Эмир крадёт у меня дыхание, когда рука его наглым образом пробирается в скромный вырез на груди. Разум вмиг остужается, он посылает сигнал бедствия моему предательскому телу, ругает меня за такую непростительную опрометчивость. Тогда я слышу металлическое лязганье. Это бренчит медальон о цепочку. Эмир смыкает пальцы на дорогущем металле. Он одним рывком срывает с моей шеи тонкую удавку, о которой я совсем забыла, а следом я слышу, как по полу рассыпаются некоторые звенья от неё.

Дыхание тут же возвращается ко мне, и ощущение неловкости появляется. Оно теперь витает в воздухе, коромыслом нависая надо мной.

С отвисшей челюстью, я наблюдаю за тем, как Эмир протискивается между мной и стеной, слегка приоткрывает дверь. В узкую щель он просовывает цепочку той самой «маме», что провожала меня. Он что-то шепчет ей, а та в ответ понимающе кивает, после чего Эмир возвращается в коморку и тотчас сокрушает меня своими крепкими объятиями.

Он прижимает меня к себе так, словно я стала его спасительным глотком воздуха, но тем не менее ему всё равно не удаётся надышаться мною. Он прижимает меня к своей груди неистово, словно объятиями можно исправить что-то непоправимое, будто они имеют целебное свойство.

Эмир неустанно нашёптывает моё имя, перепутав его с молитвой о прощении грехов своих. Он губами касается изгиба моей шеи, щекочет кожу своим дыханием. Ладони его забираются под мой плащ, они уже во всю гуляют по спине, плавно спускаются на поясницу, талию, а затем Эмир накрывает живот. Он оглаживает его нежными прикосновениями и такими осторожными, словно под его ладонью тончайшее стекло.

Я не знаю, как всё это можно расценивать. Я совершенно теряюсь в мыслях, в этом буйстве различных чувств и эмоций, среди которых есть место и противоречивым, недостойных этого мужчины. И эти чувства доминируют, они оттесняют на задний план всё то светлое, что когда-то вызывал у меня Эмир.

Малышка внутри меня почувствовала рядом с собой чужака, поскольку больно пинается ровно в то место, где в настоящий момент покоится рука Эмира.

— Удивительно… Никогда ничего подобного не испытывал, — тут же шепчет он на ухо мне. — Это же было наше первое… Что это, Диана… Как это можно назвать? Рукопожатием? — улыбается он. Мне видеть его не нужно, чтобы понять, что губы его сейчас расползлись в широченной улыбке. — Ну же, малыш, сделай это ещё раз…

— Не обольщайся. Одного раза тебе и так за глаза хватит!  — горло прочищаю от хрипоты и руку его скидываю с себя. — И ничего удивительного в этом нет. Можно подумать, у Софии ребёнок не пинался во время беременности.

Внезапно во мне просыпается чувство озлобленности, граничащее с чем-то непозволительным. То, что не дозволено испытывать к женатому мужчине. Женатому на той, кого он презирал, кого теперь презираю и я. Их обоих я ненавижу.

— Пинался, наверное, — обыденно отвечает Эмир, откинувшись на стену. — Этот момент я не застал, да и не пытался.

— То есть?

— Ну, если не вдаваться в подробности, то я не трогаю Софию, а взамен на это она не трогает меня.

— А как же ваш брак? София же говорила, что вы же… — осекаюсь я, вспомнив момент не из числа приятных.

Понимаю, что выгляжу сейчас в глазах Эмира ревнивицей, ищущей повод для скандала, а мне бы совсем не хотелось питать иллюзий, иначе они вытеснять реальность за границы.

Я не ревную. Просто мне непонятен Эмир.

— Брака нет. На вечере София отыгрывала роль и слишком сильно вжилась в неё. Она забылась и позволила себе лишнего, но такого больше не повторится, — его тон мягкий, тягучий, как приторный мёд.

Тем самым он желает расположить к себе, заставить меня довериться ему, но я перевожу тему в другое русло:

— Что это было? Зачем ты отдал той женщине цепочку? — возмущаюсь я, складывая руки на животе.

— В медальоне жучок. Эльма спрячет его в туалете на то время, пока ты находишься здесь, — металлические нотки в его голосе теперь вымещают всю мягкость и сладость.

— Зачем его прятать в туалете?

— Так нужно. Если никто сюда не явится по поручению Рифата, Эльма вернёт тебе цепочку в целости и сохранности. У нас не так много времени.

Что-то он не задумывался о таком ценном ресурсе, как время, когда впадал в ностальгию, обжимая меня.

— Что ты хочешь от меня? Тебе нужно прощение?

Эмир глубоко втягивает в себя душный воздух, прерывисто выдыхает и прикладывается затылком об стену.

— Диана, я понимаю, что не заслуживаю прощения. Я пал настолько низко, что мне оттуда уже не выбраться. Из-за меня ты сейчас там, где быть не должна, и с тем, с кем быть не должна. Из-за меня твоё сердце вынуждено утопать в бурлящей ненависти, вместо того чтобы утопать в любви. Всё не так. Всё должно было быть по-другому.

Он даже не попытался попросить у меня прощения.

А я вдруг осознаю, что хотела услышать от него мольбы о прощении. Хотела увидеть то, как он склонит голову, стоя предо мной на коленях, как он будет уповать на моё милосердие, искать в глазах моих снисхождение, как когда-то я безрезультатно искала отклик в его жестоком взгляде. Я хотела этого намного больше, чем грезила о свободе. Мысли о раскаянии Эмира посещали меня гораздо чаще, чем мысли о спокойствии.

— Не так? А как, по-твоему, всё должно было быть? — цокнув языком, разрубаю руками воздух, хоть он и не видит мои эмоциональные всплески.

— Я мог рассчитывать только на одно — на твоё любопытство. Ты не раз доказывала, что любопытство управляет тобой, как… как факир управляет коброй. Поэтому был уверен, что этот раз не станет исключением. Я надеялся, что ты в этот же вечер найдёшь телефон и созвонишься с Анастасией. Это чудо, что Рифат не притронулся к твоим вещам, — начав так импульсивно, он заканчивает очень тихо, с бессильной горечью: — Диана, тебя ждал паром. С парома ты должна была пересесть на лайнер до Барселоны, а там и до свободы было рукой подать.

Слова о свободе вызывают у меня фантомный привкус морской соли на губах, фантомную улыбку и такое же фантомное счастье внутри, заполняющее теплотой каждый уголок моей души. Но всё это даже не в прошлом. Всё это, увы, ненастоящее и вряд ли когда-нибудь станет настоящим.

— Барселона? Но что бы я там делала? Без документов меня, наверняка, арестовали бы в первый же день.

— Не арестовали бы, — в резкой манере отвечает Эмир. — Ты думаешь, я настолько глуп, чтобы не предусмотреть это. В Барселоне тебя встретил бы мой человек.

— Что за человек?

— Мой человек, — чуть ли не по слогам повторяет, а затем скатывается по стене, рухнув на пол под грузом собственной тяжести. — Теперь это не столь важно. Диана, понимаю, ты не доверяешь мне сейчас. Я причинил боль. Наверное, для тебя я стал воплощением боли, но я раскаиваюсь. Не было ни минуты, чтобы я не думал о том, что совершил. Ни минуты не было, чтобы я не прокручивал раз за разом слова, которые сказал тебе. Слова, которые не сказал бы ни под каким предлогом. Не сказал бы, даже если бы моей жизни что-то угрожало. Только не тебе! Но тогда это был не я. Не моя жизнь была под угрозой и ничего с этим я поделать не мог. Хотел, но не смог! Слишком дорога была цена ошибки…

Мне противно слушать его слова раскаяния, которые и раскаянием-то назвать никак нельзя. Это так, набор фраз с сумрачным смыслом, после которых, видимо, я должна оттаять и душой, и сердцем.

— Не ты? — презренно качаю головой, довольствуясь хотя бы тем, что не вижу его лживых глаз перед собой. —  Не ты говорил мне о том, что у тебя нет никакой дочери! Не ты говорил, что признаёшь только сына? Не ты разве? Тогда кто же?

Громкое эхо прокатывается по всем стенам помещения и стихает. Пауза затягивается. Эмиру нечем крыть. Он пуст. Закончились оправдания.

Тогда чего я жду?

Только я собираюсь уходить, как он вдруг вспоминает, что не один здесь находится.

— Судьба — на деле удивительная штука, — монотонно произносит он, издаёт разочарованный вздох. — Говоря то, что от меня требовали, я и предположить не мог, что мои слова окажутся пророческими. Ты не знаешь всей правды, но так вышло, что я действительно признаю только сына.