату и тотчас падаю на колени, погружая руки в сырую почву. Нащупав что-то, я сгребаю всю землю в разные стороны. В ладони мои вонзаются занозы, грязь забивается в открытые мозоли, но я всё равно расчищаю пространство, пока не понимаю, что подо мной находится самодельный гроб. Я стою на нём.

Древесина давно уже прогнила, но гроб сам по себе для двух младенцев великоватым будет.

Я подтягиваюсь на поверхность за лопатой. Ребром разрубаю дерево, пока оно не разлетается в щепки. Я руками разламываю крышку гроба на куски, и в какой-то момент меня едва ли не выворачивает от смрада, исходящего изнутри.

Выпрямившись, я зарываюсь носом в сгибе своего локтя, вынимаю из кармана телефон и включаю на нём яркий фонарик. Луч света падает именно в проделанное мною отверстие, из которого исходит тошнотворный запах. Не нужно быть археологом или криминалистом для того, чтобы посчитать количество человек, захороненных в этом гробу, основываясь лишь на обнаруженных останках. Я чётко различаю три черепа: два совсем крохотных, как у котёнка, и один череп взрослого человека. Их положили как скот — друг на друга.

Не могу поверить в увиденное. Объятый волной ужаса, я пребываю ступоре какое-то время.

Отшатываюсь назад и оседаю в углублении ямы. Я хватаюсь за куски рыхлой земли и с третьей попытки всё-таки выбираюсь из ямы, навзничь заваливаясь на газон. Дышу часто и глубоко. Без сил, без эмоций. Смотря в небеса, я медленно схожу с ума от той лжи, которой меня набивали родные люди.

Вот за что Рифат мстит… За того, кто здесь похоронен… Но как он узнал? Почему только сейчас он решил совершить возмездие? Прошло ведь столько лет… Многих свидетелей уже и в живых-то нет…

Я не дам Каплану спокойно отправиться на тот свет… Не дам этой сволочи сдохнуть, пока он по пунктам не разложит мне события того дня, пока он не ответит за содеянное.

— Марионэлла?! — ору я во всю глотку, поднявшись с земли. Чуть ли не бегом мчусь в дом, пошатываясь в разные стороны и не прекращая рокотать как гул самолёта: — Мария, чёрт бы тебя побрал! Где ты есть?! Мария! Выходи, сейчас же!

Все в доме словно вымерли.

Поднимаюсь по лестнице на третий этаж, перепрыгивая в одни шаг сразу четыре ступени. Тёмный коридор озаряет свет, из своей спальни мне навстречу выбегает переполошенная София.

— Эмир? — округляет она глаза до размера блюдец. — Ты чего тут разорался? Все уже спят давно!

— Мне нужна Мария, а не ты! Можешь проваливать к себе! В преисподнюю! — отпихиваю её в сторону.